В конце августа этого года "Первому русскому" стала известна чудовищная история: у Марины Зуевой забрали ребёнка. Обычная уборщица, по мнению чиновников Хакасии, не могла достойно содержать 11-летнего сына Колю – иными словами, ребёнка изъяли за бедность. Мальчика отправили в приёмную семью за 280 километров от матери – опекуны два года не давали ей видеться с сыном. Её слёзы и мольбы их не трогали.
История была предана огласке. Общественников возмутили действия чиновников Хакасии. За семью вступились сотни обычных людей: перечисляли деньги, чтобы мать Коли смогла купить в дом всё необходимое. Список требований Марина в одиночку не осилила бы никогда: зарплата уборщицы составляет 4 500 рублей. С помощью добрых людей ей удалось выполнить все требования опеки – от покупки стиральной машины, холодильника, новой мебели до строительства сарая для угля.
Глава Бискамжинского поссовета Татьяна Форналь в суде ранее заявляла, что нельзя отдавать Марине ребёнка, когда та к зиме не готова. Весь посёлок знал, что каждый день Марина ходит с мешком к котельной – там ей разрешили брать уголь бесплатно, так как начальник котельной знал, что женщина еле сводит концы с концами. Глава же заявила, что ничем помочь не может.
И вот, наконец, радостная весть: суд встал на сторону Марины. 28 ноября она сможет забрать своего ребёнка домой. Адвокат настаивал на незамедлительном возвращении ребёнка, но суд его ходатайство отклонил: прокуратура заявила, что мальчику необходимо закончить учебную четверть.
Марина устроилась на подработку: с начала ноября она будет убирать снег за девять тысяч рублей в месяц, получая дополнительно за уборку ещё 4 500 рублей.
Обсудим эту историю с корреспондентом "Первого русского" Дарьей Ющенко, которая на протяжении двух месяцев тесно общалась с семьей, была на связи и с адвокатом, и с самими участниками событий, и буквально через сердце пропускала происходящее.
Тотальное недоверие опеке
Александра Машкова-Благих: У меня полное абсолютно ощущение, что эта история не только про Марину Зуеву.Дарья Ющенко: Это про каждого из нас. Каждый может попасть в трудную ситуацию. Никто из нас не застрахован, что с ним этого не случится – вдруг потерять работу, вдруг потерять здоровье.
А. М.-Б.: Марина вошла в конфликт с системой.
Д. Ю.: Она попала в систему, попросив помощи. И это стандартное начало для всех семей, которые попросили о той или иной помощи. Она попросила защитить её ребёнка, но получилось всё с точностью до наоборот.
А. М.-Б.: И ребёнка защитили, исходя из того, как опека представляет себе защиту ребёнка. Мне кажется, законопроект семи сенаторов является ответом на вопрос "что делать".
Д. Ю.: Да, что будет дальше с семьей? Этот вопрос задают все люди, которые помогали этой семье. А что будет дальше? Марина, действительно, нашла подработку. Теперь у неё заработок будет не 4 500 рублей, а ещё сверх этого девять тысяч. То есть ей предложили работу – хотя до этого никто ничего не предлагал. Здесь ситуация меняется.
Но что будет дальше? По сути, ребёнок вернётся в ту же школу, в тот же коллектив. Я уверена, что на Марину будут давить. Теперь Марина и Коля будут как под прицелом, то есть любой их шаг будет докладываться, будет детально разбираться. Вот это страшно, и смогут ли они с этим справиться – большой вопрос. И кто их защитит? У них никого нет, они вдвоём.
А. М.-Б.: Конкретно у Марины есть люди. И я уверена, что если потребуется какая-то помощь, люди отреагируют. Потому что, по большому счёту, Марину спасли именно люди. Не органы власти, не прокуратура, не опека, не администрация её посёлка, не уполномоченная по правам ребёнка, которая получает зарплату.
