Александр Иванович Лазуткин—бортинженер «Союз ТМ-25»

11.04.2015 | Техника и технологии 02104

Пока тут готовилась Продлёнка про космонавтов, у меня была возможность поговорить немного с Александром Ивановичем Лазуткиным, бортинженером «Союз ТМ-25» (184 дня и 22 часа на «Союзе» и станции «Мир»). Если что, он был бортинженером в, пожалуй, самом аварийном полёте – тут и пожар на станции, и столкновение с грузовым кораблём, выход из строя терморегуляции, производства кислорода и ещё много нерасчётных ситуаций.
У него много интервью, если интересно – легко ищутся. Но журналисты спрашивали его постоянно о каких-то глобальных вещах, а мне просто были интересны будни бортинженера. Поэтому я спрашивал о мелочах. Может, и вам они тоже будут интересны.

Станция в сознании — это дом. Меняешь мебель, меняешь технику. Стены старые, внутри всё меняется. Старое оборудование заменяешь на новое… Традиционный распорядок дня — подъем, зарядка, завтрак, работа. В течение дня два раза физкультура по часу. Работа разнообразная: от уборки станции — когда всё протираешь и красоту наводишь — до проведения экспериментов, которые могут идти друг за дружкой без остановки.

Сам Александр Иванович очень спокойный, позитивный, немного ироничный. Думает перед каждой фразой, чувствуется, хочет рассказать максимально точно и взвешивает каждое слово.
Мы говорили где-то полтора часа, я записывал на планшет, не всегда полностью, поэтому возможны некоторые искажения и ошибки – сразу простите. Дальше я буду рассказывать, что узнал, плюс перемежать записанными цитатами.

Про текущий ремонт и аварии

Ремонт на станции «Мир» — явление плановое и регулярное. Бортинженер постоянно занят какой-то текучкой. Вообще, надо понимать, что все 184 дня были тщательно расписаны ещё на Земле — весь полёт состоит из экспериментов, и каждый день нужно делать несколько штук. Продолжительность полёта, фактически, определяется этой исследовательской программой.
Когда что-то ломается, то, как правило, если оно не угрожает работе станции – нужно поставить ремонт в план.

Сломался какой-то агрегат, ты не сразу кидаешься его чинить. С Земли присылают расписание, когда можно. И сразу порекомендуют, что сделать. Бывают внештатные ситуации, когда требуется немедленное вмешательство. Тогда ЦУП оповещаешь о том, что делаешь… Есть вещи, на которые нужно реагировать мгновенно. Например, когда возник пожар на станции — сообщать на землю «У нас тут горит, что делать?» — это нонсенс. Поэтому кинулись тушить пожар, потом при первой возможности сообщили. Без паники. Где загорелось, что именно, какая степень задымленности станции.
Есть на станции оранжерея с растениями — и если там видим, что поломалась подача воды, сообщаем на Землю, что не работает то-то и то-то, такие внешние признаки. Эта информация поступает через ЦУП специалистам, которые занимаются оранжереей. Они по признакам догадываются, что случилось. Вырабатывают рекомендации, дают технологию починки, это поступает в ЦУП, потом по радиоканалу к нам. Планируется время, когда займемся — завтра с 13:30 до 14:30 можете поработать с этой оранжереей.

Поломка любой системы на станции – в целом, ординарный случай. Типичная схема такая: она отключается, ремонт ставится в плановые работы, деталь-замена втыкается, протирается – и система начинает снова работать. Систем много, как правило одну починили – уже нужно что-то делать с другой. Из самого серьёзного — 23 февраля 1997 на станции произошел пожар от бракованной кислородной шашки. 25 июня при перестыковке ТКГ «Прогресс М-34» — столкновение корабля с комплексом, разгерметизация модуля «Спектр».

В нашем полете — промежутки между поломками свелись к минимум — бывает система производства кислорода поломалась вместе с тем, что температуру регулирует, плюс ещё что-то. Есть циклы работоспособности (100 часов – и вот эта система с какой-то вероятностью сломается), а эта через 150-200 — и нам так повезло, что совпали эти циклы в полной мере. Потом оно все разошлось — следующий экипаж работал меньше.

В рабочем графике космонавта есть время и на плановые ремонты (вроде замены фильтров), и на эксперименты, и некий запас на расчётные неплановые ремонты (в смысле, что что-то поломается, но это нормально по причинам износа) и на нештатные ситуации. Но поскольку именно в этом полёте поломок было достаточно много, график был плотный. Примерно половину времени занимала работа именно как бортинженера, половина – эксперименты.

