В нашем обществе появился новый способ участия граждан в судьбе людей. Называется "спаси чужого ребёнка". Классический пример: в СМИ или соцсетях рассказывается история о недостойном поведении родителя, и все массово начинают призывать опеку. Более того – появилась новая угроза между гражданами: я позвоню в опеку, надо лишить тебя ребёнка, надо разобраться с тем, как ты воспитываешь его. И звонят. И иногда даже лишают родительских прав. Итак: ребёнка изъяли, и дальнейшая его судьба никого не интересует. А мы решили этой судьбой поинтересоваться.
15-летнюю Оксану изнасиловали на лестнице запасного выхода детского дома. После этого она сбежала из учреждения, потому что врио директора детдома, пока шло следствие, заставляла девочку менять показания. Ей говорили: что ты портишь жизнь этим двум подросткам, когда у них вся жизнь впереди, зачем им сидеть за решёткой? Напиши, что у вас все было по обоюдному согласию. В беседе со следователем Оксана рассказала всё в подробностях – только толку никакого. С тех пор прошло пять лет – Оксана уже не верит никому и ни во что.
А отец – а точнее, опекун – Оксаны не сдаётся: он пишет и пишет во всевозможные ведомства. Александра Орлова лишили статуса опекуна, когда жена умерла ,– посчитали, что оставить девочку-подростка с мужчиной опасно. А ведь малышку они воспитывали с четырёх лет.
Как рассказал приёмный отец Оксаны Александр Орлов со слов девушки, в детдоме практиковался такой подход: парень ложится на кровать и говорит: "Давай". А другие лишь поддерживают: "Ты не сопротивляйся, мы все общие, рано или поздно ты всё равно дашь". Девочек, которые пытаются рассказать о том, что их изнасиловали или домогались, сразу помещают в психиатрические клиники.
При этом если девочка – в результате изнасилования или добровольной связи – забеременеет, её постараются отправить на аборт. Это стараются сделать до 12 недель, если не успевают – замалчивают срок, и всё равно аборт. Нет ребёнка – нет проблемы.
Так, в Смоленске за право воспитанницы детдома родить боролись волонтёры, юристы – им удалось вырвать беременную Соню из лап системы, тем более девушка сама хотела рожать. Она утверждает, что у неё всё было по согласию.
Однако бывает всякое. В комнатах детдома нет замков – не закрыться. Ночью воспитанники предоставлены сами себе. После отбоя – каждый сам за себя. Правозащитники бьются уже не первый десяток лет за закон об общественном контроле в детских учреждениях. Но, видимо, закрытость и неприступность сиротских учреждений выгодна системе, которая живёт за счёт сирот.
Сегодня со мной в студии Дарья Ющенко, корреспондент "Первого русского", и Руслан Ткаченко, директор Агентства позитивного развития общества и социальных институтов. С ними мы и обсудим эту проблему.
Александра Машкова-Благих: Ну как? Отлично спасли ребёнка. Что скажете?
Руслан Ткаченко: Я 10 лет системно изучаю вопрос семьи, куда входит вопрос детских домов и всей системы опеки, и категорично заявляю, что всё, что связано с детскими домами, – это ад. Это самый непосредственный ад, как его можно описать на земле. И если мы хотим сделать нормальный детский дом – это всё равно что утверждать, что мы хотим сделать нормальную тюрьму. Для человека, который сидит в тюрьме, никакая тюрьма не будет нормальной. Но человек в тюрьме сидит, во всяком случае, за некие преступления, а ребёнок в детдоме – без всяких преступлений.
И самое страшное в этом всём – что в детский дом дети попадают реже всего из-за смерти родителей. Сейчас 80% детей в детских домах – это социальные сироты, у которых есть живые родители. И если мы зададимся вопросом, как туда дети попадают, во многих случаях – это форменное безобразие, это преступление. Детей под видом очень странной такой темы, что у мамы нет денег… Нет, если мама специально не кормит ребёнка и хочет уморить голодом – это преступление. Психическое ли расстройство или она просто преступник. Но когда есть решение суда, при котором деньги сожителя не идут в расчёт, потому что он не муж, мамина пенсия не идет в расчёт, потому что это её деньги, и у женщины отбирают троих детей, потому что она не работает.