Д. Ю.: Помнишь, мы здесь встречались и говорили о том, что сарай для угля – это не последнее требование, вылезет ещё что-нибудь? Не прошло и недели, мне звонит Марина и говорит: а сейчас они откопали новое требование. У меня, говорит, действительно есть долг по ЖКХ. Но он у многих есть. И в её случае это стало новым требованием. Опека сказала, что не даст положительного заключения и не предоставит этот документ в суд до тех пор, пока Марина не погасит эту задолженность – 20 тысяч рублей. И слава богу, люди собрали деньги, Марина взяла оттуда требуемую сумму и погасила все долги по коммуналке. Получила положительное заключение. Но если бы она была одна, она бы просто не смогла выполнить весь этот дикий перечень требований. То есть если у тебя нет сарая, есть долг по ЖКХ, если у тебя нет нового дивана...
А. М.-Б.: Вопрос не в том, чего у тебя нет. Вопрос в том, что тебе придумают из того, чего у тебя нет сегодня.
Кстати. Был когда-то проведён опрос среди многодетных семей. У них спрашивали, как они относятся к органам опеки. Результаты показали, что практически все опрошенные считают опеку в существующем виде неэффективной, коррумпированной и несущей угрозу семьям, изначально и в принципе не ориентированной на помощь. Главная опасность исходит от произвола чиновников, которые имеют возможность отобрать ребёнка по любому надуманному поводу. Примечательно, что на вопрос, получает ли семья какую-то пользу от опеки, абсолютное большинство многодетных ответило "нет". И, судя по комментариям, они боятся обращаться за такой помощью даже в случае необходимости, так как опека ориентирована на отобрание детей за бедность, по их мнению.
Так вот, ситуация с Мариной на самом деле, кроме личной трагедии отдельно взятой семьи, нам интересна ещё и тем, что эта женщина попала в сложившуюся систему, и по ней очень хорошо было бы ответить на вопрос, что же делать. Мы эту историю наблюдали прозрачно. Здесь были участники, которые не позволили подделать документы, помогли провести процесс полностью открытым. Фокус внимания СМИ, внимания депутата Николаева – спасибо ему огромное за участие – в некотором роде поставил штамп прозрачности на этом деле. И ответ на самом деле есть. Нет в этой истории бессмысленности происходящего, безнадёжности.
Д. Ю.: Понимаешь, к каждой женщине, к каждой семье ты не приставишь журналиста, депутата, общественность и так далее.
А. М.-Б.: Зато можно и нужно представить законопроект. Обязательно нужно менять наше законодательство. И я сегодня хотела поговорить о законопроекте семи сенаторов, потому что этот законопроект просто идеально укладывается на эту ситуацию. В принципе, он рождён подобными Маринами Зуевыми.
Д. Ю.: А каким образом этот законопроект семи сенаторов может защитить ту же Марину Зуеву? Если бы этот законопроект был законом, как бы развивалась ситуация по Марине?
А. М.-Б.: Я обязательно отвечу на этот вопрос, но сделаю немножко шаг в сторону. В сторону Конституции. Дело в том, что, на мой взгляд, самая позорная поправка была о браке как о союзе мужчины и женщины. Именно потому, что такую элементарную, очевидную вещь мы вынуждены были закрепить в Конституции. Вы только вдумайтесь: то, что является сутью нашего государства, – а именно семья является основой, фундаментом, то есть мужчина и женщина, которые рождают детей, рождают граждан, налогоплательщиков, которые являются певцами самого государства – вот эту основу в Конституцию были вынуждены включать. Причём включали её, напоминаю, под международный вой общественности – не сметь, нельзя, никак. Потому что, видите ли, эта формула угрожает каким-то радужным товарищам.
Так вот. Эта поправка в Конституцию родилась как мощный запрос общества – за что мы теперь здесь, что мы защищаем. Закон семи сенаторов – это был точно такой же запрос сотен Марин Зуевых: "Пожалуйста, разберитесь с этим". Как закон по экспресс-судам, по отобраниям детей – это продолжение страшной практики, с которой столкнулась несчастная женщина из Хакасии, так вот закон семи сенаторов – это ответ на эту практику.
Его идея – закрепление семьи базово: это – можно, это – нельзя, это – важно, это – недопустимо. Ещё буквально 10 лет назад мы делали сюжеты о том, как сходит с ума опека в странах Скандинавии.
