Сергей Глазьев.
Идеолог путинской России о гибридной войне, приоритете кибероружия и месте нашей страны в противостоянии между США и Китаем.
В региональном штабе «Единой России» накануне прошла всероссийская открытая лекция в формате видеоконференции на тему «Перспективы развития российской экономики в условиях санкций». Для единороссов и приглашенных журналистов выступил Сергей Глазьев, советник президента РФ по вопросам региональной экономической интеграции, академик РАН. Эксперт рассказал о геополитической ситуации, гибридной войне, раскрыв стратегию Америки, механизм ее «оранжевых революций», и пояснил, почему ключевой проблемой России является недофинансирование системы образования.
Время финансовой турбулентности, гонка вооружений и потребность в инновациях
Свое выступление спикер начал с небольшого пояснения: «Эта лекция имеет прямое отношение к объяснению военно-политической напряженности, которая сложилась сегодня в мире вокруг России». По его словам, предпосылками к этому стали долгосрочные тенденции технико- и политико-экономического развития. Приводим выступление Глазьева полностью.
— Сейчас мы наблюдаем циклический процесс смены волн в экономике, что характеризуется финансовой турбулентностью, кризисами, депрессиями и обострением военно-политической напряженности в связи с тем, что для перехода к новому технологическому укладу требуется резкое повышение расходов на НИОКР, подъем инновационной активности, рост инвестиций. Это в условиях депрессии частный бизнес делает неохотно, поэтому роль государства резко возрастает в разы. И так как либерально-демократическая доктрина доминирует в передовых странах (в технологическом смысле передовых), не разрешает им тратить государственные деньги иначе, как для нужд обороны, если говорить об инвестициях в НИОКР. Объективное повышение государственных расходов, как правило, в эти периоды приводит к гонке вооружений вплоть до военных действий.
Такой предыдущий период прошел у нас относительно мирно в 70-80-е годы, когда мир проходил глобальную депрессию, связанную со структурным кризисом и переходом на новый тогда технологический информационно-коммуникационный уклад, который дальше и поднимал экономику передовых стран, расширяясь так на 25% в год. Этот бурный рост информационно-коммуникационных технологий завершился примерно 10 лет назад, и это можно было предсказать.
Обычно такой режим устойчивого роста капиталистической экономики длится 20-25 лет, после чего в силу объективных закономерностей пределы развития технологических ниш исчерпываются. Это то, что экономисты называют «уплывающей отдачей», т. е. каждые новые инвестиции дают снижающуюся отдачу, и наступает момент, когда эта отдача становится нулевой или даже отрицательной и капитал вынужден искать новую нишу приложения. Поскольку речь идет о крупномасштабных технологических сдвигах, то сразу выйти из пределов технологического роста очень сложно: капитал уходит в финансовый сектор, наблюдаются финансовые пузыри и турбулентности.
«Обычно режим устойчивого роста капиталистической экономики длится 20-25 лет, после чего в силу объективных закономерностей пределы развития технологических ниш исчерпываются»
Поскольку нет понимания, куда выгодно вкладывать деньги, капитал начинает работать на коротком горизонте — это финансовый рынок, это пора финансовых спекуляций, финансовых пузырей, и у некоторых даже появляется впечатление, что финансовый сектор стал важнее реального сектора. Я даже видел подобные диссертации о том, что современная экономика — это экономика финансов, бирж, а реальный сектор — это что-то второстепенное.
«Мы живем в условиях неустойчивости с 2007 года из-за прекращения развития технологий»
— На самом деле это повторяющийся процесс, который мы наблюдали и в 70-е годы, а до этого в конце 20-х годов, когда был финансовый крах. Собственно говоря, сейчас мы это турбулентное время проходим, и для того чтобы государству обосновать необходимость реакции на кризис через резкое увеличение стимулирующих мер, помогающих бизнесу пробиться к новым технологическим рубежам, начинается милитаризация, освоение новых технологий через всплеск оборонных расходов, что ставит мир в постоянную нервозную ситуацию на грани войны.