В нашем полете шло параллельно — я начинаю эксперимент и тут же ремонтирую, что сломалось. Увеличиваю интенсивность труда. Спали меньше — как раз из-за того, что время эксперимента — и ещё ремонт. Так как были нештатные ситуации — и чинили, и работали, уходили заполночь. Было, что спали мало.

Естественно, каждый новый экипаж привозит новое оборудование, станция постоянно обновляется. Спрашиваю, бывает ли так, что приходится пересобирать из старого. Конечно, целы блоки по возможности используются, но такого, чтобы конденсаторы отдельные выпаивать — такого почти нет. Старое оборудование складывается отдельно и в шлюз не выбрасывается (раньше так делали):

… Придумали класть в маленькую шлюзовую камеру, потом выстреливать. Потом поняли, что то, что выбрасывается, может сослужить нехорошую службу. Это мусор на скорости 8 километров в секунду – и когда он опустится в атмосферу не всегда понятно. Нужно отсылать. Зачем мусорить?

Сейчас грузовой корабль привозит новое оборудование. Оно вынимается, на его место кладётся старое. Грузовик отстыковывается и сгорает в плотных слоях атмосферы над заданным районом земли.

Видео

Вот его выступление на Продлёнке, очень круто. С 10:50 он рассказывает о цепочке аварий:

Для тех, кто не верит в пожар в невесомости – правильно делаете. Вокруг пламени быстро образуется тёплый слой, который не поднимается вверх, а изолирует доступ кислорода. Проблема в том, что на станции загорелась как раз твёрдая кислородная шашка.

Про уборку

Ещё одна регулярная статья профилактики – это постоянная уборка станции.

Основной источник мусора — человек. Одежда, когда надеваешь и снимаешь. Крошки, когда поел. Устанавливаешь аппаратуру — создаешь пыль. Опять же, частицы поставки. Оседает все это. Как дома на стенах и на потолке пыль набирается — на станции то же самое. Постоянно дует поток воздуха от вентиляторов. Естественно, все крутится. Есть фильтр, через который все это проходит, но масса пыли остается.

Самое весёлое, конечно, с плесенью.

Там замкнутый объем. Бактерии не убиваются, и мы должны проводить дезинфекцию станции раз в неделю. Все поверхности протираются специальными дезинфецированными салфеточками. Плесень: если налет непонятный — сообщаешь на Землю, потому что это предмет исследования. Бог его знает, от чего образовался — потому что все меры предпринимаются. Нужно взять пробы, сбросить их на землю.
Станция летает долго, а мы все прилетаем с земными бактериями. Конечно, стараются тебя ограничить (дезифецируют тело, следят, чтобы болезнетворных микроорганизмов не было). Но ты попадаешь в пространство, когда станции уже 10 лет. И атмосфера за это время не менялась. Там бактерии с первого посещения человека живут, и условия отличаются от земных. Мутируют, конечно, они уже не те же земные. Во что они превращаются — интерес для науки. И это все изучают до сих пор. Я летал на «Мире», станция 15 лет летала. МКС сейчас летает как раз почти столько же, и будет летать лет 25 — тоже интересно, что там происходит.

Про отдых

Выходные есть. Что? Да, но мы тоже работали, выхода не было. Трудовой день соблюдается. Полет — это не выжимание соков, резервы организма ограничены. Выходной день – это физкультура, работа, но свободное время есть на отдых. Как правило, тоже суббота и воскресенье — выходные. Но обычно доделываешь, что не успел в другие дни. А ещё на эти дни запланированы неважные эксперименты и, когда не обязательно с Землей связываться…
Как правило смотришь в окошко и снимаешь. Иногда книгу читаешь, иногда фильмы смотрели. Только выйти погулять не получалось. Наша фильмотека большая, каждый экипаж привозит что-то. Тогда были плёнки. Ты летишь – тебя спрашивают, что посмотреть хочется. Переписывают, дают маленькие кассеты с 8-миллиметровой плёнкой. На станции на стеночке такие кассеты от прошлых экспедиций. За 10 лет до нас много набралось, недостатка не было. У нас был экран большой японский, сломался, убрали. Смотрели на видеокамере, в видоискателе. Потом, не сразу, узнали, что у американца компьютер есть вроде ноутбуков, но не ноутбук. Когда мы узнали, стали вместе с ним смотреть.

