«ЗАВТРА». Андрей Ильич, недавно в "Завтра" был опубликован цикл ваших статей «Жизнь и смерть капитализма». Ясно, что в условиях крушения глобального мира в первую очередь страдает средний класс. А что будет с элитами? Как именно они будут «почковаться», делиться?
Андрей ФУРСОВ. Правящие элиты будут и раскалываться, и схватываться друг с другом, и договариваться. На кону — будущее: кто кого (по-ленински) отсечёт от него. Раскол элит идёт сразу по нескольким линиям: по положению в пирамиде мировой экономической системы (борьба между стадиальными фракциями господствующего класса), по клановым и — в меньшей степени — страновым принадлежностям. Есть и количественная сторона дела.
Нынешняя мировая экономическая пирамида представляет собой следующее (в нескольких статьях это хорошо показала Елена Сергеевна Ларина). Верх — 3–5% — занимают так называемые эксисты (от английского слова access — доступ). Речь идёт о БигТехе — об информационных платформах типа "Гугла", "Майкрософта" и других, контролирующих социальные сети, информационные потоки, интернет вещей и т.п.
Следующий «этаж» — финансиалистский; это та часть «финансового» капитала, которая в значительной степени ориентирована на эксизм, что не исключает острых противоречий с ним; слово «финансовый» взято в кавычки не случайно: в нынешних условиях, когда можно печатать триллионы ничем не обеспеченных долларов, деньги утратили четыре из своих пяти функций (по мнению некоторых — все пять) и перестали быть деньгами в строгом смысле слова, а финансовый капитал — финансовым, это нечто другое.
Третий «этаж» — то, что Зб. Бжезинский назвал технотроникой; этот сектор расцвёл в самом конце ХХ века. Зона именно технотроники — главное «поле охоты» наиболее современных и крупных корпораций, успешно конкурирующих с «чисто промышленными». Ещё ниже — промышленный сектор (и промышленный капитал), который и создал «великую Америку» 1930–1980-х годов, величие которой хотел вернуть Трамп. По сути, к этому сектору и капиталу, к реальной (или физической, как назвал её вслед за Побиском Кузнецовым Линдон Ларуш) экономике финансиализм (не путать с классическим финансовым капиталом) отношения не имеет: он, как и эксизм, ориентирован на невещественное, то есть в физическом смысле не существующее и часто ничем не обеспеченное. Ещё ниже — сельскохозяйственный сектор, представленный как агропромышленными корпорациями, так и в ещё большей степени малым и средним фермерским бизнесом и кооперативами.
С некоторым упрощением можно сказать, что в борьбе за будущее между «этажами» пирамиды эксисты и финансиалисты, реализующие себя как наднациональная (надгосударственная), а следовательно, ультраглобалистская сила, нередко в союзе с технотронщиками, выступают против промышленников и аграриев. Объект их уничтожения — «великая Америка». Нельзя сказать, что промышленники и в ещё большей степени технотронщики не оперируют на глобальном уровне: среди них хватает сторонников глобализма. Однако надо различать глобалистов и ультраглобалистов. Первые заинтересованы в сохранении государства (а следовательно, по социально-экономической логике, среднего слоя, национального рабочего класса), но под контролем традиционных международных институтов: МВФ, Всемирного банка и т.п. Ультраглобалистам в мире, построенном в соответствии с их интересами и по их лекалам, государство вообще не нужно, их мир должен состоять из мегакорпораций: нового издания британской Ост-Индской компании, из Венеций размером с макрорегион. А потому традиционные международные институты, включая ООН, им не нужны, равно как и средний слой — только верхи и низы (то, что социологи называют «обществом 20:80»).
На все эти конфликты между стадиально-историческими фракциями капиталистов и группами, прежде всего эксистами, выгрызающимися из капитализма подобно Чужим из чьих-то тел, как в известном фильме, накладывается борьба различных наднациональных клановых группировок, закрытых наднациональных структур мирового согласования и управления и даже оккультных обществ.