А. М.-Б: Вообще вот этот вопрос про бедность постоянно фигурирует.
Р. Т.: А он вообще неправомерный. Если ребёнок голодный – накорми, если у мамы нет денег – мама с тремя малолетними детьми, как она может работать? Часто были случаи, когда мама просила детский садик, и ей не давали, у неё забирали ребёнка, потому что она не работает. А когда ребёнка отбирали, подключали благотворительные фонды, эти фонды, кроме всяких грантов, добивались места в детском саду и говорили: мы помогли семье, хотя до этого женщина сама просила устроить её детей в детсад, и её никто не слышал.
А. М.-Б: То есть мама и так готова была получить место в детском садике, ей не давали, потом изымали детей, потом пригласили фонд…
Р. Т.: Фонд с ней как-то работал, через год работы дал детский сад и отчитался: мы помогли семье. Тут вообще на самом деле интересно прикинуть, сколько там денег крутится.
Зарплата больше, чем у Путина с Собяниным
А. М.-Б: Да, меня очень интересует вопрос цифр. Почём стоит такое спасение детей?
Р. Т.: Сейчас даже не про фонды, а вообще чтобы вы представляли. Мы как-то с ребятами прикинули и, честно говоря, сами удивились. Годовая зарплата директора одного московского центра семейного устройства детей – теперь так детские дома называют – больше, чем у Путина и Собянина. Только зарплата только директора. То есть здесь крутятся настолько огромные деньги, что на них можно было бы не только купить еду – можно было бы снять апартаменты, посадить туда и эту маму, и этих детей, и они спокойно бы жили. Просто оплачивать им еду и квартиру было бы многократно дешевле, чем все эти детские дома.
Дарья Ющенко: Я недавно снимала историю в одном из центров содействия семейному устройству, и я задала директору вопрос. Не сколько его зарплата, а сколько зарплата, допустим, воспитателя. Он мне говорит: 150. 150 тысяч – это заработная плата воспитателя. Я говорю: а кто туда может пойти? Допустим, у меня – высшее филологическое образование. Я могу быть воспитателем? Он говорит: да, только курсы педагогического сотрудника нужно пройти трёхмесячные. И можете заходить и работать.
А. М.-Б: Насколько мне известно, воспитателями в детских домах являются, в основном, пожилые дамы.
Д. Ю.: Сейчас там много молодёжи. В Москве очень много молодёжи, потому что хорошо платят.
Р. Т.: Хорошо платят, но не требуют никакой квалификации. Были исследования. Взяли работников опеки, детских домов – там очень низкой квалификации сотрудники, они банально не знают, что почём. В опеке работают тётушки, которые свою семью не видели. Был случай, один из самых ярких в моей памяти, где мама чуть не умерла за пять дней – чуть не сгорела, как свечка. У неё ребёнка забрали на пять дней, потом вернули. Девушка из опеки, которая забрала, сказала: да нормальный ты парень, просто не в той семье живёшь. Как-то некрасиво. Три ребёнка в семье – в одной комнате, они в коммунальной квартире. Был карантин тогда по гриппу. И, естественно, в комнате бардак, когда дети сутками живут в одной комнате. А эта девушка – она живёт одна – говорит: здесь как-то грязно, у меня чище, ты не там живёшь. И из-за этой юной дурочки, которая работает в опеке, мама этого ребёнка чуть не умерла за пять дней. Она у меня на руках умирала – не ела, не пила, у неё было давление.
А. М.-Б: Вообще эти работники имеют особый взгляд на то, как должна жить семья. И они ничего не предлагают, кроме отобрания.
Д. Ю.: Они считают, что это помощь. То есть они ребёнка отобрали – у мамы есть возможность пойти работать, ремонт сделать…
Р. Т.: Про маму никто не думает, потому что у этих органов абортивное мышление. Что такое аборт? У тебя проблема, дай-ка я её решу методом изъятия ребёнка. Они не помогают семье. Если человек пьёт, они забирают ребёнка и не выводят человека из пьянства. Если он, бедный, не работает, они изымают ребёнка и не занимаются трудоустройством родителя. Если он шизофреник, они забирают ребёнка и не лечат родителя. То есть семья – побоку.