В прошлый кризис нам навязали гонку вооружений в космосе, куда были брошены гигантские деньги в освоение ракетно-космических военных технологий. Тогда развернулась компания «звездных войн» — стратегическая оборонная инициатива (СОИ), которая и дала тот итог новых технологий, затем обеспечивший модернизацию всей экономики и устойчивый экономический рост вплоть до кризиса 2007 года. И с этого момента мы живем в условиях неустойчивости, высокой неопределенности, нарастающей этнополитической напряженности, и те формы военно-политических действий, которые принимает современная американская военно-политическая машина, совершенно отличает вершину технологий в развитии нового технологического уклада.
Огромные деньги вкладываются сейчас в кибероружие, кибербезопасность — это продолжение информационно-коммуникационного тренда. Немало денег тратится сейчас на исследования в области клеточной медицины, генной инженерии, экспериментируются возможности создания целенаправленного биологическое оружия, которое может поражать людей определенного пола, возраста и даже этнической группы. Все это уже не является фантастикой, и генетики работают и упражняются с такого рода вирусами.
Дальше мы говорим про психологическое оружие: СМИ, нейролингвистическое программирование и когнитивное оружие, с которым мы сталкиваемся фактически повседневно.
Гибридная война и контроль над Россией
— И сама форма ведения боевых действий сегодня между странами, которую специалисты уже окрестили гибридной войной, совершенно отличается от тех войн, которые мы до сих пор видели: тем, что военная сила применяется как последний аргумент, когда противник уже фактически повержен и его надо наказать. А для того чтобы противника повергнуть, необходимо создать хаос.
И вот эта технология «оранжевых революций», технология манипулирования сознанием — проявление современного технологического подхода, связанного с новым технологическим укладом, своими возможностями информационного воздействия на общественное сознание, которое на наших глазах повергло в хаос сначала Ближний Восток, а затем добралось и до нас.
«Сама форма ведения боевых действий сегодня между странами, которую специалисты уже окрестили гибридной войной, совершенно отличается от тех войн, которые мы до сих пор видели»
Американцы в течение буквально двух лет, опираясь на базу, которая была создана за двадцатилетие до этого, сумели методами информационно-психологической войны, массового манипулирования сознанием, внедрением когнитивных деструктивных образов не просто повергнуть в хаос Украину, а превратить народ Украины в нечто для нас совершенно необычное и удивительное, мягко говоря, с точки зрения той мифологии, которая овладела сегодня умами.
Здесь мы сталкиваемся с совершенно архаичными проявлениями сознания, когда люди готовы применять насилие и совершать преступления. Эти архаичные формы общественного сознания порождены той системой его обработки, которая связана с созданием хаоса, из которого выстраивается порядок, нужный заказчику, в этом случае американцам.
Им нужно создать плацдарм для дальнейшего наступления на Россию и превратить фактически часть русского мира в антирусский мир, т. е. это то, что не удалось сделать в свое время немцам в конце XIX века, затем в Первую мировую войну австрийцам, потом опять немцам. Хотя украинский нацизм был всегда маргинальным, и во время советской власти никто не хотел говорить по-украински, быть украинцем. И даже в военное время гитлеровцы могли опереться только на эту маргинальную часть людей, которая была представлена деклассированными элементами, воспринявшими идеологию превосходства над русскими, но пресмыкания перед европейцами как способ самоутверждения через ту силу, которая давала эта партия.
А сейчас это уже массовая технология, которая является примером применения нового технологического уклада в политике для решения задач борьбы за мировое лидерство, за сохранение гегемонии в глобальном мире, которая сейчас проходит между Америкой и Азией, как борьба за контроль над периферией. Потому что воевать двум гегемонам достаточно рискованно, поэтому сначала идет борьба за периферию: старый лидер старается усилить свои конкурентные возможности за счет установления контроля над своей периферией. А мы с начала 90-х годов постепенно оказались на периферии американской финансовой системы, откуда они не хотят нас выпускать с этого положения и используют свои возможности манипулирования нашей финансовой экономической системы в своих интересах. И когда средняя военно-политическая напряженность, это манипулирование кардинально усиливается: американцам очень нужно вернуть себе контроль над Россией, не столько для того, чтобы получать здесь прибыль, сколько для того, чтобы не дать возможность Китаю получить доступ к природным богатствам России.