Наконец, последнее по счёту, но не по значению — количественный аспект. Ещё в 2008–2010 годах клиодинамик Пётр Турчин спрогнозировал на конец 2010-х годов пик цикла перепроизводства (переизбытка) элиты в США с последующей логической необходимостью сброса её части с «корабля Истории», почти по О’Генри: «Боливару не снести двоих». Таким образом в США к «качественным» сторонам внутриэлитного раскола добавляется «количественный» аспект. Отчасти это похоже на СССР второй половины 1970-х — первой половины 1980-х годов, когда «застой», то есть господство горизонтальной административной мобильности над вертикальной, создал закупорку каналов для разбухшей («образованные просто одолели» — пел Михаил Иванович Ножкин) элиты.
Таким образом, мы имеем целый букет острых межклассовых и внутриклассовых противоречий:
— между низами и средним слоем, с одной стороны, и верхами — с другой;
— внутри верхов между различными фракциями;
— внутри фракций и поверх их барьеров между кланами.
На всё это накладываются расовые проблемы. Осенью 1989 года Иммануил Валлерстайн, будучи у меня в гостях, заметил, что Америку ждёт своя перестройка, только она скорее всего будет более кровавой. На мой вопрос «почему?» он ответил: потому что здесь классовое тесно переплетено с расовым, а на вопрос, когда, по его мнению, это произойдёт, прищурившись, сказал: «Не позже 2020 года».
По сути, сегодня в мире сложилась революционная ситуация, обусловленная терминальной фазой системного кризиса капитализма и рождением новых, уже некапиталистических/посткапиталистических форм эксплуатации и отчуждения.
«ЗАВТРА». А есть на Западе исследования, посвящённые этим формам?
Андрей ФУРСОВ. Их немного, и одно из таких мы сегодня не раз вспомним. Это работа Шошаны Зубофф "Эра надзорного капитализма. Борьба за человеческое будущее на новой границе власти" (Zuboff Sh. Age of Surveillance Capitalism. The Fight for a Human Future at the New Frontier of Power. L., 2019). Хотя Зубофф по старинке, по инерции называет новую форму капитализмом — надзорным капитализмом (далее — НК), то, что она описывает, к капитализму имеет мало отношения, и её эмпирический анализ это хорошо показывает.
Напомню, что в основе капитализма лежит капитал, то есть овеществлённый труд, реализующий себя как самовозрастающая стоимость, а потому становой хребет капитализма как системы — частная собственность на вещественные факторы производства. При всём их значении невещественные факторы производства: социальные (поведение, отношения и т.п.) и духовные (ценности, информация и т.п.), — при капитализме вторичны, не являются не только системообразующими и доминирующими, но даже ведущими. Что же касается НК, то, как подчёркивает Зубофф, в его основе контроль именно над невещественным, над средствами модификации поведения: над социальными сетями, информацией, потребностями, а не над средствами производства (она имеет в виду в данном случае именно вещественные факторы производства). А это уже не капитализм.
Главный фактор, который отчуждается БигТехом и контролируется им, — человеческое поведение. И если капитализму предшествовало первоначальное накопление капитала, то у истоков, в основе посткапитализма (ранней формой и является то, что Зубофф неточно назвала НК) — «накопление поведенческого капитала». Расшифровывается этот тип накопления так: продукты "Гугл", "Майкрософт", "Фейсбук" не являются объектами стоимостного обмена, здесь не создаются конструктивные отношения «производитель — потребитель», здесь «наше поведение, привычки и опыт упаковываются таким образом, что они служат чужим интересам. Человек становится сырьём». Причём не в качестве тела, как при рабовладении, и не в качестве приложения к земле, как при феодализме, а как социально-духовное, социально-гомогенное целое, человек как целостное существо в единстве целей, ценностей и потребностей, которые формулируются, навязываются, отчуждаются и контролируются властелинами новых «колец всевластия» — поведенческих. Если промышленный капитал, поясняет Зубофф, процветал за счёт природы (как естественной, так и искусственной, добавлю я), то новый «информационный строй» — за счёт человеческой природы.
