В ряде моих работ я показала, что представления о финно-угорском субстрате в Восточной Европе (плодом которых явились и умозрительные балты) восходят к ненаучному источнику, а именно к шведскому политическому мифу XVII-XVIII вв., постулаты которого стали укореняться в российской исторической науке, начиная с XVIII в., в русле активно осваившихся тогда российским обществом различных течений западноевропейской общественной мысли. Полное закрепление мифа о финно-угорском субстрате произошло в советской историографии. Еще в начале XX в. были известны российские ученые, которые оспаривали эту идею как ошибочную. Среди них особо следует выделить крупнейшего российского лингвиста А.И. Соболевского (1856-1929), который доказывал, что древнейшими, дофинскими насельниками и в средней России (Поволжье, Прикамье), и на русском Севере были носители индоевропейских языков. Причем к такому выводу он пришел в конце своего творческого пути, рассматривая проблему с вершины колоссального научного опыта.
Но с приходом к власти большевиков советской исторической наукой были прочно усвоены оба направления шведского политического мифа: 1. об основоположнической роли предков шведов в древнерусской истории, более известном под именем норманизма; 2. о финнах, как древних насельниках в Восточной Европе и о славянах, т.е. русских, как самых поздних пришельцах в Восточную Европу. Следует особо подчеркнуть, что концепция финно-угорского субстрата и позднего появления русских в Восточной Европе оказалась подходящим идеологическим обоснованием ленинской национальной политики, где становым хребтом явилась абсурдная идея о нациях угнетенных и нациях угнетающих. К нации угнетающей в российской истории были отнесены русские как носители великорусского шовинизма.
Уже в конце 1917 года Ленин заявлял, что при царизме национальный гнет по отношению к другим народностям (помимо великороссов) был неслыханным по своей жестокости и нелепости и это скапливало в неполноправных народностях сильнейшую ненависть к монархам, причем эта ненависть переносилась и на всех великороссов (Из речи на Первом всероссийском съезде военного флота 22 ноября (5 декабря) 1917 г. // ПСС. Т. 35. С.115-116).
На VIII съезде РКП(б) в марте 1919 г. мысль о том, что трудящиеся массы других наций Российской империи были полны недоверия к великороссам, как нации кулацкой и давящей (! – Л.Г.), получила дальнейшее развитие. О факте ненависти финляндской буржуазии якобы рассказывал Ленину финский представитель. Далее, комментируя протесты по поводу территориальных уступок Финляндии, сделанных по Юрьевскиму договору, Ленин назвал эти протесты шовинистическими и закончил свою мысль следующими словами: «Это такие возражения, по поводу которых я говорил: поскрести иного коммуниста — и найдешь великорусского шовиниста... В этом деле мы должны быть очень осторожны. Осторожность особенно нужна со стороны такой нации, как великорусская, которая вызвала к себе во всех других нациях бешеную ненависть, и только теперь мы научились это исправлять, да и то плохо (VIII съезд РКП (б). Из заключительного слова по докладу о партийной программе // ПСС. Т.38. С. 182-184).
Еще более определенно высказывается Ленин в статье или письме «К вопросу о национальностях или об "автономизации"», написанном в связи с образованием СССР и посвященном проблеме взаимоотношений между народами Советской страны, где в частности, разъяснется его понимание принципов пролетарского интернационализма. Считается, что Ленин в письме «К вопросу о национальностях или об «автономизации» осветил важнейшие проблемы национальной политики партии, он придавал ему большое значение и предполагал позднее опубликовать его в качестве статьи. На XII съезде РКП (б) это письмо было оглашено по делегациям.
В письме Ленин указывал на важность того, чтобы «...защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ. Нет сомнения, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом море шовинистической великорусской швали, как муха в молоке... и второй вопрос, приняли ли мы с достаточной заботливостью меры, чтобы действительно защитить инородцев от истинно русского держиморды? Я думаю, что мы этих мер не приняли, хотя могли и должны были принять.
...Тут встает уже важный принципиальный вопрос: как понимать интернационализм? Я уже писал в своих произведениях по национальному вопросу, что никуда не годится абстрактная постановка вопроса о национализме вообще. Необходимо отличать национализм нации угнетающей и национализм нации угнетенной, национализм большой нации и национализм нации маленькой. По отношению ко второму национализму почти всегда в исторической практике мы, националы большой нации, оказываемся виноватыми в бесконечном количестве насилия...
Поэтому интернационализм со стороны угнетающей или так называемой «великой» нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) (выделено мной-Л.Г.) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически...
Что важно для пролетария? Для пролетария не только важно, но и существенно необходимо обеспечить его максимумом доверия в пролетарской классовой борьбе со стороны инородцев. Что нужно для этого? Для этого нужно не только формальное равенство. Для этого нужно возместить так или иначе своим обращением или своими уступками по отношению к инородцу то недоверие, ту подозрительность, те обиды, которые в историческом прошлом нанесены ему правительством «великодержавной» нации...
Вот почему в данном случае лучше пересолить в сторону уступчивости и мягкости к национальным меньшинствам, чем недосолить. Вот почему в данном случае коренной интерес пролетарской солидарности, а следовательно и пролетарской классовой борьбы, требует, чтобы мы никогда не относились формально к национальному вопросу, а всегда учитывали обязательную разницу в отношении пролетария нации угнетенной (или малой) к нации угнетающей (или большой) (К вопросу о национальностях или об «автономизации» // ПСС. Т.45. С. 356-362).
Совершенно очевидно, что полноценная история межэтнических отношений в России, начало которой уходит к периоду V в. до н.э. – первым векам н.э., осталась неизвестна Ленину в силу того, что с XVIII в. от русской истории были оторваны тысячелетия. Поэтому то, что мы видим на страницах ленинских работ, это – вульганая калька с истории британских колоний в разных концах света, перенесенная на русскую почву и сдобренная вековой русофобией представителей либеральных и левых взглядов российского общества XIX в. Именно в результате действия этой деструктивной традиции, проявившейся в российском обществе с начала XIX в., под пером Ленина исчезла грандиозная работа предков самого большого народа России по созданию русской государственности, начиная с легендарного Подсолнечного царства, пропала древнейшая традиция градостроительства и возведения древнерусских городов, ушло в историческое небытие освоение древними русами рек Восточной Европы и развитие Волго-Балтийского пути (), от которого уже с эпохи бронзы расходились торговые пути, ведшие из Восточной Европы на Иранское нагорье, в Среднюю Азию, в Южную Сибирь, на Индийский субконтинент, Китай и др., создатели которого обеспечивали функционирование древнейшего торгового пути – Великого Нефритового пути, связавшего Прибайкалье с Волго-Камьем на западе и шан-иньским Китаем на востоке и т.д. Одним из тяжелых последствий деструктивных процессов в российской общественной мысли явилась полная утеря знаний о генезисе российской полиэтничности, связанного с расселением в Восточной Европе представителей гаплогруппы N1c1 среди древних русов и ариев, освоивших восточноевропейские земли тысячелетиями ранее.