Контроль над Россией автоматически обеспечивает контроль над Средней Азией, что тоже важно с точки зрения американо-китайского противостояния, и само разжигание войны в Европе — это способ усиления контроля над Европой, то есть борьба идет во многих портах.
Человеческий капитал сейчас главный
Также Глазьев познакомил слушателей лекции с результатами научных исследований, позволяющих лучше понять причины происходящих явлений, каковы главные угрозы для страны и сценарии дальнейшего развития событий.
— В принципе наше положение не самое плохое, как многим кажется: Россия остается самой богатой страной в мире с точки зрения национального богатства на душу населения. Мы опережаем всех, включая Соединенные Штаты. Но проблема наша в том, что в основе нашего национального богатства лежит природно-ресурсный потенциал: если его доля в передовых странах составляет всего 4%, то в нашей экономике доля природно-ресурсного потенциала — 40%. А то, что называется основным капиталом, основные производственные фонды — производственный аппарат, обеспечивающий экономическое развитие, — у нас здесь всего 10% в структуре национального богатства. В передовых странах он составляет порядка 20%.
Но главным сейчас является человеческий капитал. Начиная с 60-х годов прошлого столетия, инвестиции в человека, в образование, в науку и культуру начали превосходить в абсолютном выражении инвестиции в «железо». А после перехода на информационно-коммуникационный технологический уклад «экономики знаний» эта закономерность резко усилилась.
Примерно 60-70 лет назад, после войны, мы перешли на инновационный путь развития, когда главным фактором экономического роста стал технический прогресс. Сегодня порядка 90% прироста национального дохода и валового продукта передовых стран достигается за счет технического прогресса и новых технологий, дающих повышение эффективности и позволяющих осваивать новые возможности. Это привело к тому, что главным национальным богатством стал человеческий капитал. И здесь мы выглядим средне, совсем небезнадежно, но тем не менее все прочие страны имеют долю развития человеческого капитала даже выше, чем наша. И главная причина того, что мы не растем по человеческому капиталу, в резком снижении финансирования науки и образования, которое имело место с начала 90-х годов.
«Россия остается самой богатой страной в мире с точки зрения национального богатства на душу населения. Мы опережаем всех, включая Соединенные Штаты. Но проблема в том, что в основе нашего национального богатства лежит природно-ресурсный потенциал»
Если брать структуру наших бюджетных расходов, то до сих пор мы несем эти «родимые пятна» деградации 90-х годов: у нас доля расходов на образование примерно в 1,5 раза ниже, чем в среднем в мире, и примерно такая же картина в отношении здравоохранения. Если брать уровень передовых стран, то у нас доля расходов на воспроизводство человеческого капитала отстает от этого уровня почти в два раза. И поэтому мы не должны ставить перед собой задачу сэкономить на производстве человеческого капитала — это абсолютно бесперспективно.
«Нет ничего более далекого от реальности, чем модель, которой руководствуются наши макроэкономисты»
— Шла дискуссия по поводу того, что делать с нефтедолларами, которые были в избытке, но наши макроэкономисты, к сожалению, мало понимают в этих тенденциях и считают, что рынок — это автоматический черный ящик, куда загружаешь сырье, а на выходе получаешь продукт. Но рынок по простым моделям рыночного развития играет злую шутку: считается, что, если мы обеспечим равновесие и все будет происходить само собой, то экономика автоматически окажется в состоянии максимально эффективного использования ресурсов.