Создавая «средства модификации поведения», платформы не столько навязывают определённые нормы поведения (хотя и это тоже), сколько формируют поведение с заданными коммерческими и политическими результатами, вырабатывают у человека предсказуемое поведение, то есть дрессируют его. «Интернет вещей» — важнейший элемент НК: здесь происходит комбинация социальной инженерии, психологии, физики, биологии и электроники. Люди превращаются в стандартизированные поведенческо-потребительские группы, то есть в обезволенные человеческие стада. При этом Большие данные (Big Data) обеспечивают наблюдение и контроль над такими сторонами и формами поведения, которые раньше невозможно было отследить в принципе.
«ЗАВТРА». Как говорится, хайтек-технологии переросли в хайхьюм-технологии.
Андрей ФУРСОВ. Именно так. Новый «информационный строй» вызревал всю последнюю четверть, а возможно, и треть ХХ века. В середине 1970-х годов всерьёз забуксовала кейнсианская экономика, и мировая верхушка поняла: дальнейшее промышленное развитие, а следовательно, и индустриальный капитализм, укрепляют позиции среднего слоя, превращают государство всеобщего собеса (welfare state) и демократические институты в мощное орудие левых партий. И была сделана ставка на смену господствующей социально-экономической идеологии — с кейнсианской на неолиберальную; началось «восстание элит» (К. Лэш), орудием которых стали «люди второго Модерна»: активистки феминистского разлива, вечно недовольные студенты-троечники, разношёрстные маргиналы-бездельники, которые свою нелюбовь к труду перенесли на рабочих, мигранты. Так называемый второй Модерн — это на самом деле не нечто самостоятельное, а продукт разложения «первого Модерна» («второго Модерна», как и «не первой свежести» не бывает), так же как новые «левые» — продукт разложения левого движения, а неомарксизм — марксизма. Люди «второго Модерна» — это объективно люди второго цивилизационного сорта, то, что англосаксы называют social trash. То, что было мусором в эпоху цветущего, «первомодерного» капитализма, всплыло волею верхушки на поверхность как нечто важное. Столетний миллиардер-норвежец в романе Ю. Козлова «Новый вор» об этом говорит так: «Самая передовая и активная сила общества теперь — идеальный, классический, убираемый во все предшествующие времена человеческий мусор: геи, лесбиянки, педофилы, ненавистники семьи и религии, скотоложцы, ювенальные юристы, сектанты, извращенцы, мультикультуралисты и прочее отребье. Мусор к мусору… думай сам, как жить в мусоре, не превращаясь в мусор».
Именно тех, кого смачно приложил норвежец, элиты и бросили против «людей первого Модерна» — рабочих и «мидлов», с их помощью и был совершён неолиберальный поворот. Ясно, что в перспективе всей этой социальной шушере «второго Модерна» никакой Модерн и вообще ничего не светит, им уготована помойка Истории, в лучшем случае — зона прекариата в постмодерне, демонтаж демократических институтов. Люди «второго Модерна», которых прикормленные социологи объявили новыми революционерами в противовес «устаревшим старым» — ударная сила той самой «раздемократизации Запада», о необходимости которой столько говорили авторы написанного в 1975 году по заказу Трёхсторонней комиссии доклада «Кризис демократии».
«ЗАВТРА». Ну и конечно, новые задачи потребовали новых социально-психологических технологий.