Д. Ю.: Мы над этим, кстати, смеялись и удивлялись.
А. М.-Б.: Так вот – они у нас уже есть. И пришли они, сломав общественное мнение. У них был механизм слома. Я так понимаю, когда мы хихикали над ними, они хихикали над нами, понимая, что и у нас это случится. И опека там такова, и система отобрания, и система доносов на семьи, и система поставит родителя в заведомо невыгодное положение. Она отработана у них идеально и теперь отрабатывается у нас.
Быть человеком
Д. Ю.: У меня тоже была ситуация. Соседи заселились – сняли квартиру рядом с нами. В первый день я слышала, как мама кричала на ребёнка, очень сильно кричала, но на второй день она стала применять силу. Ребёнок плакал до такой степени... Я сидела и думала: а что мне делать?
А. М.-Б.: А что делали всю жизнь люди? Почему мы живём так, будто не имеем предыдущего опыта? Кричащий ребёнок и кричащая мама могут кричать, например, от усталости. Мама может кричать от беспомощности, от бессилия. Она может кричать ситуативно прямо здесь и сейчас, если случилась беда. Если ты хочешь помочь ребёнку, знай своих соседей и с уважением, с пониманием относись к ним. Ты просто приди к человеку. Ты знаешь, чем живут твои соседи? Может, этой маме отдохнуть нужно. Может, у неё нет денег, может, у неё в этот момент случилась беда с близкими.
Я говорю о человечности. Я говорю о том, что нам предложили линзу, через которую мы смотрим на любого человека, имеющего эмоции, лишь с той точки зрения, что он наносит вред. В моей жизни, например, были случаи, когда на меня кричала мама. Часто незаслуженно. Например, она готовит большой обед, она поругалась с моим отцом по какому-то бытовому вопросу, и тут я прихожу к ней, потому что мне стало скучно. Она кричит на меня. Но мне никогда в голову не приходила мысль, что мама меня в этот момент не любит. Это эмоции.
У нас есть психологи, которые делают бизнес на вытягивании детских травм. Я понимаю, что есть случаи, когда совершается преступление. Но понять, совершается ли преступление или это базовый крик и семья просит о помощи, возможно только добрососедством, а не в том, чтобы поганым глазом найти виновного.
Д. Ю.: То есть ты говоришь о том, что надо предложить помощь семье, – допустим, предложить этой маме отдохнуть пару часов, а ты возьмёшь её ребёнка и поиграешь с ним.
А. М.-Б.: Например. Этот принцип, например, сейчас, взяли на себя так называемые волонтёрские организации, которые работают за гранты и по факту тащат нам ювеналку. Они говорят, что помогать семье должны специально обученные люди – они. Они выдвигают безумный список того, что может повредить ребёнку. И оно всегда разнообразно. Оно включает в себя отсутствие сарая для угля, многодетность – что угодно, что там у психологов сегодня в голове. И эти фонды чаще всего и двигают ювеналку.
А я говорю не о профессиональной помощи сейчас, а о помощи нашей личной. О том, что нам нужно прекратить быть волками друг другу. Нам нужно прекратить опираться на эти безумные сюжеты, в которых говорят, что за каждой дверью скрывается монстр. За каждой дверью скрывается человек, семья, которая любит своего ребёнка. Мы стали это забывать.
Кстати, знаешь ли ты, какое самое большое наказание, пик насилия над ребёнком? Это убийство. Убийство – это пик. Это запредельная вещь. Пик насилия – это убийство. В нашей стране 146 миллионов жителей. Сколько, на твой взгляд, детей погибает от рук их родителей?
Д. Ю.: Я не знаю.
А. М.-Б.: А я знаю. Цифра эта – от 180 до 210 человек. Каждая из этих судеб очень трагична, но на фоне 146 миллионов, на фоне убийств посторонними людьми друг друга, мы можем говорить о том – простите меня, но это очень маленькая цифра на такое большое население. И это, в основном, женщины, которые родили ребёнка и выбросили его.
Я о чём говорю. Семья – это даже статистически, даже по этим цифрам – самое безопасное место на земле. И семья взывает о помощи. Кричащая женщина взывает о помощи. Бедная Марина Зуева в своей нищете и усталости взывает о помощи.
