С законом о домашнем насилии у нас происходит вот какой парадокс.
С одной стороны, такой закон очень нужен в России, но с другой – именно та инициатива, которую пропихивают сейчас товарищи гендерки под видом этого закона, абсолютно чудовищна и недопустима.
В чем фокус?
Конечно, в наших юридических условиях – а наш суд наследует правовому сознанию крестьянской общины и Советской власти, в рамках которого преступления против личности это нечто несущественное, то ли дело преступления против государства, религии и казенного имущества. Так вот, в наших юридических условиях важно облегчить положение жертв и ужесточить наказание для насильников.
Чтобы обвинение было публичным, а не частным, чтобы проще было укрыть и дистанцировать жертву от ревнивого и мстительного подозреваемого, чтобы полиция не отмахивалась от заведения дел, чтобы сроки были тяжелее, чтобы само отношение к домашнему мордобою было серьезным – и без всякой декриминализации по Мизулиной.
Все это тем более существенно, поскольку домашнее насилие, в отличие от уличного, это не страшная одноразовая лотерея (встретил в подворотне взбесившегося работника ЖКХ или не встретил), а повседневная жизнь в аду годами и десятилетиями. И пусть эти пострадавшие люди часто виктимны, пусть они психически созависимы – все это не извиняет и не оправдывает того ужаса, в котором они находятся день за днем.
И как же грустно и несправедливо, что такую нужную, такую благородную и правильную историю товарищи гендерки умудрились испакостить и вывернуть наизнанку.
Дело в том, что товарищам гендеркам категорически не нравится простая и логичная идея, что насилие – это агрессивные физические действия, последствия которых в виде побоев, ранений и травм фиксируются медициной.
Они буквально стеной встают против такой трактовки и... вы угадали, творчески дополняют ее своей версией 58-й статьи в СССР и 282-й статьи в РФ.
А именно: вводят термины «психологическое насилие» и даже «экономическое насилие», в результате чего настоящие нападения на женщин и детей тонут в море неопределенных, мутных и абсолютно юридически непроверяемых конфликтов вокруг обид, ругани, истерик, денег и всего того выяснения отношений, которое, увы, всегда было, есть и будет в нашей жизни, и которое не может рассматривать никакой суд – кроме Страшного, конечно.
Таким образом, вместо необходимого «закона про мордобой» товарищи гендерки упорно стремятся придумать еще один закон о символических преступлениях, еще одну версию «оскорбления чувств», «разжигания розни», «отрицания Холокоста», «отрицания победы в войне» и тому подобной «контрреволюционной деятельности» и «антисоветской агитации».
Мы, здравые люди, понимаем, что психологическое, экономическое и прочее невидимое насилие каким-то сложным образом существует на свете, но нет лучшего шанса на спекуляции, вранье, клевету и пропаганду, чем такого рода «преступления», введенные в официальный оборот.
Представления об унижениях, обиде, плохих условиях жизни, оскорблениях, манипуляциях и эмоциональном давлении у людей до такой степени разнообразны, и даже у одного и того же человека могут так сильно меняться на протяжении жизни, что один человек просто не заметит того, из-за чего другой может сойти с ума.
Разумеется, эта стихия – своего рода жизненная трагедия, подобно тому, как трагедией могут быть неразделенная любовь, старение, одиночество, любая смерть, наконец.
Но в уголовном кодексе место только тем трагедиям, которые можно зафиксировать в справке из травмпункта и которые физически организовал другой человек – кулаками, ножом etc.
Прочее – материал для исповеди, психолога и художественной литературы.
Почему же товарищи гендерки так упрямо не признают этого факта, почему они так держатся за свои обидки и настаивают на заведомо скандальном, лживом и крайне туманном понимании природы насилия?
Казалось бы, проще было бы взять общество и государство в союзники – и вместе наказать тех, кто не вызывает решительно никакой симпатии ни у кого из адекватных людей. Но нет.
Я вам скажу, почему так происходит.
Секрет Полишинеля состоит в том, что товарищи гендерки хотят власти.
Под видом помощи жертвам они хотят настоящего контроля над обществом, а добиться этого, преследуя одних садистов, психопатов, буйных алкоголиков и маньяков – невозможно.
Ну остановили вы на взлете какого-нибудь нового «доцента Соколова», когда он ударил кого-нибудь, но к расчлененке еще не приступил – спасибо, а дальше-то что?
Садист наказан, но все остальные, все те, кто не склонен к алкоголическому распаду сознания и дракам с женами, подругами или детьми, так и останутся вне вашей власти, равно как и их несостоявшиеся жертвы.
Они-то все живут за пределами кровавого макабра, они не такие, как этот алкаш и маньяк, а товарищи гендерки в этих условиях – все равно что хороший участковый милиционер и скорая помощь, которая приехала вовремя.
Но они не хотят быть участковым и скорой помощью.
Они хотят быть Большим Братом и Неизвестными Отцами, то есть Великой Матерью и Политбюро Сестер. А для этого – нужно создать то широкое поле символических преступлений, в рамках которого каждый человек потенциально виноват, как это и было в СССР у партии, органов и угнетенного фем... то есть рабочего класса, простите.
И вот именно поэтому, для получения власти и дисциплинирующего всеобщего контроля, под видом борьбы с настоящими насильниками, садистами и психопатами будут проталкиваться все новые и новые мифологические преступления и ограничения слов, образов, текстов, всевозможных бытовых и публичных жестов.
Дмитрий Ольшанский