Андрей ФУРСОВ. Именно на рубеже 1960–1970-х годов в США всерьёз начались разработки методов и техник контроля над поведением человека. Это, например, телеметрические опыты Р. Стюарта Маккея; неслучайно именно в 60–70-е годы были предсказаны многие из сегодняшних контролирующих практик. Достаточно вспомнить книги "Год 2000" (1967) директора Гудзоновского института предсказания будущего Германа Кана (кстати, он послужил прототипом доктора Стрейнджлава в знаменитом фильме Стэнли Кубрика) и "Автономная технология" (1977) политолога Лэнгдона Винера. Уже тогда, полсотни лет назад, у многих в США возникло чувство тревоги по поводу распространения в обществе психотехник контроля над поведением и подавления свободы воли. Речь, помимо прочего, шла и о цэрэушном проекте "МК-Ультра", в котором не афишируемую, но значительную роль играли вывезенные американцами в 1945–1946 годах немецкие психологи и психиатры (около 900 человек, среди них было немало нацистов, ставивших опыты в концлагерях).
Дело дошло до того, что в 1971 году, реагируя на тревожные настроения в обществе, сенатский подкомитет по конституционным правам с участием весьма известных лиц (Сэм Эрвин, Эдвард Кеннеди, Роберт Бирд и др.) начал многолетнее расследование программ, направленных на предсказание, контроль и модификацию человеческого поведения. Эти сенаторы и подумать не могли, с чем столкнутся их соотечественники в XXI веке, а ведь идейное обоснование этого «с чем» появилось в том же 1971 году. Знаменитый психолог-бихевиорист Беррес Скиннер опубликовал книгу "За пределами свободы и достоинства". Критики сразу же окрестили её «К рабству и унижению», поскольку речь в ней — ни много ни мало — шла о необходимости отказа от ряда ценностей, в частности, от свободы, приватности — привет цифровизаторам будущего. Кстати, в 1971 году и Шваб выпустил книгу "Управление современным предприятием в машиностроении", где впервые поднял тему стейкхолдерского капитализма, а самих стейкхолдеров определил как «вторичных участников огромного коммерческого проекта».
В начале 1970-х все эти события: первый доклад Римскому клубу, книги известного психолога Скиннера и никому неизвестного тогда Шваба, — не то, чтобы прошли незамеченными, но никто не увидел в них те злые семена, из которых вырастут «цветы зла» начала XXI века.
«ЗАВТРА». Есть ли точная дата, когда распустились «ядовитые цветочки»?
Андрей ФУРСОВ. Все даты такого рода условны. Зубофф моментом рождения НК считает не 11 сентября 2001 года, а 9 августа 2011 года. В этот день произошли три события, на первый взгляд, совершенно не связанные между собой, но сложившиеся в пазл: Apple обошла компанию Exxon Mobil в качестве высококапитализированной корпорации; в Лондоне произошёл бунт феминисток-активисток, студентов и «цветных», усмирять которых вышли 16 тыс. полицейских; в Испании на улицы вышли толпы людей, потребовавшие от «Гугла» соблюдать их «право на забвение», то есть перестать лезть в их частную жизнь, используя их персональные данные.
По поводу лондонских событий 9 августа 2011 года одна «социологиня» заметила, что это был гнев тех людей, которые хотят быть частью среднего класса, а их туда не пускают. Верно, замечу я, но добавлю: и не пустят их, дурилок картонных, а используют и выбросят — многих уже выбросили. Неолиберальной экономической системе, позднему капитализму, а тем более посткапитализму средний класс (слой) вообще не нужен, как и демократические институты. Их изживание, а с какого-то момента — уничтожение, встроены в логику эволюции позднего капитализма. Тома Пикетти в книге «Капитал в XXI веке» (2013 г.; переведена на русский язык, рекомендую!) сформулировал общий закон накопления: при капитализме прибыль на капитал обгоняет темп экономического роста, в политике это ведёт к антидемократическому строю. На поздней стадии развития капитализма рост прибыли уходит в такой отрыв от темпов экономического роста, что, во-первых, начинает блокировать сам экономический рост: хозяевам системы он, по сути, перестаёт быть необходимым, то есть падение темпов экономического роста в позднем капитализме связано не столько с техникой и научно-техническим прогрессом самими по себе, сколько с капиталом как таковым. Во-вторых, с определённого момента капитал начинает уничтожать институты буржуазной демократии и как бы возвращается во времена своей людоедской молодости, в XVII–XVIII века, приобретая откровенно антисоциальный характер. Как верно заметила Зубофф, «капитализм нельзя есть сырым; как сосиску, его надо варить, то есть обрабатывать демократическими институтами. Поскольку сырой капитализм антисоциален». Это распространяется на все версии капитализма, особенно на ту кланово-олигархическую, коррупционно-криминальную, которая оформилась в РФ после 1991 года.