Но нет ничего более далекого от реальности, чем модель, которой руководствуются наши макроэкономисты. Они тогда обосновали тезисы о том, что у нас избыток денег от экспорта углеводорода, который дестабилизирует ситуацию: избыточный поток денег будет генерировать инфляцию, и для того, чтобы это не происходило, нужно убрать эти сверхдоходы от экспорта нефти и газа и вернуть обратно заграницу в виде инвестиций в долговые обязательства США и других стран НАТО.
Но когда начинаешь сравнивать долю расходов на развитие у нас и у них, то выясняется такая картина: доля расходов на развитие человеческого капитала в бюджетных системах передовых стран достигает 70%, а у нас она составляет не более 40%. Если у них доля расходов на традиционные функции государства (на оборону, правоохранительную систему и безопасность) составляет где-то одну четверть, то у нас доля составляет около 50%. Т. е. по структуре бюджета у нас уровень начала прошлого века, с которого все остальные стартовали на траекторию высшего технического прогресса. И разговор о том, что нужно иметь как можно меньше бюджетных расходов, для того чтобы бизнес больше тратил на развитие и меньше на налоги, ограничивается отсутствием воспроизводства человеческого капитала — бизнесу не с чем работать: люди с мозгами уезжают за границу, где могут себя реализовать.
Россия «живет» на сырьевой ренте, а пора бы на интеллектуальной
Чтобы объяснить, как выйти на экономический рост, Глазьев рассказал о некоторых малоизвестных закономерностях научно-технического прогресса, которые, к сожалению, как отметил академик, не используются в российской практике государственного управления.
«Борьба сегодня идет за интеллектуальный рынок. Передовые страны имеют преимущество в получении этой интеллектуальной ренты, которую они тратят на воспроизводство человеческого капитала»
— Вообще, экономическое развитие — процесс неравномерный, но, в отличие от объяснений нашей макроэкономической политики, экономика никогда не бывает в состоянии равновесия. Экономика всегда имеет огромную зону недоделанности и развивается нелинейно.
Так, в 92-м году, когда начиналось нанопродвижение, один завод, производящий наносхемы, обходился в $50 млн, сейчас он стоит уже больше $500 млн. Это говорит о том, что по мере развития технологической траектории вход на нее становится все дороже. То есть, если вы заходите на начальной фазе развития технологий, то вы можете за небольшие деньги выйти на передовой технический уровень, дальше вас эта «волна» будет за собой тянуть: получать интеллектуальную ренту и за счет нее финансировать дальнейшие разработки и наращивать свои конкурентные преимущества. Войти в технологию, которая уже зрелая, стоит гораздо больше денег, и, таким образом, страны, которые первыми выходят на траекторию роста нового технологического плана, себя все время обеспечивают преимуществом при грамотном использовании сверхприбыли.
Собственно говоря, оборотной стороной того, что научно-технический прогресс — главный фактор экономического роста, является то, что главным призом является интеллектуальная рента. Вот мы главным образом живем на природной ренте, а передовые — на интеллектуальной, которая образуется за счет того, что у вас есть технологические преимущества, позволяющие иметь большую эффективность, меньше издержек и монопольное положение по ценообразованию. Поэтому борьба сегодня идет за интеллектуальный рынок. Передовые страны имеют преимущество в получении этой интеллектуальной ренты, которую они тратят на воспроизводство человеческого капитала. А отсталые страны оплачивают сверхприбыль передовых стран за счет поставок сырья и за счет недооплаты труда, экономя на зарплате, т. е. дешевый труд и природная рента — это то, что отстающие страны должны платить за свое технологическое отставание. Мы в этой нише, собственного говоря, сегодня и оказались.
«Нас хотят лишить доступа к новым технологиям»
— Главное в экономике — это не сидеть на точке равновесия, а выйти на новые точки равновесия с новыми технологиями, для чего нужно совершать переход. Собственно говоря, гибридная война предполагает отключение нас от новых технологий, и сегодня мы сталкиваемся пока только с первыми признаками ее проявления на финансовых рынках, но главный удар несомненно будет рассчитан на то, чтобы лишить нас доступа к новым технологиям. Из чего следует, что нужно самим расширять инвестиции в новые технологии, в образование и науку.