А. М.-Б: Мы задавали вопрос: почему вы не трудоустраиваете и не лечите алкоголизм? Ответ: нет бюджетных средств.
Д. Ю.: Им это просто не выгодно. Получается, если они будут решать проблему в корне, помогать семье, значит, дети будут возвращены. Представляете, если это на поток поставить? А кто тогда останется в детском доме?
Ваш дом сгорел? Отлично, отдавайте ребёнка
Р. Т.: Дело в том, что дети не попадут туда. Реальный случай – я держал в руках дело: девушка рожала в роддоме, а в это время – она жила на даче в Подмосковье – у неё сгорела дача. Ей говорят: слушай, тебе негде жить, ты пока иди, разберись с жильём, а ребёнок будет у нас. Она разбиралась с жильём и, договорившись с медсестрой, ходила туда чуть ли не ежедневно – неофициально. А потом через год ей сказали: вас ни разу не было – она ж официально не приходила, ей запретили с ребёнком общаться – мол, ваша дочка теперь в базе, её усыновляют. Вот так ей якобы помогли. При этом никто не помогал ей в это время заниматься домом, никто даже не сказал, что раз у тебя такие проблемы, ты должна официально приходить. И это на потоке. Никому семьи не нужны.
Д. Ю.: Я всё думала, это закономерность или так показалось? Оказывается, не показалось. Вот смотрите. Ребёнка изымают из семьи, родитель только ограничен в правах – ещё не лишен прав, и ребёнка почему-то поселяют не в ближайший детский дом, где родитель может его навещать, а стараются как можно дальше – 200 км, 300 км.
Р. Т.: А потому что есть закон, по которому, если мама не посещает ребёнка, получается повод. Они же как: ограничивают в родительских правах на год. А через год – продолжаю случай в Черёмушках, где у женщины было три ребёнка, – ей сказали: трудоустроишься – через год вернём. Во-первых, они не должны этот вопрос в принципе обсуждать. Через год она родила – она весь этот год была в декрете. Так у неё – она же не трудоустроилась за это время – отобрали новорождённого ребёнка, и всех четверых поселили в разных детдомах. И тут же они попали в базу. Причём мы не смогли помочь, потому что в это время её сожитель умер, она села на стакан, и я разговаривал с её мамой, она говорит: сначала нужно её вытаскивать.
А. М.-Б: Я уже слышу не первый случай, когда есть проблемная семья, неустойчивая, и изъятие детей становится толчком к тому, что человек просто сгорает, погибает.
Р. Т.: Конечно, это всегда семьи без ресурсов. И с ними легко воевать. В мою семью приди – я порву всех на месте. Причём совершенно официально – я просто засужу.
О, кстати, как они делают – тоже случай потрясающий. Сожитель попал в тюрьму, а от него ребёнок. С мамой тоже есть проблемы, ребёнка забирают. Сожитель выходит через несколько лет из тюрьмы и хочет своего ребёнка забрать. Ему говорят: а ты докажи, что он твой, подай на отцовство. Он подаёт на отцовство. Опека говорит: у тебя нет жилья, поэтому пошёл на фиг, но алименты плати. То есть мужик попал на алименты, хотя хотел просто вернуть ребёнка в семью. Он хотел семью создать, социализироваться после тюрьмы. Всё. Извините, а что ему делать теперь? Я бы на его месте бы мстил. А мама? Что маме делать? Она ждала спасителя.
Д. Ю.: У меня такое ощущение, что они выбирают семьи – сколько мы снимали – бедные, малообразованные, те, которые себя не могут защитить, не могут слова поперек сказать, и если в их истории не появляется какая-то третья сила – общественники, юристы, ещё кто-то – всё, стерта семья, нет семьи.
Тюрьма для детей
А. М.-Б: Дети из детдомов потом выходят, мягко говоря, не совсем…
Р. Т.: Они не должны выходить "совсем". Система там какая. Когда человек, ребёнок со взрослым постоянно, у него этот взрослый – положительный авторитет. И ребёнок считывает культуру через положительный авторитет, высокий авторитет. А в детдоме – пришла одна бабушка, другая – нет взрослого авторитета лично для тебя. Когда нет взрослого авторитета, авторитет среди равных. А среди равных кто авторитет? Кто на зоне? Самый страшный преступник. Так вот, когда у нас было совещание, где был зам Бастрыкина, они говорят: мы приехали только что с Дальнего Востока, там в детдомах полностью скопирована система, как на зонах, вплоть до столов для опущенных. Это было озвучено на официальном совещании.