Д. Ю.: Вот как раз в тему. В эти выходные ко мне обратился 14-летний мальчик, он один из героев наших материалов, его тоже хотели у мамы забрать. У него тяжело болеет мама. И вот в эти выходные случается так, что у мамы опять осложнение, её опять увозят в больницу. Мама не работала, у них просто закончились деньги и у них нет продуктов. И он мне звонит и говорит: "Даша, я сижу сейчас перед пустым холодильником, пожалуйста, помоги мне. Я боюсь куда-либо звонить и обращаться, я боюсь об этом говорить в школе, потому что если я об этом скажу, меня заберут у мамы. А у меня мама-то хорошая, просто она в больнице, она болеет, и никто нам помочь не может". Я тогда обзвонила многих людей, в том числе обратилась в общество "Двуглавый Орёл" – они в понедельник ему уже привезли продукты, а очень многие люди перечислили ему деньги на карточку. Ребёнок смог себе купить продукты.
Это очень страшно. Они уже знают, что однажды они обратились за помощью, и его чуть не забрали в детский дом. И этот ребёнок уже чётко понимает, что их ждёт.
А. М.-Б.: То есть, по большому счёту, это же антигосударственная деятельность со стороны опеки. Человек, думая об опеке, боится государства. Кто, извините, у нас здесь экстремист?
Д. Ю.: И его мама звонила, передала всем огромное спасибо. По сути, сейчас семьи спасают люди, которые неравнодушны. Это очень здорово, это говорит о том, что у нас люди очень хорошие.
Презумпция добросовестности родителя
А. М.-Б.: Сейчас мы перейдём к презумпции добросовестности родителя. И ряд сенаторов, когда выходили разговаривать про этот законопроект, они давали эту фразу – "презумпция добросовестности родителя".
Д. Ю.: Что это?
А. М.-Б.: Объясню. Когда мы судим вора, мы судим его за то, что он украл. Нельзя ткнуть пальцем в любого человека и сказать: ты вор, или ты мошенник, или ты убийца. Ты можешь так назвать человека, только если у тебя есть доказательства. Любой человек, пока не доказано, что он какой-то преступник, не может называться таковым.
Кроме родителя. Любой может в него ткнуть пальцем и сказать: ты плохая мать, как это было с Зуевой. У неё отобрали ребёнка и начали раскручивать вокруг неё ситуацию, будто она плохая, и даже доказывать это отсутствием холодильника, пластиковых окон, сарая для угля и всем прочим. У нас принято тыкать пальцем и объявлять тебя виноватым. Это возмутительно.
И ещё момент. Когда судят преступника, никто не разбирается с тем, что он, например, некрасивый. Или бедный. Представьте себе: вот мы судим вора, встаёт прокурор и говорит: а ещё у него плохое образование. А ещё он живёт в бедности, например. Так вот. Иногда такие признания служат оправданием преступника. Он был беден, без работы, поэтому украл булочку. А в случае с родителями это становится отягчающими обстоятельствами. То есть вора мы судим по закону, а родителя – как изначально виноватого, иди доказывай.
Д. Ю.: Вот, кстати, на суде адвокат не раз говорил фразу "Это не имеет отношения к делу". Его никто не слышал. Говорили: так, почему же? Вот сейчас ребёнок вернётся в семью, а у неё долг за коммуналку 20 тысяч. То есть она будет зарплату получать и этот долг гасить, а на питание ребёнку у неё денег не будет. Так что это имеет отношение к делу.
А. М.-Б.: Вот. И эта презумпция добросовестности родителя означает, что родитель прав всегда, пока не доказано обратное. Это опека должна приходить и доказывать, как долг за квартиру угрожает жизни и здоровью ребёнка. И вот эта добросовестность родителя – это кость в горле. Хоровод волонтёрских организаций, наживающихся на семьях, выходят с криками. Потому что если родитель невиновен изначально, пока не доказано обратное, тогда этим волонтёрским организациям кормиться не на что. Это ж надо, извините, мозг включать, просто так не ворвёшься.