В итоге у нас шла деградация с начала 90-х годов, когда мы еще были на одном уровне с США по научно-техническому потенциалу, и сегодня ситуация кардинально изменилась: мы оказались едва заметным «серым котлом». Две основные характеристики сегодня нашего положения в мире — мы самые богатые, но развиваемся так, что остаемся единственной страной в мире, где сокращается количество ученых и инженеров. Нигде в мире такого нет. В Китае количество ученых и инженеров растет на 10-15% в год, что обеспечивает китайцам поддержку экономического роста, а мы допускаем деградацию по главному параметру экономического развития.
Кризис всегда начинается со скачка цен на энергоносители
— То, что нас сегодня больше всего тревожит, — колебание цен на нефть — отражает понимание наших комментаторов сути происходящих процессов, т. е. полное непонимание. На самом деле колебание цен на нефть создается этими технологическими сдвигами. Колебания цен на нефть — это не просто колебания, это скачки в 10 раз, и эти скачки цен на энергоносители мир переживал при смене технологических укладов, что связано с закономерностями технико-экономического развития.
«Кризис всегда (за все последние 300 лет) начинался с резкого повышения цен на энергоносители, что полностью изменяет цены в целом в экономике: то, что было вчера прибыльным, сегодня оказывается убыточным»
И огромное количество технологий, составляющих ядро каждого технологического уклада, развивается синхронно, когда подходит к пределам технологического развития — дальше экономический рост останавливается. А происходит это в тот момент, когда технологическая структура становится настолько жесткой, что монополисты имеют возможность резко поднять цены, не рискуя, что предприятия перейдут на конкурентные товары, и главный сектор, который их устроит, — это энергетика. Поэтому кризис всегда (за все последние 300 лет) начинался с резкого повышения цен на энергоносители, что полностью изменяет цены в целом в экономике: то, что было вчера прибыльным, сегодня оказывается убыточным.
Финансовый сектор не главный — это иллюзия
— Погружение целых секторов экономики в зону отрицательной рентабельности из-за повышения цен на энергоносители является спусковым крючком для внедрения новых технологий. А это процесс небыстрый. Так, в Америке, когда создавались машины ЭВМ, планировалось, что они будут использоваться в системах вооружения, банках и министерствах, а сейчас у вас в кармане находятся машины такой мощности, которые раньше занимали все здание. Но для того, чтобы все это произошло, требуется время, и требуется преодоление рисков, поэтому капитал (никогда к рискам не склонный, особенно крупных корпораций) сталкивается с тем, что дальнейшее расширенное производство оборачивается убытками, и начинает уходить из реального сектора. В итоге возникает иллюзия, что финансовый сектор — главный, что приводит к периоду финансовых пузырей и финансовых пирамид. И первый, кто выходит на новый технологический уклад, получает возможности опережающего развития. Смена технологических укладов является уникальной возможностью для отстающих стран перегнать другие или выйти с ними на один уровень. И при правильном стратегическом планировании отсталые страны могут совершить технологический скачок.
Примерами такого технологического скачка (то, что называется «экономическим чудом») является развитие нашей страны в конце 19-го начале 20-го века, когда она развивалась гигантскими темпами, а сейчас на наших глазах примером «экономического чуда» является Китай, который, опираясь на правильные приоритеты и опережающие инвестиции в науку и образование, выходит сегодня на равных с США не просто по промышленному производству, а по высокотехнологичному промышленному производству.
И сейчас мы находимся в периоде, когда для отстающих стран возникает возможность вырваться вперед, т. е. при стратегии опережающего развития можно совершить «экономическое чудо». И, наоборот, если мы проспим эту возможность, то дальше будем обречены 20 лет жить в составе догоняющего развития, т. е. мы будем имитировать то, что создают другие. А догоняющее развитие не позволяет получать сверхприбыль, т. е. мы и дальше будем тратить свои природные ресурсы на импорт новых технологий и платить интеллектуальную ренту.