Потому что система, когда нет высокого примера, рождает только такие взаимоотношения. Там невозможно выстроить здоровые взаимоотношения в принципе.
Д. Ю.: Я полностью эти слова подтверждаю, потому что в сюжет про изнасилования в детдомах не вошла история мальчика, которого в детском доме изнасиловали. Я ему говорю: ну как так получилось? И, по сути, вырисовывается та схема, что есть главный – это самый страшный беспредельщик, с ним директор детского дома договаривается – и полный порядок гарантирован.
Р. Т.: Там есть плакальщики – это дети, которые умеют вышибать слезу. Ты пришел с новогодним подарком – он заплакал: "я хочу айфон". Ты ему даёшь айфон, он попадает к этому парню, парень идет к директору, директор продаёт, а деньги получает себе. Это схема, которую мы выяснили.
Там есть такие схемы, которые не поймал – не докажешь, но что нам рассказывали. В одном городе есть больница, где оставляют отказников. 20-30 таких отказников числятся под опекой у главврача, эти 20-30 человек по 2-3 года лежат в палатах, им меняют памперсы, и главврач с главой опеки делят эти деньги, которые приходят на детей. Их нет в базе, их никто не усыновляет. Представляете, какие там деньги?
Волонтёры – помощь или делёж "пирога"?
А. М.-Б: У меня вопрос. У нас образовалось огромное количество волонтёрских организаций, которые получают гигантские президентские гранты. Эти волонтёры якобы должны курировать детские дома, помогать этим детям социализироваться и представлять некий общественный контроль над этими детскими домами. Вопрос: почему в прошлом году у нас было 70 тысяч таких сирот, а в этом году – уже 100 тысяч? Число грантов растёт, число этих организаций растёт, а ничего не происходит.
Р. Т.: Есть только один вид волонтёрской деятельности, который направлен в позитивном ключе – это искать родителей этим детям. Приходить, фотографировать их, раскидывать по соцсетям, говорить: смотрите, какой чудесный ребёнок, возьмите его. Это работает. Любая другая волонтёрская деятельность идёт на усиление вот этой системы, где просто тупо пилят бабло за счёт духовной, моральной смерти людей – детей, их родителей и так далее.
Д. Ю.: Можно пример приведу? Я семь лет вела программу на другом телеканале, она называлась "Я иду искать". Мы ездили по детским домам Подмосковья, снимали отказных детей, которые уже готовы к усыновлению. И эта программа дала толчок – детей начали усыновлять. То есть всех, кого мы показали, стали забирать в семью. После того как, видимо, статистика кому-то не понравилась, эту программу было решено закрыть. Слишком всё хорошо пошло.
А. М.-Б: Слишком хорошо работали. Сиротпром стал скудеть.
Р. Т.: Кстати, про сиротпром. Дело в том, что сейчас мы обсуждаем закон 2К – Клишаса - Крашенинникова. А термин "сиротпром" ввёл Борис Львович Альтшулер, он был членом Общественной палаты, и ввёл его как раз после того как эти два гражданина ввели такой закон. Вообще-то, конечно, этот закон корнями идёт ещё к Советскому Союзу. Там был совершенно другой менталитет, там никто и не думал забирать детей за просроченные творожки, а сейчас есть такие случаи. Так вот то, что сейчас происходит, это во многом благодаря закону, который когда-то давно был внесён. Там совершенно кромешный закон, он является причиной всех этих бед. И у опеки нет других полномочий, кроме как отбирать детей, потому что это прописано в законе.
Альтернатива детдомам
А. М.-Б: Так, хорошо. Что нужно делать? Как в итоге надо спасать семьи? Потому что отрицать наличие ситуаций, когда государство должно заниматься ребёнком, мы не можем.