Пикетти называет формирующийся на нынешнем Постзападе строй «патримониальным неофеодализмом». На мой взгляд, этот термин столь же неточен, как и НК. Ранний феодализм — это частичная власть над телом человека, развитый — только земельная собственность. "Гугл", "Майкрософт" и др. отчуждают не волю человека по отношению к внешнему объекту, а его самого вместе с этой волей, внутренне обезволивая, навязывая ценности, контролируя потребление и поведение. Человеку навязывают то, что он должен хотеть, меняя его потребленческие привычки и его идентичность как потребителя, причём навязчиво и агрессивно. Я забил как-то раз в поисковик слово «ванна», мне нужно было поменять старую — так мне потом несколько месяцев приходили предложения от разных фирм. Да что там поиск! В разговоре при включённом смартфоне упомянул, что мне нужно кое-что купить для ремонта — со следующего дня мою почту завалили рекламой именно этих товаров.
«ЗАВТРА». На эту же тему недавно был примечательный скандалец: Андрей Нечаев, бывший министр правительства Гайдара, опубликовал в соцсети пост, «разоблачающий» нашу газету, где заявил, что загуглил сайт "Завтра", а ему тут же стали предлагать (представляете, ужас, патриотическая газета!)… девушек по вызову! Ему комментаторы тут же объяснили, что это контекстная реклама, которая всегда предлагает то, что вы, вообще-то, ищете.
Андрей ФУРСОВ. Стало быть, сам себя и разоблачил?
«ЗАВТРА». Скриншот имеется, это всё ходит сейчас по сетям. Смешно, но, к сожалению, это реальность. Что касается демократии, если она исчезает, то легитимность власти оказывается под большим вопросом. Кто такая власть тогда? Тут и появляется та самая тайная власть — власть манипуляции. Для неё не нужна никакая легитимность.
Андрей ФУРСОВ. Первопроходцем тут была корпорация "Гугл", поскольку её владельцы в 2004 году начали сканировать частную gmail-переписку в целях использования её для рекламы. В 2007 году "Фейсбук" запустил проект Beacon в качестве, как было заявлено, нового способа социального распространения информации. На самом же деле Beacon позволил рекламщикам "Фейсбука" отслеживать действия пользователей интернета, раскрывая их покупки без их разрешения. Это привело многих людей в ярость. Была знаменитая скандальная история с Джонатаном Трентом. Он купил бриллиант подруге, а через несколько часов ему позвонил приятель и поздравил его с помолвкой: информация о покупке утекла в сеть. После скандала Марк Цукерберг Beacon закрыл. Однако это было лишь временное отступление: дальше Цукерберг просто ввёл новый сервис и уже в 2010 году заявил: «Приватность более не является нормой». Возник новый вид власти, не просто экономической, а социально-гомогенной по сути, лишающей человека статуса гражданина. Зубофф обратила на это внимание, отметив, что citizens («граждане») превращаются в netizens («сетеграждан» — от net «сеть»); хотя, скорее, речь должна идти уже о подданных. Насельники сети исходно лишены права на приватность — Homo deprivaticus. Всякий вход в сеть означает, что приватность в перспективе отменяется.