«Социальная сфера сегодня самая производственная»
Далее спикер рассказал, какие требования предъявляются к макроэкономике для долгосрочного экономического развития.
«Сейчас на наших глазах формируется новое ядро нового технологического уклада — комплекс нанотипов информационно-телекоммуникационных технологий»
— Первое — это повышение нормы накопления, т. е. резкое увеличение инвестиций в целях освоения нового технологического уклада и прорывных направлений развития. Предыдущее ядро экономического развития — информационно-коммуникационные технологии — росло с темпом более 20% в год в течение 30 лет. И сейчас на наших глазах формируется новое ядро нового технологического уклада — комплекс нанотипов информационно-телекоммуникационных технологий. И это ядро уже растет на 135% в год, и пройдет немного времени, когда расширение этого ядра даст макроэкономический эффект в виде выхода всей экономики на стабильный режим быстрого развития за счет модернизации и внедрения новых технологий.
Надо понимать, что самым главным потребителем комплекса нано- и био- технологий является здравоохранение, где сегодня происходит настоящая революция, связанная с клеточными технологиями. Эти технологии позволяют обеспечивать регенерацию тканей, которая стоит дешевле, чем проведение операции. Здравоохранение становится самой большой отраслью экономики, это очень важно понимать. Мы прогнозируем, что его доля через 10 лет будет 20%.
Второй по значимости отраслью станет образование. И в совокупности расходы на здравоохранение, науку и образование будут доходить до 40-45% валового продукта. Это очень важно понимать сегодня при формировании бюджетных расходов, т. е. мы не должны экономить на социальной сфере, относясь к ней, как к непроизводственной сфере, — это сегодня самая производственная сфера, обеспечивающая воспроизводство человеческого капитала.
Увеличение инвестиций создает «экономическое чудо»
— Возвращаясь к макроэкономическим требованием, надо обратить внимание на то, что страна, которая совершает рывок, всегда делает его за счет резкого увеличения инвестиций. Сегодня у нас объемы инвестиций около 20%, а в странах, которые идут впереди (как Китай), норма накопления — 46%. В Советском Союзе до и после войны она приближалась к этой цифре: мы тоже совершали «экономическое чудо».
Указ президента 2007 года нас на это ориентирует. Но за счет чего? Традиционно макроэкономисты говорят, что за счет улучшения бизнес-климата. Хотя для наших олигархов, которые составляют основу крупного бизнеса, бизнес-климат абсолютно идеален. Поэтому, возможно, бизнес-климат — это разговоры в пользу богатых.
Второе, что вам скажут макроэкономисты, — то, что нужно ждать, когда появятся большие институты, аккумулирующие сбережения населения (пенсионные фонды, страховые компании), тогда мы будем расти. Ни одна из стран в начале экономического рывка не имела больших институтов частных сбережений — это бедные страны: Южная Корея (после гражданской войны), Сингапур, Малайзия, Китай и Индия. Все эти страны начинали с абсолютно нищенской формы.
Страна, которая совершает рывок, всегда делает его за счет резкого увеличения инвестиций. Сегодня у нас объемы инвестиций около 20%, а в странах, которые идут впереди (как Китай), норма накопления — 46%. В Советском Союзе до и после войны она приближалась к этой цифре: мы тоже совершали «экономическое чудо»
Появляется вопрос: за счет чего? За счет расширения внутреннего кредита. Мы видим, что кредитная емкость экономики к валовому продукту возрастает в 4-5 раз. Т. е. государство начинает режим модернизации, выхода на новый технологический уклад за счет резкого наращивания инвестиций, источником которых является внутренний кредит. Кто дает внутренний кредит? Ответ очень простой — Центральный банк. Именно поэтому мы видим не только во многих отсталых, но и в передовых странах резкое расширение денежной эмиссии. За прошедшие пять лет количество денег в Америке выросло более чем в три раза, в Англии — более чем в 4 раза, а в Швейцарии — в 7 раз. У нас количество денег тоже растет, но гораздо медленнее, чем у наших конкурентов.