Вместо этих величественных картин начального периода истории древних русов мы видим, что для главы создававшегося советского государства истинный представитель самого большого народа России рисуется только как великоросс-шовинист или по его энергическому выражению, как подлец и насильник, а русская нация – создательница великой русской культуры, в его глазах вообще велика только своими насилиями.
Поэтому ничего удивительного в том, что одно из первых советских изданиий по русской истории – «Русская история в самом сжатом очерке» историка М.Н. Покровского (1868-1932), вобрало в себя все стереотипы норманизма, провозглашавшие основоположниками древнерусского государства пришлых скандинавов-германцев, а не подлецов и насильников русов. Правда, М.Н. Покровский показал себя убежденным норманистом еще в первых своих работах, публиковавшихся с конца XIX в., в частности, в «Русской истории с древнейших времен» (М., 1896-1899), переиздававшейся много раз. В ней мы видим норманнов Рюрикова племени «из-за моря», т.е. со Скандинавского полуострова, нанятых, по представлениям норманистов, для защиты словен и др. от прочих норманнских шаек, которые в следующих изданиях Покровского меняют обличье и начинают выступать уже как завоеватели Руси.
И здесь следует обратить внимание на то, что формирование норманистских взглядов Покровского происходило не только под прессом российской историографической традиции, представители которой, начиная с Н.М. Карамзина, уверовали в норманизм как в последнее слово западноевропейской исторической мысли. На взгляды историка-марксиста Покровского оказывали безусловное влияние и некоторые работы К. Маркса. В частности, путеводной звездой должна была оказаться статья Маркса «История тайной дипломатии XVIII в.» (сейчас переведена под названием «Разоблачения дипломатической истории XVIII века»), которую Маркс писал в июне 1856 – марте 1857 г. и части которой публиковались в период с 1856 по 1857 гг., а в полном виде статья была опубликована после смерти Маркса, в 1899 г.
В данной статье Маркс затронул и тему русской истории периода призвания варягов, причем сделал это в соответствии со взглядами на русскую историю, укоренившимися в западноевропейских образованных кругах со времен французских просветителей – поклонников шведского О.Рудбека, а также – под влиянием готицизма, исповедовавшего еще со времен Виллибальда Пиркхеймера (1470-1530) идеи об основоположнической роли германцев и германских завоеваний в возникновении государственности в Европе. Среди источников, использовавшихся Марксом при написании этой статьи, был и А.Л. Шлёцер. Поэтому вполне естественно, что Маркс обратившись к вопросу о причине возникновения русского государства, охарактеризовал его как «естественный результат примитивной организации норманского завоевания» и добавил, что завоевательные «походы первых Рюриковичей и их завоевательская организация (то бишь древнерусское государство – Л.Г.) ни в чём не отличались от норманнов в других частях Европы», а также назвал Русь времен первых Рюриковичей готской Россией, «история которой показывает, что завоевание и образование государства в империи Рюриковичей носило исключительно готский характер».
Естественно предположить, что эта статья была хорошо известна российским историкам марксистского направления уже в дореволюционный период, что и видно из упомянутой работы М.Н. Покровского, где как раз и тиражируются слова К.Маркса о норманнах первых Рюриковичей (подробнее об этом см. здесь).
В работе «Русская история в самом сжатом очерке» Покровский указывает, что основателями первых больших государств на Восточно-Европейской равнине были не славяне, а другие народы. На юге это были хазары, а на севере – варяги, пришедшие со Скандинавского полуострова, из теперешней Швеции. Потом варяги победили хазар, пишет Покровский, и стали хозяевами на всем протяжении этой равнины. Это предание, продолжает Покровский, новейшие историки часто оспаривали из соображений патриотических, т.е. националистических. Им казалось обидно для народного самолюбия русских славян, что первыми госудярями были иноземцы», тогда как даже название Русь идет от прозвища, которое финны дали шведам (Покровский М.Н. Русская история в самом сжатом очерке. С. 20-23). Как видим, у Покровского упомянуты все стереотипы норманизма, включая и пресловутую аттестацию попыток оспорить эти стереотипы как соображения, продиктованные патриотизмом, т.е. национализмом. Эти слова повторяются как мантра скоро уже триста лет всеми норманистами без исключения.
Следует еще отметить, что две первые части «Русской истории в самом сжатом очерке» М.Н. Покровского, опубликованные Государственным издательством в 1920 г., читал В.И. Ленин и написал Покровскому о том, что его книга ему чрезвычайно понравилась (Покровский М.Н. Русская история в самом сжатом очерке. С. XII). В этом очерке Покровский развивает и идеи шведского политического мифа о финно-угорском субстрате в Восточной Европе. Так, уже с первых страниц своей истории Покровский отметил, что славяне пришли в Среднюю Россию как новые поселенцы на землях, занятых первоначальным населением. А первоначальным населением, указывает Покровский, были финны, поскольку названия разных мест, рек и даже городов, например, Москва, Ока, Клязьма – не славянские, а финские. Эти названия, уверяет Покровский, показывают, что когда-то здесь жили финские племена и до сих пор не вымершие, а только покоренные славянами. И то, что подавляющее большинство населения нашей страны говорит на славянских языках не может служить доказательством славянского происхождения теперешнего населения Восточно-Европейской равнины. Теперешние французы, доказывает Покровский, говорят на «романском» языке, на одном из языков, происшедших от латинского языка древних римлян, но происходят они не от римлян, а главным образом от кельтов, которые были когда-то покорены римлянами и усвоили их культуру, а с нею и их язык».