«ЗАВТРА». Как в стеклянном городе из романа Замятина "Мы".
Андрей ФУРСОВ. Похоже. При этом границы того, что Зубофф назвала НК, очень трудно распознать, находясь вне цифровой среды, что хорошо коррелирует с неолиберальной идеологией. И опасности, которые он несёт, являются принципиально новыми. Например, купил человек смартфон или компьютер. Казалось бы, замечательно, какое нужное средство! Но тут-то человек и превращается в «прибавочный поведенческий продукт». Поведение купившего компьютер человека, то есть в значительной степени он сам, становится прибавочным продуктом. Только отчуждается в качестве прибавочного продукта не рабочее время человека, а он сам, его поведение, его потребности, вкусы, формирующие его поведение, которое можно «подредактировать».
Человека обволакивает паутина «потребленческой» информации. Это уже не только новый тип эксплуатации, а новый тип отчуждения человека посредством очередного, всё более захватывающего, удачного «девайса» (гаджета), сливающегося с человеком, — причём не понятно, что тут главное, что к чему прилагается: устройство к человеку или человек к устройству. Какой тут неофеодализм! Эти штуки держат за горло покруче любых феодальных «пут». Раньше на том же Западе важна была твоя земля, а вопросами поведения или следования религиозным практикам занималась инквизиция. Системы производственных отношений это не касалось. Сегодня то, что раньше, включая капитализм, носило внепроизводственный характер (культура, поведение) или не входило внутрь материального («вещественного») производства, становится объектом присвоения, а следовательно, объектом производственных отношений, не просто внедряясь в материальное производство, а становясь его решающим нематериальным фактором, который определяет стоимость материальных (вещественных) объектов.
В работе "Поднимай и вставай. Источники финансирования вашего стартапа в эру цифровой трансформации и блокчейна" (Raise and Rise. Funding Sources for Your Startup in the Era of Digital Transformation and Blockchain. Los Angeles, 2020) Виктория Сильченко подчёркивает, что сегодня именно интеллектуальная собственность (т.е. невещественные факторы производства) является самым ценным активом большинства крупных американских компаний. Стоимость их нематериальных активов оценивается в 20–25 трлн долларов. Если учесть, что в 2019 году индекс S & P 500 был оценён, как пишет Сильченко, почти в 27 трлн долларов, то «сейчас мы живём в эпоху, когда 85–90% рыночной капитализации формируется за счёт нематериальных активов», то есть таких, которые не имеют физической субстанции, — нечто вроде оставшейся улыбки исчезнувшего Чеширского Кота.
Субъектом присвоения невещественного выступают "Гугл", "Майкрософт", комплекс прочих платформ, образующих Матрицу. Они собирают данные о наших покупках, перемещениях, контактах, эстетических пристрастиях. Формируется человек, приспособленный к следящему «поисковику» и зависимый от него. Ларри Пейдж, один из основателей "Гугл", как-то сказал: «Люди создают и оставляют огромное количество данных о себе своими поисками, кликами. И это можно использовать». Жизнь человека превращается в совокупность кликов, сначала отслеживаемых, а со временем направляемых/диктуемых эксистской платформой.
Очень важно вслед за Зубофф подчеркнуть: НК как таковой не вытекает с необходимостью из цифровой технологии, которая сама по себе нейтральна. Его создала определённая группа людей в определённых интересах в определённых времени и месте. Он — социально-экономическая конструкция, а не просто технология; эта конструкция определяет технологию, а не наоборот. Это лишний раз говорит о том, насколько неадекватна схема так называемых технологических укладов для объяснения реальности. Технологический уклад есть следствие социальной системы, её функция. Определённые социальные системы порождают определённую технологию. Но не наоборот. А изобретение "Гуглом" необходимого ему способа изъятия (Зубофф использует слово dispossession, отчуждение) продукта — определённого типа поведения, поведенческого прибавочного продукта, говорит, что речь идёт о новом типе экономики и общества. Если массовое производство стремилось создать новые источники спроса, то здесь всё обстоит иначе. Тот же "Гугл", естественно, строит бизнес вокруг растущего спроса рекламщиков. Человек, который, сидя за компьютером, что-то себе заказывает, думает, что это он потребитель. Однако — нет, он лишь сырьё, сливщик информации. А реальный потребитель "Гугл" — рекламщик. Отсюда эта странная атмосфера закрытости и секретности на ведущих мировых интернет-сервисах. Покруче, чем в НАСА или АНБ.