Взаимосвязь кредитов и инфляции
— И самое неприятное то, что, если все страны дают деньги практически под нулевой процент, который ниже инфляции, то мы по-прежнему держимся за догму, что ценз за кредит не должен быть ниже, чем уровень инфляции. В ее основе лежит такой «здравый» смысл, что если Национальный банк будет давать деньги ниже уровня инфляции, то спекулянты будут деньги качать из Центрального банка и спекулировать, потому что они постоянно дешевеют.
И мы сейчас находимся в фазе глобального кризиса с высокими рисками и неопределенностью, в периоде формирования новых технологий, где выиграют те, кто раньше других освоит новейшие технологии. Поэтому задача макроэкономики — дать изобретателям, новаторам, инженерам столько денег, сколько они смогут переварить.
А макроэкономисты страдают денежным фетишизмом, т. е. для них экономика — это деньги. Чем больше сверхприбыль, тем лучше работает экономика. Есть еще следующая зависимость: если у нас инфляция больше 20% в год, то возникает турбулентность, Думать о том, что чем ниже инфляция, тем лучше возможности для экономического роста, могут только наивные люди, которые знают экономику только через модель рыночного равновесия. Конечно, инфляция должна быть низкая, конечно, от нее страдают больше всего бедные слои населения, но мы не должны бороться с инфляцией, потому что в экономике все взаимосвязано, и главный вопрос — не сколько денег дать, а куда эти деньги пойдут.
«Если работать по таким принципам, то можно создавать кредит в любых размерах, будучи уверенным, что деньги будут создавать инфляцию»
— Есть такое понятие — кредитная накачка экономики. Она совершалась Центральным банком, и главное в этом процессе — не рост количества денег, а качество управления деньгами. Во всех этих странах деньгами управляют: идет валютный контроль, контроль целевого использования, деньги печатаются не абы как — они печатаются под приоритеты. Современные банковские технологии легко позволяют это сделать: банк — это центр планирование, он знает своего клиента и следит за качеством использования денег.
«Высокая инфляция наблюдается не в тех странах, где печатают много денег, а в тех, где нет механизмов нормального воспроизводства капитала. Дело не в количестве денег, а в том, как работает денежно-кредитный механизм»
И послевоенную Западную Европу не план Маршалла поднял из руин, а механизм экономического роста, основанный на финансировании роста производства за счет денежной эмиссии под спрос на деньги со стороны производственных предприятий. Иными словами, Центральный банк европейских стран кредитовал коммерческие банки под векселя производственных предприятий, т. е. под спрос небольшого производственного сектора. Так, например, Центральный банк Германии ввел мониторинг платежеспособности пяти тысяч предприятий и давал деньги предприятиям, понимая, что они под контролем коммерческих банков.
Сегодня существует много механизмов контроля: проектное финансирование — классический подход, хорошо реализованный в СССР, когда проводилось финансирование расходов предприятия в соответствии с целевыми задачами. И если работать по таким принципам, то можно создавать кредит в любых размерах, будучи уверенным, что деньги будут создавать инфляцию.
Мнение о том, что главным методом борьбы с инфляцией является сокращение денег или контроль за количеством денег, легко опровергается наличием у вас мобильного телефона. За последние 20 лет произошло резкое сокращение издержек (более чем в миллион раз) на передачу информации, на коммуникацию, на связь, СМИ, — на все, что связано с информацией, и если вы вкладываете деньги в научно-технический прогресс, то у вас цены не растут, а снижаются за счет того, что повышается эффективность.