Р. Т.: Во-первых, строго разделить, когда ребёнок лишается родителей из-за их смерти и когда это социальная тема. Второе: исключить на законном уровне всякие претензии типа "где ты работаешь?" и "как ты работаешь?". Если ребёнок истощен – то ты, пожалуйста, накорми. Если у тебя есть доказательства, что ты даёшь ребёнку еду, а мама и папа отбирают, и ребёнок истощён – тогда, извините, это вполне себе статья.
А. М.-Б: Вообще, на мой взгляд, надо вернуться в обратную сторону. Представить себе ситуацию, как будто детдомов нет.
Р. Т.: Наша огромная проблема – это то, что мы лечим ребёнка. Это всё равно, что у вас болит почка или печень, врачи её отдельно достают и начинают в инкубаторе лечить, а в это время человек умирает. Так вот, ребёнок – это часть семьи. Когда погибли родители, понятно, и то – там есть родственники. А когда есть семья, оттуда изымать ребёнка и пытаться его вылечить, это всё равно, что из живого организма достать орган. Скажем, когда пьют родители. Отчего они пьют? От того, что у них нет работы. Конечно, проще забрать ребёнка, чем решить вопросы с работой.
А. М.-Б: Хотя по деньгам, насколько мне известно, вылечить семью от алкоголизма, починить проводку, сделать ремонт – будет дешевле, чем отправить ребёнка в систему. Я обалдеваю от этого.
Р. Т.: Чтобы вы поняли, откуда всё начинается. В Подмосковье когда-то алкоголь продавали до 9 вечера, в Москве – до 11. И вот эта нестыковка была. И в Подмосковье довели до 11. Они это мотивировали тем, что за это время бюджет теряет столько-то денег на акцизах. То есть то, что потом бюджет потеряет на разбитых стёклах, на драках, на таких вот семьях – никого не интересует. Всех интересуют деньги, которые пришли от продаж алкоголя.
Хотя есть же целые посёлки в Якутии, где запретили продажу алкоголя в принципе. И они процветают.
Слушайте, если я хочу сейчас вечерком выпить, я не поеду в соседний город. Я из Подмосковья не поеду в Москву просто потому, что там ещё два часа продают алкоголь. Ты же, когда немножко выпил, тебе ещё захотелось.
Я к тому, что вопросы решаются по-другому. У нас социальные сироты. Почему они социальные? Почему у этих людей нет денег? Сейчас из-за ковида половина населения останется без работы. А у нас как: забирают ребёнка, на его родителей навешивают алименты. То есть ты теперь должен жить без ребёнка, стонать, страдать, так ещё и собирать деньги на это. По 100 тысяч на год люди получают алиментов. То есть женщина не работала, и вместо того чтобы помочь ей найти работу, мы вешаем на неё долгов на такие суммы – она в жизни таких денег не видела. Как она вообще может выйти после этого?
А. М.-Б: Руслан, расскажи вот эту историю, как одна обитель очень красиво вышла из ситуации.
Р. Т.: Я, когда искал примеры хороших вариантов решения проблемы, нашёл два, и оба они связаны с православными центрами. В первом случае маленькие дети жили со взрослыми девушками, тоже сиротами, и взрослые, получается, были как наставники, это их мотивировало для правильного поведения, и дети были с тем самым взрослым авторитетом.
А второй случай, это когда мама была даже, по-моему, с наркоманией связана. Её взяли на работу в этот же приют. Причём он находился далеко от её города, соответственно, обрубались старые связи с наркоманами, которые её затаскивали к себе. И она работала уборщицей в этом же приюте. То есть мама живёт прямо там, там работает, и она со своим ребёнком. Приход сразу реабилитирует и её, и помогают ей воспитывать ребёнка, и эта семья, получается, вместе.
Ведь это просто ужасно, когда ребёнка забирают маленького, потом говорят: он у нас на усыновлении, маме запрещено с ним видеться. Это фашизм. Что значит маме запрещено? И это масса – это не один случай.
Д. Ю.: Вы знаете, меня в этой ситуации возмущает следующее: ребёнка изымают из семьи, потому что кормят плохо, бедные родители и так далее. Поселяют его в эти центры содействия, и там происходят чудовищные вещи – людей насилуют, наркотики, плюс мне недавно пришла информация, что в одном из центров девочка официально ходит на работу проституткой. Причём Следственный комитет об этом в курсе. Но в корне-то ничего не меняется. Детей насилуют практически везде, во всех регионах.