Про эргономику

Конечно, я не мог не поспрашивать про эргономику и особенности работы с инструментами в таких условиях. Александр Иванович показал на лампочку на потолке и объяснил, что эргономика вообще не такая, как мы привыкли. Во-первых вот на станции лампочку чинить было бы очень удобно. Оттолкнулся, сел на потолок, сделал, что надо, прилетел обратно. А у нас надо стремянку тащить.
Из неудобств – на станции, естественно, нет производственной базы, поэтому всё то, что взяли в полёт, уже нельзя модифицировать. А многие инструменты не самые удобные. За 10 лет, конечно, опыта набрались, но всё равно, бывает, что дают замечания на Землю, мол, хорошо бы к этому инструменту добавить ручку, и так далее.

Всё что делается на Земле к полету — делается людьми с опытом, все понимают, какая должна быть эргономика управления этим, как надо ставить, чтобы не случайных нажатий. Как надо делать, чтобы это не было сломано.
Вот набор инструментов. Самый простой пример — не должен улететь инструмент (то есть сразу должен фиксироваться к чему-то). Хорошо если он магнитный. К металлу прислонил и работаешь. Но наши все стены не магнитятся, они из алюминиевых сплавов. Поэтому делается карабинчик – и к одежде. Сама одежда тоже сделана так, чтобы на неё можно было зафиксировать (как правило, но не всегда, не всегда). Если ты работаешь внутри станции – инструмент улетел, ты его найдешь. А вот все инструменты на внешней поверхности — они такие же по функциональности, отвертка и отвертка — но там крепежи. Обязательно кольцо, средство фиксации. Плюс сам инструмент — одно дело просто рукой держать, другое дело в надутой перчатке большой, да ещё и когда чувствительность на пальцах упала. Все сделано под человека в этих перчатках. Сам инструмент также не должен повредить скафандр. Например, если будет очень острый нож без средств защиты — полоснуть по скафандру как делать нечего. Погибнешь сразу. Поэтому продумывается всё. Если он нужен будет, то до использования только в ножнах. Операция продумывается так, чтобы резать поперечно перед собой и никак иначе, и обучаешься этому на земле заранее.
Или вот обычный молоток. Снаружи обычный, внутри другой. У нас молоток, который не отскакивает. Внутри молотка объем наполовину заполнен дробью. После удара дробь догоняет и фиксирует его, компенсирует в момент отскока. Дробь его прижимает. Ножницы — с огромными ручками и так далее. Иногда материал снаружи нужно отрезать, рабочая часть ножниц обычного размера как у портновских – но стараются делать, чтобы всей рукой работать, не пальцами.

Сжимает кулаки, — перчатки, мол — и показывает размах ручек примерно 10-сантиметровых ножниц, чтобы работать в скафандре: шире плеч.

Про обучение на Земле

До полёта бортинженер работает с макетом станции в натуральную величину, с тем же оборудованием. Есть типовые операции, которые точно пригодятся – например, та же замена фильтра. Они отрабатываются на макете «как есть» много раз. Остальное – по ситуации, учат реагировать. Я-то думал, что оптимальная процедура – это проиграть все ситуации поломок за историю полётов, но нет – учат, скорее, принимать решения, а не закрывать конкретные проблемы.

Бывает что-то неотработанное – к примеру, снять агрегат, который не снимал. Включаешь мозги и думаешь. Есть рекомендации с Земли как страховать от ближайших приборов, обесточить, по бумажечке работать. Бывает, и бумажка не помогает — проще на глаз определить. Естественно, ты не бездумно работаешь, есть опыт и план. Пример? Электрический прибор должен быть обесточен и проверен. Если трубопровод проходит — надо перекрыть обязательно. Космостанция она такая: ты её не трогаешь, она летит. Прилетели в дом, а дом несётся. Как правило, всегда есть время подумать. С пожаром — отрабатывали тушение на Земле – каждый знал, как поступать. Понимая физику процесса, реагируешь. Есть общие механизмы — выключается вентиляция, надеваешь противогаз — и надо делать, в разных точках по-разному.
Поломки для тренажера берут из жизни и придумывают – это так называемые расчетные нештатные ситуации. К расчётным есть методики выхода – обсчитали, проговорили, включили в план подготовки. Есть нерасчетные — там на усмотрение экипажа как поступать. Когда что-то происходит, анализируют как, что и почему произошло — стоит включать в расчетную ситуацию или нет. Что-то можно решить без экипажа. Что касается космонавтов — он не супермен — понимая, что возможности человека ограничены по приему информации и времени подготовки — ему в программу включается главное.

Поскольку летал этот экипаж с американцем, я, естественно, не удержался и спросил про стык советских технологий и американских.

