Сейчас, когда приближается тридцатилетие распада СССР в результате реформ, получивших название «перестройка Горбачёва», становится видна некая историческая аналогия с периодом реформ Никона в 1650-х годах.
Было так много общего и похожего как в структуре тех событий, так и в их причинах и следствиях, что возникает вопрос: а нет ли некой закономерности в том, от чего, как и с какими последствиями происходят в России реформы? Нет ли некоего повторяющегося сюжета в происходящем с нами периодически сценарии исторической судьбы, повторения которого можно предвидеть и даже стараться избежать?
СССР как версия формулы «Москва – Третий Рим»
СССР и Русь эпохи Московского княжества обладали мессианским мироощущением и пониманием себя как носителя глобальной миссии. СССР был коммунистическим царством всемирно-исторического значения, преемником идей Коминтерна всех его версий, трансформировавшихся в формат первого в мире государства нового типа под властью рабочих и крестьян, уничтожившего эксплуатацию человека человеком, классовую рознь и выполнивших заветы основоположников учения Маркса, Энгельса и Ленина. Запад не смог воплотить их пророчества, но это смогла сделать Россия.
Тем самым СССР не только решал проблему модернизации, но и входил в идейное пространство Запада и с его трактовкой истории социальной динамики и противостоянием Труда и Капитала.
Формула игумена Филофея «Москва – Третий Рим, а Четвёртому не бывать» возникла за столетие до никоновских реформ, но стала основой чувства глобальной геополитической миссии, выражавшейся в том, что русская политическая элита была грекофильской, православно-христианской, ориентировавшейся на Рим и Византию, а стремившиеся к царскому титулу Московские князья объявляли себя преемниками византийских императоров.
Вошедшее в оформившийся конфликт с западным католицизмом русское православие притязало на всемирную миссию, охрану попранного Римом Византийского наследия Вселенского православия, впоследствии преданного самой Византией, и спасения человечества на основе этого наследия.
В обоих случаях мы видим мессианство в парадигме ассоциации с Западом (во время крещения Руси христианство было единым), защиты Запада от него самого, выродившегося и предавшего свои изначальные основы. И в случае Горбачёва, и в случае Никона реформы были попыткой выхода из кризиса этой мессианской идеи и поиском новой парадигмы этой ассоциации, очищенной от наслоений и излеченной от искажений.
Как реформа Горбачёва предусматривала стремление в Запад с целью влиться в глобализацию на основе принятия либеральной доктрины, так и реформа Никона преследовала цель глобализации на основе православия, русскую версию которого требовалось привести в соответствие с греческой, к тому времени существенно искажённой католическим богословием. Как либерализм Горбачёв заимствовал с Запада, так и Никон проводил реформу с привлечением богословов Греции и Киева.
Как горбачёвские либералы, так и никоновские киевско-греческие богословы встретили сильнейшее сопротивление русских почвенников, видевших опасность некритического внесения западной учёности в русские традиции. Горбачёв был западником, а царь Алексей Михайлович грекофилом.
Глобальная миссия защиты всемирного православия русским царём льстила Алексею и Никону. Горбачёв всерьёз рассчитывал влиться в Запад, имея ядерное оружие и экспорт углеводородов. Сопротивление так называемой «русской партии» для обоих руководителей было личным вызовом и подлежало искоренению.
Гласность и школьный вопрос
И перестройка Горбачёва, и «книжная справа» Никона начинались с информационной подготовки общества. Перестройка использовала так называемую «гласность», на основе которой менялась линия в СМИ и менялись учебные курсы школьных программ. «Книжная справа» подняла так называемый «школьный вопрос», начавшийся ещё в царствование Михаила Фёдоровича, отца Алексея Михайловича. Так перестройка имела свой исток в эпохе хрущёвской «оттепели».
Как в эпоху гласности в СССР хлынул поток самиздата и началось издание издаваемой на западе диссидентской литературы, так и в 1640 году Пётр Могила, знаменитый деятель киевского православного просвещения, инициирует устройство в Москве монастыря для учёных монахов из братства Киевско-Богоявленского монастыря, при котором существовала Академия, использовавшая в обучении западные богословские тексты.
При создаваемом в Москве монастыре предлагалось организовать школу для обучения греческому языку и славянской грамоте детей бояр. В качестве примера ставилась Молдавия, где таким способом усердно боролись с латинством.