Таким образом, делает вывод Покровский, славянский язык еще не доказывает, что в наших жилах течет непременно славянская кровь. Русский народ образовался из очень различных племен, живших на Восточно-Европейской равнине, но славянское племя оказалось из всех них самым сильным – оно и навязало всем другим свой язык. Первое время славяне занимали только небольшой юго-западный угол этой равнины, нынешнюю Западную Украину. Несколько позднее они заняли среднее течение Днепра и Полесье, позже перебрались на север, к Финскому заливу и Ладожскому озеру, и наконец, позднее всего заняли теперешнюю Великороссию – Московскую и смежные области (Покровский М.Н. Указ. соч. С. 18-19).
Итак, в жилах русского народа, согласно взглядам, высказанным Покровским в этой работе, течет неславянская кровь. Что же касается славянского языка, носителями которого является большинство населения Великороссии, тот этот факт Покровский объясняет тем, что он был навязан славянским племенем первоначальному населению – финнам. При этом в качестве «доказательства» приводится абсурдная параллель с французской историей и романизированными кельтами, покоренными римлянами. Абсурдной эта параллель представляется как минимум потому, что история Галлии времен римских завоеваний хорошо документирована достоверными источниками, тогда как тезисы Покровского о славянах – пришельцах в Восточную Европу со стороны, из южных земель и расселившихся среди древних ее насельников финнов, не подбиты ничем, кроме взглядов финских филологов Шёгрена, Кастрена, Европеуса, а у тех эти взгляды, в свою очередь, восходят к шведскому политическому мифу и шовинистическим фантазиям, доведенным до полного абсурда, в сочинениях О.Рудбека и А.Скарина (см. здесь).
Но интересно отметить, что рассуждения о финно-угорском субстрате в Восточной Европе отсутствовали в первой крупной работе Покровского по русской истории «Русская история с древнейших времен», о которой говорилось выше и в которой блистал своим присутствием только миф о норманнах Рюрика. О славянах же на Восточно-Европейской равнине, конкретно в регионе Московской и Владимирской губерний говорилось как об автохтонах (Покровский М.Н. Русская история с древнейших времен. М., 1896-1899. Гл. «Следы древнейшего общественного строя» ). Однако в более поздних изданиях этой же работы Покровский, как подчеркивал известный археолог Е.А. Рябинин, уже полностью «отрицал историко-культурное содержание таких понятий, как великорусская народность, нация, не признавал единой культуры, а русский народ расценивал как сплав разноплеменных элементов. По его утверждению, великорусская народность имеет в составе едва ли не 80% финской крови» (Рябинин Е.А.Финско-угорские племена в составе Древней Руси. СПб., 1997. С.13).
Совершенно очевидно, что финские племена – автохтоны, покоренные славянами или славянское племя, оказавшееся самым сильным и навязавшее другим народам свой язык – все эти образы в очерке Покровского вполне совпадают с представлениями Ленина о русском народе как держиморде и насильнике, от которого теперь советская власть берется защитить «инородцев».
Надо сказать, что взгляды Покровского на этногенез русских как на результат процесса ославянивания финнов, не явились плодом его собственных размышлений. Эти взгляды, также как и рассуждения о норманнах Рюрика или о финно-угорском субстрате, пришли в его работы из политического мифа, только не шведского, а польского политического мифа.
Хочу пояснить, что миф в политике или политический миф – это вымысел, призванный обслуживать политические задачи. Мифами можно оправдать определенные политические идеи и действия. Особую разновидность политических мифов составляют такие, которые используются как средство для ведения информационных войн, где в качестве оружия используются фальсификаты информации, в частности, фальсификаты исторической информации. К такому типу политических мифов относится шведский политический миф XVII-XVIII вв., о котором у меня сделан ряд публикаций, а также вышеупомянутый польский политический миф. Он стал создаваться раньше шведского, а именно в течение XVI в. Но в его основе лежали те же геополитические задачи, обусловленные претензиями на русские земли, как это было у создателей шведского политического мифа, стремившихся сфабриковать исторические «права» на окуппированные в ходе событий Смутного времени Ижорскую и Водскую земли, на шведских картах получивших название Ингерманландии.
Роднили оба этих мифа также и то, что в качестве одной из информационных технологий использовались манипуляции с именем Руси, конкретно, отторжение имен Русь и русский от исконных носителей этого имени. Но если в шведской историографии придумали версию происхождения имени Руси от шведских гребцов-родсов, то в рамках польского политического мифа вместо имени Руси и русских создали суррогаты Московия и московиты. Реалии современности показывают, что политические мифы могут быть долгожителями. Летом 2015 г. в Верховную раду Украины был внесен законопроект о запрещении называть Россию Россией. В пояснительной записке, совершенно в традициях Речи Посполитой, заявлялось, что ещё в древности Московское царство было незаконно переименовано в Россию, а сегодня на название «Россия» может претендовать только «территория современной Украины». Но с историей влияния польского политического мифа на ментальное развитие государства, назваемого сегодня Украина, можно ознакомиться в специальных работах, например, таких как работа Сергея Родина «Отрекаясь от русского имени» или книга Ульянова Н.И. «Происхождение украинского сепаратизма», М., 1996.
А в данной статье необходимо выделить только идеи одного из наиболее одиозных творцов польского политического мифа XIX в., а именно Франциска Духинского (1816-1893) – выходца из мелкой польской шляхты, в 1846 г. эмигрировавшего в Париж. Там он стал выступать с новой концепцией славянской этнографии, согласно которой «москали», т.е. великорусы не принадлежат к славянскому племени, а происходят от монголов (от туранской расы) и потому незаконно присвоили себе имя русских, которое по праву принадлежит только малороссам и белорусам. Поэтому, призывал Духинский, следует объединить малороссов и белорусов под эгидой польской короны для того чтобы оградить Западную Европу от туранских орд москалей.