«ЗАВТРА». Контроль и секретность.
Андрей ФУРСОВ. И идейная артподготовка.
«ЗАВТРА». О чём конкретно речь?
Андрей ФУРСОВ. Историки знают, что утопии были не только фактом литературной жизни, но и оружием в психоисторической борьбе/войне. Они выполняли психо- и социоинженерную функцию, задавая тип и «коридор» прогнозирования, определяя направления социальной (геоисторической) проектно-конструкторской деятельности. Одной из задач утопий и — в равной степени — антиутопий было не только нарисовать желательный, причём всегда в интересах определённой группы, идеальный для неё образ будущего, но и представить его как неизбежный. Я согласен с теми, кто считает, что многие нынешние схемы цифровизаторов и ультраглобалистов (того же Шваба) — это утопии (для большей части человечества — антиутопии), призванные убедить всех в неизбежности их трансгуманистического новонормального мира, в бессмысленности и бесполезности сопротивления ему, то есть подавить волю людей к сопротивлению их «дивному новому миру». Именно поэтому критический анализ этих утопических работ, жёсткое и бескомпромиссное противодействие им — крайне необходимая новая форма идейной, социальной, цивилизационной и, если угодно, социально-биологической видовой борьбы.
Своими схемами глобоцифровизаторы программируют и общественное сознание, и научные исследования, которые должны доказать их правоту, неизбежность их мира. Идеологию неизбежности, неизбежничество (inevitabilism) Зубофф считает одним из ментальных, когнитивных орудий цифровизаторов, призванных убедить всех в отсутствии альтернативных вариантов будущего. Например, Шмидт и Коэн в работе "Новый цифровой мир: меняя нации, бизнесы и наши жизни" (The New Digital Age: Transforming Nations, Businesses and Our Lives. New York, 2014) писали, что скоро на Земле всё будет связано друг с другом и никто не сможет этому помешать. Однако, подмечает Зубофф, как только мы подвергнем доктрину неизбежности критическому анализу, она начинает трещать по швам; другими словами, очаг оказывается нарисованным на холсте. На самом деле история носит вероятностный характер, который цифровизаторы, как и свободу воли, отрицают. Свобода воли людей, даже отдельного человека — это то, что рушит их мир, который они трактуют как автономную надчеловеческую реальность, которая якобы будет управлять человеком. «Якобы» — потому что самой Матрицей всё равно будут управлять люди, использующие её как ширму, подобно тому, как египетские, вавилонские и иные жрецы использовали богов, чью волю они якобы лишь истолковывали и доносили.
«ЗАВТРА». Другими словами, власть и деньги.
Андрей ФУРСОВ. И деньги, причём обеспечиваемые нерыночным способом. Нередко "Гугл" и другие надзорные платформы характеризуются как двусторонние или многосторонние рынки, однако Зубофф категорически отвергает такой подход: «Это вовсе не рыночные структуры. Рынок — это маска для них. "Гугл" нашёл способ превращать свои нерыночные транзакции с пользователями в дополнительное “сырьё” — производство продуктов для рыночного взаимодействия с их настоящими потребителями — рекламщиками». Иными словами, перед нами не капиталистическая структура и не рыночная, она опровергает рынок и выходит за рамки рыночной экономики. Рынок для неё лишь маска.
Беседовал Андрей Фефелов