Вообще за что возможно отобрание? Когда должно происходить вмешательство в семью? Законопроект семи сенаторов включает в себя исчерпывающий перечень того, за что возможно отобрание. То есть зашёл в семью, посмотрел список, если по нему основания есть – отбираем. Если нет – не отбираем.
Д. Ю.: То есть будет чёткий список?
А. М.-Б.: Чёткий список. Соответствует – не соответствует. А сейчас у нас резиновые формулировки. Имеются основания полагать... Такой синдром Эльзы. Когда спустилась она в подвал и думает: вот вырасту я, выйду замуж, забеременею, родится у меня ребёночек, спустится в подвал, и вот эта балка упадёт ему на голову. Сидит она и плачет. У нас вся опека и правозащитники занимаются тем же самым. У нас опека больна синдромом Эльзы. Она садится и фантазирует: а вдруг ребёночек здесь без продуктов останется, тут споткнётся. Да плевать им на ребёночка. Они придут к нам, и нас накажут за то, что мы проглядели. Вот в чём боль опеки. Потому что если бы она была заинтересована в ребёночке, то она старалась бы помочь матери. Пришли бы, вставили новые окна, накричали бы на администрацию: почему женщине не дают выше зарплату? Тогда бы мы говорили о правильной работе опеки.
Так вот. Отобрание детей возможно только в трёх случаях. Первое: когда родители сами отказываются от своих прав. Увы, это случается. Это дети-отказники. Или когда родители умерли – ребёнок остаётся сиротой. Тогда действительно требуется вмешательство государства. Вторая категория – это тяжёлое психическое заболевание, когда у родителей кукушка съезжает, начинается изгнание дьявола, истязания ребёнка и прочее. Но таких людей, извините, должна выявлять психушка. Тогда действительно человек опасен в принципе, и с ребёнком приходится что-то делать. И третий случай – когда родитель совершает доказанное преступление над ребёнком – не в принципе по жизни, а конкретно над ребёнком. Что это за преступления? Открываем УК и читаем: попытка убийства, истязание, сексуальное насилие, склонение к преступной деятельности – есть исчерпывающий список, открыл УК и посмотрел. Всё. Вот три причины.
Остальное – бедность, конфликты, как-то человек не так посмотрел, шлепок по попе – это не является основанием.
Д. Ю.: Детские дома оставите без дохода.
Вместо баснословных барышей придётся поработать
А. М.-Б.: Именно. А теперь переходим к следующему пункту законопроекта семи сенаторов. Повторюсь, по этому пункту стоит вой среди волонтёрских организаций. Потому что тогда бизнес исчезает, обезвоживание детских домов произойдёт.
Есть ещё потрясающий пункт. Отобрание детей у родителей запрещается во всех случаях, кроме лишения и ограничения родительских прав. Следовательно, если это происходит, совершается преступление, полиция приходит, составляет протокол. Лишили прав родителя – тогда изъятие происходит. То есть отобрание происходит только по вполне конкретным причинам, которые доказываются судами, полицией и так далее.
И что очень важно. Семейный кодекс будет чётко говорить о праве ребёнка жить в родной семье. Вот эта вставка – право ребёнка жить в родной семье – просто взрывает бизнес приёмных семей. Потому что в законопроекте чётко прописан порядок передачи ребёнка.
Д. Ю.: То есть ищутся родственники?
А. М.-Б.: Есть ещё одна категория – она тоже затрагивается там. Предположим, родитель сел в тюрьму. Он был хорошим родителем, но он был плохим гражданином. Такое бывает. Бывают ситуации, как в случае с Кириллом, – одинокая мама попадает в больницу и может пробыть там несколько месяцев, бывает, полгода. Что делать с ребёнком? Куда его девать?
Так вот, ребёнок в первую очередь должен остаться внутри своего ближайшего круга. Полицию вместе с опекой заставляют искать сперва ближайший круг. Потом более дальних родственников. И в случае, если родни нет, родственники кончились или какие-то обстоятельства мешают родственникам взять этого ребёнка – вот тогда включается приёмная семья, и если уж приёмная семья отказалась – только тогда включается детдом. Это – абсолютно правильная, грамотная схема.