Инициатива Могилы не была реализована, но через 5 лет в Москве открыли греческую типографию – для полемики с католиками и лютеранами. С 1646 года в Москву начинают приезжать греческие учителя. Переводились тексты с латыни. Школьное дело развивалось быстрыми темпами.
И период гласности, и период школьного дела характеризовался необычайным идеологическим оживлением. Горбачёв решил, что СССР должен выйти из границ «железного занавеса». Царь Алексей решил, что Москва не сможет возвеличиться, отгородившись от мира, а киевская учёность — это то, чем надо вооружиться, так как она сочетает западную методологию с православным, не латинским, а восточным и греческим богословием.
Пересадка киевской учёности в Москву началась, а страхи митрополита Филарета перед латинизированным киевским православием отвергнуты. По такой же линии проходил конфликт Горбачёва с Лигачёвым, считавшим, что социализм нельзя улучшить капитализмом. В этой борьбе Лигачёв потерпел поражение, как и Филарет.
Раскол элит и общества. Влияние Запада и защитная позиция Москвы.
Как на Руси, так и в России всех версий её государственности сила низового общественного мнения была велика. Императоры и генеральные секретари могли его игнорировать, но в Московском царстве и в СССР периода гласности деспотическое правление было невозможным. Идея единого вселенского православного царя всех христиан принуждала московских царей сближаться с миром православия и прежде всего с греками, сильно изменившимися под влиянием папизма и его догматики.
Коренная русская среда, как в Москве, так и в провинциях, была равнодушна к «мировым горизонтам». Здесь не хотели пускать своих царей на всемирное поприще. Различия между тем, как исповедовали веру отцы и тем, как стали учить греки и киевляне, обнажили влияние латинства в западных православных школах.
Глобальная геополитика ценой отказа от своей идентичности отторгалась русскими. Именно отсюда вышел старообрядческий раскол. Именно отсюда сегодня вырос государственно-патриотический тренд антилиберализма и антизападничества, получивший официальную упаковку в виде умеренного консерватизма.
Государственники современной России являются прототипом староверов. Через Россию постоянной темой проходит конфликт между версиями глобализма и автаркии, призывом к глобальной миссии и противостоянию ей с позиций почвенного охранительства, которое может быть размытым и уничтоженным в случае смешения с глобальным миром чего бы то ни было – православия, демократии, свободы, равенства и братства или классовой, или прочей солидарности. Любая глобальность мыслится как риск утраты неповторимой идентичности, что требует противостояния универсалистским концепциям.
И реформы Горбачёва, и реформы Никона замышлялись как конструктивные программы социальных изменений, которые просвещённая верхушка миссионерски несёт в архаичную коренную толщу народных масс. Любые реформы такими и должны быть: конструктивными, вносящими те перемены, которые не разрушают общество, а усиливают его, помогая адаптироваться к изменившимся условиям.
Однако и реформа Горбачёва, и реформа Никона вызвала раскол общества с катастрофическими последствиями. Проблемы своего времени Горбачёв и Никон не решили, но в изобилии создали новые, добавившиеся к старым и создавшие сверхкритическую массу деструктивных тенденций. Государственность, духовная среда, культурно-цивилизационная идентичность народа были повреждены, и эти повреждения до сих пор не исцелены, влияя на нашу жизнь и продолжая генерировать цепочки кризисов и конфликтов.
Та аналогия сюжетов никоновских и горбачёвских реформ (при всей их уникальности и специфичности), что проявляется при сопоставлении основных событий обеих эпох, по сути является отражением конфликта «Восток-Запад», свойственного России в разные эпохи.
Выбор исторического пути, ориентиров, авторитетов – вечная тема для русских споров. Этот спор происходит в России и сейчас, разгоревшись особенно сильно в связи с крахом либеральной западнической модели и требованием отказа от неё в пользу адекватной для России модели, контуры которой в деталях не ясны.
Историческая память русских относительно реформ и их социальной цены является причиной той осторожности, которую многие принимают за пассивность и отсутствие пассионарности. Именно по этой причине умеренный консерватизм является сейчас линией, наиболее поддерживаемой общественным мнением.
Русский культурный код очень специфичен, и успешными будут лишь те реформы, которые способны на него опираться, а не противостоять ему и не пытаться его переделать силой. Это главный урок, который в России должны усвоить все реформаторы, какими бы благими намерениями не были вызваны их реформы. В тридцатую годовщину распада СССР этот вывод должен выглядеть особенно обоснованно.