А макроэкономисты не понимают, что экономика — это развивающаяся система, и полагаются на количественную теорию денег (которой недавно исполнилось 100 лет). И развитие — это финансирование: если вы вкладываете деньги в развитие, у вас цены не растут, а падают. Примером является Китай, где уже многие годы стабильные цены, потому что деньги вкладываются в развитие производства. Поэтому высокая инфляция наблюдается не в тех странах, где печатают много денег, а в тех, где нет механизмов нормального воспроизводства капитала. Там деньги эмитируются на 10-15 лет, вкладываются в долгосрочные проекты, а у нас деньги эмитируются на одну неделю. Что можно сделать с деньгами за одну неделю? Только отнести на биржу, проспекулировать. Дело не в количестве денег, а в том, как работает денежно-кредитный механизм.
Кредитная политика отрезает реальный сектор от экономики
— Мы сегодня живем в такой странной финансовой системе, т. е. мы делаем все наоборот по отношению к другим странам: там идет денежная накачка, и экономика дает возможность каждому новатору и инвестору взять кредит и вложить в новую технологию. Риски большие, и государство снижает их, снижая процентные ставки, предоставляя кредиты на любые сроки.
Что мы имеем? Мы имеем короткие кредиты: у нас вся кредитная экономика спекулятивная, и спекулятивный оборот определяет минимальную цену денег. И когда Центральный банк поднял ставку до 18%, люди, строящие заводы, вкладывающие в покупку оборудования, несут гигантские убытки.
Реальный сектор живет на горизонте планирования как минимум 2-3 лет, а финансовый рынок работает со скрипом один день, в лучшем случае одну неделю. Понятно, что финансовая система оторвана от реального сектора, и в этом и есть главная проблема. Так, например, машиностроение находится в резко отрицательной зоне: рентабельность в два раза ниже ключевой ставки. Это означает, что взять кредит просто не могут: эта кредитная политика просто отрезает реальный сектор от экономики. Предприятие замыкается в собственных средствах, которых не хватает, а плата предприятия за кредит сегодня достигает половины прибыли, и понятно, что повышение процентной ставки делает значительную часть предприятий просто убыточными. А когда повышение процентной ставки сопрягается с девальвацией рубля, то следствием является повышение инфляции.
«Снижать количество денег в экономике — все равно что выкачивать кровь из организма»
Также с падением курса рубля цены на импорт резко повышаются, и у предприятий появляется стимул: кредит они взять не могут, потому что рентабельность ниже процентной ставки, и им остается поднять цены, потому что импортные конкуренты заведомо вынуждены поднимать цены. Девальвация рубля означала у нас практически двукратное повышение цен на импорт. По импортозамещению, когда нет кредита, у любого хозяйственного предприятия нет выбора, оно не может взять кредит на таких условиях: ему нужен кредит на 2-3 года — ему предлагают на неделю, ему кредит нужен по ставке 3-4% — ему предлагают 24%. И чтобы выжить, остается только поднять цены.
«Реальный сектор живет на горизонте планирования как минимум 2-3 года, а финансовый рынок работает со скрипом один день, в лучшем случае одну неделю. Понятно, что финансовая система оторвана от реального сектора, и в этом и есть главная проблема»
Именно поэтому мы и оказались сегодня в ситуации высокой инфляции, т. е. стагфляция, падение темпов роста и высокий уровень цен, — следствие того, что, когда против нас были объявлены экономические санкции, Центральный банк не просчитал последствия перехода к плавающему курсу рубля в ситуации резкого повышения спроса на валюту и отсутствия предложения валюты, затем это наложилось на падение цен, что подстегнуло девальвацию, и в конечном счете подняв процентную ставку, он замкнул ситуацию, отрезал реальный сектор от финансового, спровоцировал поднятие цен вслед за повышением цен на импорт и вместо снижения инфляции получил еще большую инфляцию. Это стало следствием тех решений, которые были приняты в денежно-кредитной области.
Сейчас власти пытаются бороться с инфляцией путем сжатия денежной массы. Но если вы снижаете количество денег в экономике, то неизбежно сталкиваетесь с падением производства, это все равно что выкачивать кровь из организма и чувствовать слабость. И удивляет то, что эти модельеры, которые сидят в Центральном банке в упор не хотят видеть эту зависимость, и руководствуются противоположным подходом.
Источник: dynacon.ru