Когда делалось в одной стране — были отработаны все правила и ГОСТы. Стали работать с иностранцами — разные подходы, разные конструкции. На Земле всё это отрабатывалось, как будет стыковаться. Туда летит все облизанное. Нет такого, чтобы иностранное оборудование не состыковалось с нашим. Нет разницы в отечественных ты приборах или в импортных находишь огрехи. Бывает что там находишь что-то лучше, удобнее. Или наоборот. Увеличился спектр оборудования, с которым работаем. Процесс такой же.

Тут надо отметить, что бортинженер не мог управлять кораблём (не входило в программу, возможно, потому что бортинженеры – «гражданские», а командиры – военные лётчики). А вот командир проходил и обучение бортинженера в том числе.

Я закончил гражданский ВУЗ. Выбора не стояло, только бортинженер. Сейчас иначе. Сейчас и гражданский может быть командиром. Главное опытность. Самый опытный возглавляет экипаж. Меня по управлению не готовили. Сейчас подготовка одинакова — бортинженер может управлять кораблем. Все остальное он мог делать то же самое. Мы дополняем друг друга в полете.

Про невесомость

В принципе, сюрпризов много… Как-то нужно было провести один эксперимент. Шарообразную ёмкость вроде сдутого воздушного шарика нужно было заполнить водой и проводить исследования. Важно было чтобы воздуха в этом шарике не было. Все меры предусмотрены — тот шарик был отвакуумирован, стоял специальный клапан — но не предусмотрели, какие-то объемы воздуха остались (материал не такой мягкий, складки). Когда заполняли, пузырьки газа образовались. Показываем экспериментатору на Земле — он говорит, убирайте газ. А убрать их в невесомости довольно сложно – газ-то не поднимается вверх. В невесомости пузырьки плавают в воде. Предложил раскрутиться вокруг оси с шаром в руках, чтобы воду прижало к дальней стенке, а весь воздух остался около тела. Пока крутишь – так и получается. Но оказывается, останавливаться надо где-то час, потому что потом опять смешается. Нам тогда человек говорит – «Вы можете взять эту ёмкость перед собой и начать вращаться? Вдвоем крутитесь: один держит, второй откачивает». Нам тогда третий нужен, кто крутил бы, не получилось так. Люди здесь и там совершенно по-разному мыслят.

Александр Иванович вообще в других интервью много рассказывал про невесомость, — тут мы его особо не спрашивали, чтобы не повторяться. Если коротко – первые 10 дней очень болезненно привыкал, было плохо.

Когда привык — тебе без разницы. Мозги уже адаптировались. Не замечаешь, не задаешься вопросами. Удобно — до любой точки станции достаешь.

Спросил я, конечно, про условные рефлексы, опять же, к эргономике.

Из костей вымывается кальций — просто был случай, когда человек ударил ладошкой по столу в дискуссии — и сломал палец. Мы таких вещей обычно не замечаем, поэтому в самом начале с первых минут пребывания на Земле ты себя контролируешь — и быстро делать ничего не можешь. Когда меня вынесли из спускаемого аппарата, положили в шезлонг-кресло, метрах в 7-10 журналисты, передо мной командир лежит. Тут спросили — туда повернулся, там — туда повернулся. Головой повертел — дурно стало. Думаю, глазами буду бегать. Глазами начал — тоже плохо стало. Надо поаккуратнее… Первый раз встал – дай, думаю, пройдусь. Смотрю, ноги идут. Только надо следить за тем, какую ногу вперед ставить, как центр тяжести перемещать. Машинально не сразу получается. Можно на ногу опереться, а мышцы расслабить… Ещё нельзя быстро повернуть на 90, это очень резкое движение, заносит поначалу.
Чашки? Нет, чашки в воздух не ставил… Хотя вот мы в космосе всё бросаем. На станции я не полечу, не пойду, а аккуратно брошу. На Земле если ты контроль потеряешь — можешь что-то бросить. У меня было, говорят: «Передай книгу» — ррраз (показывает движение, как отталкивает книгу от себя) — пожалуйста. Но привыкнуть — дело нескольких дней. Командир поначалу на обеде мне вилку бросил. Моя вилочка на его половине стола лежала, я попросил передать, а он бросил. И я понял сразу, хорошо, что чай на моей половине стоял.

Вот он на Продлёнке. Видно, что костюм как родной — перед выступлением у Александра Ивановича было что-то мелкое в руках, он совершенно спокойно отработанным движением убрал это в карман на колене, вышел.