А. М.-Б: То есть наши граждане выстраиваются и говорят: вот, смотрите, ребёнок у алкоголика, у алкоголика не должно быть детей, и у этого алкоголика, который может быть алкоголиком, но при этом любит своего ребёнка, вместо того чтобы помочь ему, берут его ребёнка, отправляют в место, где высока вероятность, что его изнасилуют, что он может стать наркоманом, проституткой. Что меня возмущает в этой истории: первое, что говорят чиновники в этом случае – давайте усилим контроль. А я знаю, чего нам будет стоить усиление контроля – они вообще закроют систему.
Д. Ю.: Так волонтёры, которые находятся там, вынуждены молчать о том, что они видят, потому что, если они рот свой откроют, их просто оттуда директор детского дома выгонит, скажет: в ваших услугах мы больше не нуждаемся.
А. М.-Б: У нас есть два типа волонтёров. Есть вот эти простодушные люди, которые искренне ходят в детдома. У нас же проблема сейчас с волонтёрами – они не обучены в основном. Есть люди, которые идут туда, чтобы нести подарки, делать праздники. А есть вторая категория волонтёров. Это госпожа Ольшанская, которая с каждым годом всё растёт и растёт, которая тащит методички, которая с умным видом рассказывает, какая проблема у нас с сиротскими учреждениями. Но при этом тут же одной рукой пишет методички с критериями изъятия детей из семьи. И она сидит на грантах и присоседивается к этим несчастным семьям. Что делать? С чего надо начать?
Р. Т.: Чётко нужно обозначить: проблем детских домов не должно быть. Социальных сирот не должно быть. Если вы разрушили семью – вы её убили.
Д. Ю.: А куда этих детей? Допустим, завтра принимается решение: аннулируем детские дома. Куда всех этих детей? Мне просто интересно, как этот механизм может работать.
Р. Т.: Дом, где мама с папой живут с ребёнком. Это по деньгам не сильно-то и дороже. У православных приходов получается же это сделать. Судя по тем деньгам, которые в детдомах крутятся, это вообще элементарно. Это не вопрос денег.
Ведь это что такое, когда у нас бабушка не может приходить общаться с внуком, потому что он на усыновлении и ей запретили? Это что?
Д. Ю.: Но понимаете, с этим работать надо. Это получается индивидуальный такой подход. Это надо с каждой семьёй разбираться. Это сложно. Плюс такие деньги уходят.
Р. Т.: Вот именно. Нужно сказать: ребята, здесь вам денег больше не будет. Система будет другая. Должны быть спасённые семьи, а не вывезенные из семьи дети. Вот основной KPI.
А. М.-Б: Опека должна заниматься имущественными вопросами прав детей и быть местом направления тех, у кого нет родителей, у кого они погибли или от кого они отказались. Всё, в остальные места опека не должна ввязываться. Вот этот сиротпром, как паук опутавший опеку, его надо уничтожать и вырезать.
Р. Т.: Согласен. Что вместо него – можно обсудить. Это тема отдельных разговоров. Но то, что существующая система совершенно неприемлема, очевидно. Брали детей на 2-3 месяца из семьи, потом возвращали их с помощью волонтёров – дети возвращались уже с совершенно другим поведением. Они уже другие. Они уже познакомились и с сексом, и с наркотиком. Буквально 2-3 месяца – и дети уже испорченные. Эта система в принципе неверная.
А. М.-Б: А потом мы идём и рассуждаем, что же делать с этими детьми – и понеслась.
Р. Т.: Вот именно, что сейчас очень многие социальные сироты – это те, кто когда-то тоже был сиротой, это уже поколение сирот, которые сами не могут семью создать, потому что их не учили. Это массово так.
А. М.-Б: Какой хочется сделать вывод из услышанного. Прежде, чем спасать ребёнка, подумайте: кого вы накормите – этого ребёнка или сиротпром. И вообще, хочешь спасти ребёнка – протяни ему руку помощи, не хочешь, не умеешь, нет сил – лучше отойди и не вмешивайся. И я оставлю дополнительный вопрос: когда же вас разгонят, кровопийц, которые наживаются на горе наших семей?
Александра Машкова-Благих