Невзирая на полную абсурдность «этнографических» изысканий Духинского, они вызвали интерес у многих представителей западноевропейской общественной мысли того времени. Одним из примеров позитивной реакции на сообщения Духинского о «туранском» происхождении русского народа является письмо К. Маркса к Ф. Энгельсу от 24 июня 1865 г. Вот отрывок из этого письма:
«Ad vocem*** Польши я с большим интересом прочитал сочинение Элиаса Реньо (того самого, который издал "Историю Дунайских княжеств") "Европейский вопрос, ошибочно называемый польским вопросом". Из этой книги видно, что догма Лапинского, будто великороссы не славяне, отстаивается г-ном Духинским (из Киева, профессор в Париже) самым серьезным образом с лингвистической, исторической, этнографической и т.д. точек зрения; он утверждает, что настоящие московиты, то есть жители бывшего Великого княжества Московского, большей частью монголы или финны и т.д., как и расположенные дальше к востоку части России и ее юго-восточные части. Из этой книги видно, во всяком случае, что дело очень беспокоило петербургский кабинет (ибо оно решительно положило бы конец панславизму). Всех русских ученых призвали писать ответы и возражения (выделено мной – Л.Г.), но последние оказались на деле бесконечно слабыми. Аргумент о чистоте великорусского диалекта и его близости к церковнославянскому в этих дебатах свидетельствовал больше как будто в пользу польской концепции, чем московитской. Во время последнего польского восстания 18 Духинский получил от Национального правительства премию за свои "открытия". Было также доказано с геологической и гидрографической точек зрения, что к востоку от Днепра начинаются большие "азиатские" отличия, по сравнению с местами, лежащими к западу от него, и что Урал (это утверждал еще Мёрчисон) никоим образом не представляет границу. Выводы, к которым приходит Духинский: название Русь узурпировано московитами. Они не славяне и вообще не принадлежат к индогерманской расе, они intrus**, которых требуется опять прогнать за Днепр и т.д. Панславизм в русском смысле, эти – измышление кабинета и т. д.
Я бы хотел, чтобы Духинский оказался прав и чтобы по крайней мере этот взгляд стал господствовать среди славян (выделено мной – Л.Г.). С другой стороны, он объявляет неславянами и некоторые другие народы Турции, которые до сих пор считались славянскими, как, например, болгар (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Издание второе. Издательство политической литературы. М., 1963. Т.31. С. 106-107).
Через несколько лет в письме Людвигу Кугельману от 17 февраля 1870 г. Маркс признал ошибочность взглядов Духинского, но только частично: «Если поляк Духинский объявил в Париже великорусское племя не славянским, а монгольским и пытался доказать это, выказав при этом немало блистательной учености, то с точки зрения поляка это было в порядке вещей. Тем не менее данное утверждение неверно. Не в крестьянстве русском, а только в русском дворянстве сильна примесь монголо-татарских элементов» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Издание второе. Издание политической литературы. М., 1964. Т. 32. С. 541).
Эти письма Маркса интересны тем, что в них отразились отношения западноевропейских деятелей к России и к русским, которые разительно напоминают сегодняшние. Марксу важно, что сочинения Духинского можно использовать в пропагандистских целях против представителей европейского панславизма и их тяготения к России. Выступления ученых против Духинского воспринимаются Марксом как акции, организованные царским правительством – как это похоже на заявления современных норманистов о том, что все антинорманисты ангажированы российским правительством!
Кроме того, в письмах Маркса просвечивает самый вульгарный расизм, поскольку обнаружение монголов или финнов под личиной населения бывшего Великого княжества Московского преподносится как некий компромат, воспользовавшись которым, русских можно было бы прогнать с тех земель, где они сейчас находятся. По мере того, как бредни Духинского под влиянием критики ученых разных стран были признаны ненаучными, Маркс принимает этот факт, но все-таки отмечает «блистательную ученость» Духинского, хотя непонятно, как ненаучные измышления могут одновременно выказывать «блистательную ученость».
Одним из наиболее серьёзных научных критиков Духинского считается известный историк Н.И. Костомаров (1817-1885), который писал: «Известно, что поляки, а за ними и западноевропейские ученые составили теорию, которая признает в великорусском народе такую большую примесь, что называет этот народ принадлежащим к туранской расе. Люди, проводившие эту теорию, совершенно не были подготовлены для обсуждения такого важного предмета, поэтому теория их не имеет никакого научного достоинства» (Костомаров Н.И. Две русские народности // Исторические монографии и исследования. Т.I, изд. 2. С. 78). Причем Н.И. Костомарова, в силу его частых столкновений c властями, что в иные периоды вело и к полному отстранению его от преподавания, сложно было заподозрить в желании услужить российскому правительству.
Но у Духинского были в России и сторонники – историки либерального крыла, которые считали своим долгом поддерживать любую ахинею, лишь бы она имела антиправительственную направленность и была бы плодом западноевропейской мысли. В силу этих причин ненаучные воззрения Духинского на этногенез русского народа были взяты на вооружение таким крупным историком как В.О. Ключевский, являвшимся одним из ведущих представителей российской либеральной историографии XIX-XX вв. Ключевский использовал летописные сведения о чуди, связал их с идеями Духинского, и стал так же писать, что великорусское племя образовалось из смеси элементов славянского и финского, когда чудь, постепенно русея, входила в состав русской народности (Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч.I. Изд.3. М., 1908. С. 367). Но, как я показала в моих статьях, летописной чуди не надо было «русеть», ибо она родилась как плоть от плоти славянорусов, а вот под пером Байера, Миллера и Шлёцера она стала «финно-угорскими народами» и даже «эстонскими племенами», ссылка.
Покровский был учеником Ключевского, кроме того он был историком-марксистом. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в его работы советского периода, помимо всех норманистских догм и идеи шведского политического мифа о финно-угорском субстрате, оказались включенными и взгляды западноевропейских публицистов, предпринявших попытку рассматривать этногенез русских как процесс ославянивания финнов – взгляды, восходившие к ненаучным идеям Духинского, которые, тем не менее, удостоились благосклонного внимания К. Маркса. Тем более что эти взгляды укладывались в курс национальной политики, разделившей население России на угнетающую нацию, т.е. русских, и на нации угнетенные. И работы Покровского стали могильной плитой, придавившей инакомыслие в советской историографии, включая и возможность оспаривать идею финно-угорского субстрата в Восточной Европе, т.е. убеждение в том, что финны населили ее до прихода славян.