Поэтому, когда мы имеем дело с Мариной, там есть взрослые 30-летние брат и сестра. И ребёнка перекидывают почти за 300 километров?
А какие случаи у нас были? Бедная семья, у них было такое же отобрание за бедность. Не отдали родной сестре, потому что, оказывается, в соцсетях какая-то очень богатая женщина увидела прелестную девочку, вступила в игру, показала свою великолепную квартиру на 120 квадратов, и ребёнка у родной тёти, любящей, отобрали и передали какой-то левой тётке. Это нормально?
Д. Ю.: У меня ещё один вопрос есть, он у меня крутился, и я всё его забывала задать: а почему вообще не спрашивают мнение ребёнка?
А. М.-Б.: Считается, что с 10 лет должны спрашивать.
Д. Ю.: Ну вот нашему Коле Зуеву 11 лет, его никто не спросил, пока адвокат законом не ткнул.
А. М.-Б.: На самом деле какая ситуация была с Колей? Коля упорно был занят – опекуны делали всё возможное, чтобы к бедному мальчику не было доступа у людей, которым он мог бы выразить своё мнение. Так вот, в законопроекте семи сенаторов есть ещё одна формулировка, которая взрывает таких вот опекунов, а самое главное – она взрывает сиротские домишки, то есть детдома, которые теперь стали называться чем угодно, центрами содействия всему на свете – главное, чтоб не детдом. Закон семи сенаторов содержит формулировку: если родитель не лишён родительских прав и не ограничен в них, ребёнка немедленно должны передать родителю. Иначе – заход с полицией и "похищение".
Как у нас сейчас происходит? Марина не была лишена родительских прав – она была в них ограничена. Но до того ещё, как она была ограничена, ребёнок был у опекунов. И Марина не имела к нему доступа. То есть женщина не лишена родительских прав и не ограничена в них, пытается встретиться со своим ребёнком – у неё на пути стоит какой-то опекун. Кто это вообще? И не пускает он её. Опека прикидывается шлангом. Так вот, в случае принятия законопроекта семи сенаторов она звонит 02, выходит полиция, ребёнка немедленно возвращают матери, а на опекунов заводится дело о похищении. Это же относится к этим центрам содействия. У нас 80% детей в этих детдомах находятся там по заявлению родителей. Приходит в семью тётенька, говорит: ваша проводка прохудилась, вы бедны. Вы пока напишите заявление, отдайте ребёнка на недельку.
Д. Ю.: Вот мы показывали чудовищные кадры, как у родной бабушки забрали мальчика Диму. Его поместили в центр содействия семейному устройству, и когда мы приехали и бабушка приехала, она говорит: покажите мне его хотя бы из окна. А он заколоченный был там, ручки были откручены. Ему не разрешали даже в окно посмотреть на бабушку. О чём речь...
А. М.-Б.: Я про это и говорю. В законопроекте семи сенаторов прописано, что если родитель не лишён прав и не ограничен в них, даже если он подписал это заявление, которое ему опека подсунула, на следующий же день он вправе забрать своего ребёнка по собственному желанию. И если ему не отдают его, он может вызвать полицию.
Вот про это законопроект семи сенаторов. Этот закон нужен людям. Трансгендерам не нужен, опеке не нужен, волонтёрским организациям, которые врываются в семью, он не нужен, соцзащите не нужен. Он нужен России, нам с вами, тем, кто имеет своих детей, тем, кто в обход системы скидывался деньгами на Марину Зуеву и на всех этих людей, которых терроризировала опека. Это народный законопроект. Как поправки к Конституции были народные, так и этот законопроект. Наша задача – чтобы он прошёл или весь, или по частям. И нам об этом нужно говорить как можно чаще и громче.
Пока не будет серьёзного пересмотра законодательства в нашей стране и наши семьи не будут защищены, Марины Зуевы будут снова и снова появляться. Это уже вопрос нашей национальной безопасности. Демографию в нашей стране поднять невозможно, если семьи не чувствуют себя под защитой. Но, увы, подобные законопроекты нужны только нашим семьям, обычным людям. Система прекрасно живёт с существующим законодательством.
Александра Машкова-Благих