По справедливому заключению В.В. Фомина, «в годы советской власти Покровский был не только, а точнее, не столько ученым, сколько, по сути, главой советской исторической науки, тем самым определяя линию ее стратегического развития. Тому во многом способствовало его положение в иерархии партийно-советской номенклатуры высшего звена: с мая 1918 г. и до своей кончины, последовавшей в 1932 г., он был первым заместителем наркома просвещения РСФСР, а также председателем президиума Комакадемии РАНИОН, бессменным руководителем Государственного ученого совета, членом Комитета по заведыванию учеными и учебными заведениями при ЦИК СССР, ректором Института Красной профессуры, членом редколлегий ряда научных журналов, а в 1929 г. стал академиком. Все эти важные должности позволяли Покровскому, как отмечается в литературе, держать "в своих руках все нити управления разветвленным научно-организационным аппаратом в области изучения и пропаганды знаний по отечественной истории". Поэтому его взгляды на прошлое России получили в науке широчайшее распространение посредством прежде всего его пятитомной "Русской истории с древнейших времен" (в 1933-1934 гг. она вышла восьмым изданием, а советская творческая интеллигенция вырастала на его "Русской истории в самом кратком очерке", основном учебном пособии тех лет, неоднократно переиздаваемом, начиная с 1920 г. (Фомин В.В. Варяги и варяжская Русь. М., 2005. С. 147-148).
Но если мысль о финнах как насельниках Восточной Европы и о славянах как более поздних пришельцах, сделалась общепринятой в советской науке, то утверждения об этногенезе русских как результате слияния представителей финно-угорского субстрата с расселявшимися среди них славянами, вызвали немалую критику. На этой почве на рубеже 20-х – 30-х годов возникла дискуссия, начало которой положила статья известного российского этнографа Д.К. Зеленина «Принимали ли финны участие в образовании великорусской народности?», опубликованная в 1929 г. Как отмечал археолог Е.А. Рябинин, в этой работе было дано развернутое изложение позиции, сформулированной Д.К. Зелениным во введении к его фундаментальному труду «Русская (восточнославянская) этнография», изданному в 1927 г. на немецком языке в Лейпциге (Рябинин Е.А. Указ. соч. С. 13). На русском языке этот труд был издан только в 1991 г.
В названной статье Д.К. Зеленин писал: «По нашему мнению, ...воззрения историков на образование великорусской народности из смешения славян и финнов весьма неточны и даже неверны. Нисколько не сомневаясь в том, что великорусская народность, подобно всем решительно нациям земного шара, смешанного происхождения – мы однако же убеждены, что в этом смешении финны не участвовали ...ходячее мнении об обрусении целого ряда финских племен на самой заре русской истории создано нашими старыми историками без достаточных оснований» (Зеленин Д.К. Принимали ли финны участие в образовании великорусской народности? // ЛОИКФУН. Исследования и материалы по финноугроведению. Под редакцией председателя общества В.А.Егорова. Л. 1929. Вып. 1, С.98-107).
В книге, фрагментом которой явилась приведенная статья, Д.К. Зеленин развил более подробно указанную мысль: «Еще и в наши дни довольно широко распространено мнение, что русский народ появился в результате смешения славян и финно-угорских племен. С этой точкой зрения ни в коем случае нельзя согласиться. Хотя и не вызывает сомнений, что русский народ, также как и все народы на земле, смешанного происхождения, однако пока у нас нет никаких оснований считать, что в образовании русского народа финноязычные элементы играли значительную роль. Массовая ассимиляция финноязычных групп началась очень поздно, во всяком случае, значительно позже того времени, к которому русская народность уже сформировалась. Сами обрусевшие финны отличают себя от русских, так же как отличают их и их соседи. Народ не забыл, что он иного происхождения, и сохранил своеобразие языка и быта. Напротив, у настоящих русских мы не находим никаких заметных следов смешения с финно-уграми ни в языке, ни в традиционной культуре» (Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. М.: Наука, 1991, С. 33-34).
Исследователи историографии вопроса об этногенезе русского народа отмечали, что критика Д.К. Зеленина была направлена, в первую очередь, против концепции влиятельного М.Н. Покровского. Но и Д.К. Зеленин был к тому времени видным ученым, в 1925 г. он был избран членом-корреспондентом АН СССР. Однако авторитетная концепция Покровского позволила выступить с критикой Д.К. Зеленина С.П. Толстову (1907-1976), тогда еще начинающему ученому, до 1930 г. учившемуся на этнографическом отделении историко-этнологического факультета МГУ, хотя с 1929 г. состоявшего уже научным сотрудником отдела народов Поволжья Центрального музея народоведения.
На совещании этнографов Ленинграда и Москвы в 1929 г. С.П. Толстов выступил с докладом «Задачи этнологии в социалистическом строительстве». Не называя имени Д.К.Зеленина, докладчик говорил о наличии среди советских этнографов ученых, недоучитывающих роль финского компонента в формировании русских, что является, по его мнению, замаскированным великорусским славянским шовинизмом. В 1930 г. С.П. Толстов уже на страницах журнала «Этнография» вновь выступил с резкой критикой концепции Д.К. Зеленина. При этом, как подчеркивал известный этнограф А.М. Решетов, С.П. Толстов выступил с откровенно политизированными обвинениями и настаивал на том, что статья Д.К. Зеленина играла на руку врагам социалистического строительства. Сейчас известно, что как раз в 1928-29 годах вокруг С.П. Толстова складывалась обстановка, угрожавшая ему «разбирательством» со стороны левой части молодежи за «смычку с чуждым элементом» – с профессурой старшего поколения (Решетов А.М. С.П.Толстов и Д.К.Зеленин: к истории их спора об участии финнов в образовании великорусской народности // Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии. С. 269-274). Угроза была тем более реальной, что по своему социальному происхождению С.П. Толстов принадлежал к лицам с «компроментирующим» социальным прошлым. Его отец был уральским казачьим офицером в чине подъесаула, который ко времени своей преждевременной смерти в 1916 г. дослужился до чина полковника лейб-гвардии Сводно-казачьего полка. По линии отца у С.П. Толстова были и другие прославленные военные – офицеры русской армии.
С.П. Толстов стал выступать с яростной критикой «буржуазных элементов» в этнографии. Ему удалось уйти от «разбирательства» и возможного наказания, чего не удалось его учителям: Б.С. Жукову (1892-1934) – был арестован в 1931 г., Б.А. Куфтину (1892-1953) – репрессирован в 1930 г., Преображенскому (1894-1941) – арестовывался в 1933 г., а потом – в 1937 г. и расстрелян в 1941 г. во время отбывания наказания. Но если накал критики был подогрет нагнетавшейся вокруг С.П. Толстова обстановкой, то сама критика концепции Д.К. Зеленина отражала его взгляды по этому вопросу. Так, известен его спор с Б.А. Куфтиным в 1927 г. о племени мещера. Б.А. Куфтин считал мещеру чистыми великорусами, а С.П. Толстов видел в них потомков обрусевших финнов (Алымов С.С. На пути к «Древней истории народов СССР. Малоизвестные страницы научной биографии С.П.Толстова // Этнографическое обозрение, 2007, № 5. С.129).
Вот в такой сугубо политизированной обстановке идея финно-угорского субстрата в различных вариантах закреплялась в советской науке. Но рожденная политикой, эта идея изначально была призвана обслуживать политические задачи. Но помимо сугубо этногенетического аспекта вопрос о финно-угорском субстрате питал и другие исторические сюжеты. Так, на щит более чем когда-либо стала подниматься идея о большом влиянии финно-угорских народов на древнерусский культурогенез. Публикации подобного содержания заполнили страницы издания Ленинградского общества исследователей культуры финно-угорских народностей (ЛОИКФУН), созданного в 1925 г. одновременно с открытием в Ленинградском университете кафедры финно-угорских языков. Там в очерке «Финно-угорские народы» (ЛОИКФУН, 1927), написанном известным лингвистом Н.Н. Поппе и этнографом Г.А. Старцевым, прямо заявлялось, что исследование языков и культур финно-угоров является чрезвычайно важным для изучения истории русской культуры, поскольку являясь наследниками финно-угров, русские во многом испытали влияние с их стороны (Поппе Н.Н., Старцев Г.А. Финно-угорские народы // ЛОИКФУН. Л., 1927. 47 с.).
Тема русско-финнских культурных контактов обсуждалась и в других изданиях ЛОИКФУН. В упомянутой статье о финнах и древнерусском политогенезе Д.К. Зеленин затрагивал и указанный вопрос: «Я не говорю о старых баснях, часть которых повторяет и Ключевский. Он говорит, например, о заимствовании великоруссами от финнов фетишизма, образа лешего, почитании камней. Но «фетишизм» явление общечеловеческое... образы новгородской былины о Садко не взяты из финского эпоса, как думали раньше» (Зеленин Д.К. Указ. соч. С.107).
Но в этом же сборнике, рядом со статьей Д.К.Зеленина публиковались такие работы, как статья музыковеда Н.Ф. Финдейзена «О финской народной музыке», где утверждалось, что русские гусли произошли от финского кантеле: «Едва ли не следует финское кантеле признать родоначальником славянских гуслей. Это подтверждается исторически: часть родины кантеле – Карелия – издавна входила в состав владений Великого Новгорода. Оттуда, естественно, мог проникнуть в Новгород и быть облюбован там звучный струнный инструмент, несколько изменив свой внешний вид; однако любопытно отметить, что Гютри даже в конце XVIII в. дал изображение 5-ти струнных гуслей, очень близко напоминающих простейший тип финского кантеле. В Новгороде и вообще в Новгородской области он получил широкое применение в общественном быту, нашел отражение в народном песнотворчестве и в миниатюрах старинных новгородских мастеров, доказывающих близкое родство кантеле со славянскими, даже, вероятно, первоначально чисто новгородскими гуслями ...естественно, что и любимое финнами кантеле было создано из рыбьих костей: рыба служила древнейшим продуктом питания местного края... Кантеле, как и музыке вообще, финский народный эпос придает великое значение. Звуки кантеле столь же могущественны, каки звуки лиры Орфея» (Финдейзен Н.Ф. О финской народной музыке // ЛОИКФУН. Л., 1929. С. 5-13).
В этом же сборнике была помещена статья председателя общества В.А. Егорова «Движение новгородских финнов на юг», в которой финно-угорским народам приписывалась одна из основополагающих миссий в древнерусской истории. При этом автор строил свои рассуждения на летописных упоминаниях о чуди, которая с благословения Байера, Миллера и Шлёцера превратилась в «эстляндцев или финляндцев».
Вот что читаем мы в этой статье: «Мы знаем о передвижении финских масс на огромные расстояния, на тысячи верст, буквально через всю Русь с Севера на юг, к Киеву и дальше, вплоть до Царьграда. Не раз говорит об этом древнерусская летопись. И тщетно некоторые историки видят в этих известиях только поэтический вымысел для украшения слога... Во всех делах Новгорода мы можем искать участия не только русских славян (норманны скоро растворились в массе туземного населения), но и финнов... Среди посадников В.Н. Татищев знает Чудина,.. Поэтому нет никакой необходимости извращать прямой и ясный смысл летописных известий о движениях финских полчищ наряду с новгородскими на Юг... шли ополчения финских племен Севера: чудь, весь, меря, а не славянские колонисты только, обосновавшиеся среди этих племен, как придумал Н.И. Костомаров. Участие финнов в походах Северной Руси на Южную тем важнее, что вслед за походами, несколько позднее мы находим в Южной Руси финнов и в качестве оседлых, постоянных жителей. Стало быть эти походы нельзя рассматривать как явления мимолетные и случайные. ...Среди кумиров Владимирова назван Мокошь. Е.В. Аничков считает его, вернее, её финским божеством. И если иметь в виду, что Мокошь до недавних еще лет помнили в лесных деревнях Олонецкого края, то напрашивается связь реформы Владимира с северными верованиями, представителями которых были пришлые с князем северные полки. Владимир строил пантеон, в котором хотел объединить верховные божества главнейших земель и народностей своей державы. И финнов нельзя было опустить. ...В рассказе об этом походе (походе Олега 907 г. – Л.Г.) дважды упоминается слово 'паруса'... Это 'прѣ' что-то чуждое словенам, непривычное. Они не привыкли к шелковым парусам. У кого же они их заимствовали?.. Лингвисты возводят 'прѣ' к финскому purje, карельскому parjeh 'парус'. Новгородцы усвоили это слово от своих соседей финнов, у которых судоходство было более развито, и паруса имелись лучшие, чем у самих словен, пришедших к озеру Ильменю из внутренней страны. В победном торжестве распоряжение Олега о шелковых парусах было подсказано финнами, находившимися в его флоте. ...В XI-XII веке можем проследить чудскую боярскую семью на юге в нескольких поколениях: Микула Чудин, брат его Тукы и их потомство» (Егоров В.А. Движение новгородских финнов на юг // ЛОИКФУН, 1929. С. 109-122).
«Финские полчища» в этой статье точно соотносятся с норманистской лексикой о «полчищах скандинавов», «военных отрядах скандинавов», о «движении викингов» на Руси и пр. И в этом нет ничего удивительного, поскольку и «полчища скандинавов», и «финские полчища» родились в купели шведского политического мифа XVII-XVIII вв., сюжеты которого шведские власти интенсивно развивали в «обоснование» исторического права Швеции на восточноевропейские земли. Тогда это была подлинная информационная война против русской истории с целью создания исторического фальсификата, где русским отводилась роль поздних пришельцев со стороны, с помощью чего создавалась история Восточной Европы в древности, но без русских.
И если шведская политика, нацеленная на возврат Ижорской и Водской земель, потерпела поражение, то шведские усилия по распространению шведского политического мифа, переформатировавшего русскую историю, увенчались успехом, что видно и на примере идеи финно-угорского субстрата: он перешел в работы историков, как российских, так и западноевропейских, а в советский период сделался и частью государственной национальной политики, что постепенно лишило российских ученых возможности его критического пересмотра.
В результате русская история стала обираться в пользу разных умозрительных исторических конструкций: то в пользу вымышленной истории предков шведов, то в пользу такой же вымышленной истории предков финнов. Как я показала в предыдущих публикациях, именно предки русских – древние русы освоили мощную гидросистему Восточной Европы еще с древности, т.е. со времени их расселения на восточноевропейских землях (см. здесь). Для пользования этой гидросистемой в течение тысячелетий было развито судостроение со множеством типов парусно-гребных судов, и естественно, на родном языке была создана соответствующая судовая терминология. Эта терминология стала со временем расходиться по другим языкам, и будем надеяться, что сравнительно-историческое языкознание начнет, наконец, изучать заимствования в языках народов России из древнерусской лексики, а не наоборот.
Привлечение советской историографией западноевропейских исторических мифов, направленных, по сути, на вытеснение русских из русской истории, вылилось в серьезные проблемы для советской историографии, причем не только по рассматриваемой проблеме, но и в более широком общеисторическом плане.
С началом войны проведение активных научных дискуссий по теоретическим вопросам было ограничено или приостановлено. Научные учреждения эвакуировались из Москвы, многие ученые ушли на фронт. Из упоминавшихся в данной статье ученых ушел добровольцем на фронт С.П. Толстов, командовал взводом, во время боев в районе Ельни получил ранения и был отправлен в тыл. Под Сталинградом погиб этнограф Г.А. Старцев, также ушедший на фронт добровольцем. Но об огромной важности исторической мысли в жизни общества приходилось вспоминать и в годы войны. Летом 1944 г. в ЦК ВКП(б) состоялось совещание по вопросам истории, в котором приняло участие более 50-ти ведущих специалистов по отечественной истории. Оно было инициировано, как пишет современный этнограф С.С. Алымов, сигналами о неблагополучии на «историческом фронте». Прежде всего, оно традиционно объяснялось проблемой «великодержавного шовинизма», в котором обвиняли историков Е.В. Тарле, Б.Д. Грекова и др. за оправдание ими внешней политики царской России, за несогласие с такими характеристиками России как «жандарм Европы» или «тюрьма народов».
Но добавилось и нечто принципиально новое. В 1943-1944 гг. увидели свет некоторые «национальные» истории, например, «История Казахской ССР», «Очерки по истории Башкирии» и др., в которых Россию представляли злейшим врагом этих народов и рассматривали их включение в состав России или Российской империи как абсолютное зло. По заседанию готовились несколько проектов решения, которые, как отмечает С.С. Алымов, являли собой клубок противоречий. В них присутствовала и критика неизжитого влияния школы Покровского, очернявшей историческое прошлое России, и великодержавный шовинизм, но также подчеркивались националистические ошибки в освещении истории республик СССР. Решения по заседанию не были опубликованы, вероятно, полагает Алымов, потому, что 1944 г. был не самым удачным временем для рассуждений о великорусском национализме (Алымов С.С. Указ. соч. С. 141-142).
В период 40-х – начала 50-х гг. направление исторических исследований в СССР изменило ориентиры, и в центр был поставлен вопрос о ведущей роли экономического фактора в развитии общественных отношений и складывания на его основе классового общества и государства. Этот подход охватывал и историю финно-угорских народов в составе Древнерусского государства.
С публикацией в 1952 г. монографии А.П.Смирнова «Очерки древней и средневековой истории народов среднего Поволжья и Прикамья» тема финноязычных племен как автохтонов названных областей и проникновения на их территорию древнеславянских племен вернулась в советскую науку как отдельная тема, существуя в ней и по сегодняшний день. Ведущую роль в этом процессе получили материалы археологических исследований, хотя большое значение, по-прежнему, придается и так называемым лингвистическим исследованиям гидронимики русского Севера и Русской равнины, что на деле означает консервацию толкований русской гидронимики, унаследованных от Шёгрена, Кастрена и Европеуса. Но этой теме должна быть посвящена отдельная статья, поскольку в ее рамках необходимо затронуть работы крупнейшего российского археолога В.В. Седова, а также работы крупнейших российских лингвистов В.Н. Топорова и О.Н. Трубачева. К сожалению, многое из ненаучной идеи финно-угорского субстрата оказало влияние и на выводы этих крупных ученых.
Сейчас благодаря результатам филогенетических исследований мы знаем, что предки и балтских, и финно-угорских народов пришли в Европу как представители одной гаплогруппы N1c1 с корнями в Южной Сибири. Пришли они как два разных потока и в разные времена. Первый поток N1c1 пришел в Восточную Европу около 2500-2000 лет тому назад. Его представители восприняли в Европе ИЕ язык и стали предками нынешних балтских народов. А второй поток дошел до севера Восточной Европы 2000-1500 лет тому назад, т.е. в первые века н.э., и сохранил финно-угорские языки как ветвь уральской языковой семьи. Соответственно, оба миграционных потока представителей гаплогруппы N1c1 пришли в Восточную Европу, уже освоенную ее насельниками – носителями ИЕ, давшими свои названия гидронимам и другим географическим феноменам, подробнее здесь.
Эти данные точно соотносятся с выводами моих исторических исследований, к которым относится и концепция о древних русах и ариях как первых насельниках в Восточной Европе. В ходе этих исследований я выявила, в частности, что летописная чудь была изначально этнообразованием, выделившимся из среды словено-русов в бытность беженцев словенских «на Дунаве» и в основу своего нового названия положившим древнерусское слово чудин – великан, что являлось иносказательным прозванием великого божества древних русов Велеса/Волоса. Поэтому все попытки использовать летописные и другие материалы о чуди как источник, якобы подтверждающий идею финно-угорского субстрата, недействительны.
Но с чудью связан и другой важный вопрос, а именно вопрос о генезисе российской полиэтничности, поскольку у некоторых финских народов, например, у зюздинских и язвикских коми-пермяков предания о чуди обнаруживали связь и с их культом предков (Грот Л.П. Русь и чудь в древнерусской истории). Для того чтобы разобраться с этим вопросом, надо реально понять, как происходили миграции различных финно-угорских народов с их сибирской прародины в Восточную Европу в эпоху мифо-поэтического сознания. Переселяясь в Восточную Европу, мигранты должны были для обеспечения благополучного существования своего социума приобщиться к уже существовавшим там культам поклонения предкам. Подобный процесс мог осуществляться в различной форме, но результат, как мы наблюдаем, выражался в том, что если пришлое население сохраняло свой язык, то сакральные ценности воспринимало от насельников страны. Именно в силу подобного функционирования мифопоэтического сознания в эпосе «Калевала» отчетливо прослеживаются культурногенетические традиции носителей ИЕ, включая и древнерусские традиции.
Я привела выше отрывок из статьи Н. Финдейзена о кантеле и замечание о том, что кантеле было создано из рыбьих костей, что, дескать, было естественно, поскольку рыба служила древнейшим продуктом питания местного края. Замечание это продиктовано содержанием 40-ой руны «Калевалы», где рассказывается о том, как Вяйнямёйнен убивает гигантскую щуку, которая перегораживала путь челну, и, распластав ее тело, делает кантеле из её челюстей, и никто не мог играть на этом кантеле, кроме мастера, их создавшего. Воспринимать этот рассказ буквально, как описание технологии изготовления музыкального инструмента из рыбьих костей, просто смехотворно. Данная руна – это иносказание, где весь аллегорический ряд заимствован из индоевропейского космогонического мифа. Образ кантеле из челюстей щуки – переосмысление образа брахманов из «Ригведы», сотворенных из уст Первосущества, поскольку брахманы – гимнопевцы. То есть данный сюжет «Калевалы» представляет собой точное заимствование из ведического космогонического мифа о сотворении Вселенной из частей сакрализованного расчлененного тела – тела Первочеловека / Первобожества. Соответствует он и древнейшему мифу из русской «Голубиной книги» о происхождении Вселенной из разных частей тела Первобожества.
Но волшебная щука – образ, рожденный именно древнерусской традицией (правда, и древнейшее арийское божество Брахма представлялось выходящим из воды в образе рыбы). Щука – одно из зооморфных перевоплощений былинного князя-оборотня Вольги Святославовича, принимавшего образ рыбы-щуки как одного из способов постижения мудрости (Былина «Вольга и Микула»). Кроме того, щука – участник древнерусских заговоров: «Щука-белуга подходила, ключ подхватила; в морскую глубину ушла и ключ унесла», т.е. щука в древнерусской традиции – это зооморфное воплощение магической силы, обеспечивавшей действенность заговора. Имя Вольги является одним из вариантов древнерусского теонима Волоса/Велеса – могущественного божества древних русов, объединявшего под своей властью все три сферы: подземно-подводный, т.е. потусторонний мир, мир живой и плодоносящей природы, а также небесный мир божественного солнца. Именно Велесовым внуком назван эпический гусляр вещий Боян. Гусли были, по-видимому, атрибутом жрецов Волоса. Этим атрибутом наделяется и Вяйнямёйнен. Как известно, конфессиональная сфера полиэтнична и служит к объединенению разных народов через восприятие общих сакральных ценностей.
Однако глубокого анализа древней истории Русского Севера с пересмотром утвердившихся исторических стереотипов, унаследованных от Шёгрена, Кастрена, Европеуса, т.е. практически, от шведского политического мифа, и проведением сравнительного разбора сакральных традиций древнерусской и финно-угорской культур для выявления того, как шли импульсы, питавшие культурный обмен между различными этническими группами, пока не проводилось. В науке довольствуются сих пор общими рассуждениями о мирном, бесконфликтном характере славянского расселения на землях, населенных финноязычными народами. Но попытки описать это расселение как живой исторический процесс не приводят к сколько-нибудь логическому результату. С одной стороны, отмечается, что славяне проявляли полную готовность «к восприятию местных названий рек, образов духовной и элементов материальной культуры..», но с другой стороны, это расселение славян якобы сопровождалось «неуклонной тенденцией к поглощению и культурной ассимиляции финского населения...» (Очерки исторической географии. Северо-Запад России. Славяне и финны. СПб., 2001. С. 25).
Сразу возникает недоуменный вопрос: если славяне проявляли готовность к восприятию образов духовной культуры финского населения, то почему именно финское население подвергалось культурной ассимиляции? Приведенный пример из «Калевалы» (их можно было бы привести больше) показывает, что как раз её финноязычные создатели выказали готовность к восприятию образов духовной культуры носителей ИЕ, поскольку именно мировоззренческие принципы древнерусской и ведической культуры обнаруживаются в основе карело-финского эпоса. И готовность эта, на мой взгляд, была вызвана весьма прагматическими задачами: принятием финноязычными народами дохристианского верования носителей ИЕ, а именно солнцепоклонства, идеи которого в поэтической форме и на финских языках передавались финскому населению. То же самое можно сказать о названиях рек и других водных феноменов Восточной Европы – они также восходят к носителям ИЕ, поскольку составляли не просто географическую номенклатуру, создававшуюся якобы с целью приспособления ее к охотничьим и рыболовным промыслам, а отражали представления первобытного общества о своей земле как о земле своих предков, т.е. являлись результатом «идеологической» деятельности первобытного социума.
Рассмотрение темы о том, как ненаучная по своему происхождению идея финно-угорского субстрата отрицательно повлияла на изучение начального периода русской истории и генезиса российской полиэтничности будет продолжено в следующих публикациях. Причина – её чрезвычайная важность и актуальности, причем не только для науки, но и для жизни общества, подтверждением чему служит данная публикация.
Лидия Павловна Грот,
кандидат исторических наук
