Родители одной девочки специальной программой отследили, что она набирает в поисковике «как убить себя». У другого мальчика видеокамеры отслеживают каждый его шаг дома. Но когда студенты престижных вузов звонят родителям и говорят, что им трудно, то слышат: «Учись, работай, и не будет этой ерунды». Почему успешные и одаренные дети из благополучных семей сводят счеты с жизнью, что они хотят сообщить своей семье, может ли плохая оценка или конфликт с подругой стать причиной суицида и как поддержать контакт в критические моменты – рассказывает Ирина Макарова, директор Центра психологического консультирования НИУ ВШЭ.
«Нет никакой депрессии, пусть учится»
– Психологи часто рассказывают, что у них на приеме стало очень много успешных детей, отличников-олимпиадников с депрессией, суицидальными мыслями. Почему так происходит?
– Одаренные дети – это в том числе особая чувствительность к окружающему миру. Обратная сторона одаренности – уязвимость, болезненность, хрупкость психики. Те, кто демонстрирует высокие интеллектуальные и академические показатели, тяжело переживают негатив внешнего мира.
К тому же в 10-11-м классе, а то и раньше, родители выбирают педагогическую стратегию: интенсивное интеллектуальное развитие детей. Они нанимают репетиторов, посылают в специальные лагеря, где дети восьми лет решают логарифмы или учат пять языков. Но вместе с этим эмоциональному развитию детей предоставляют мало возможностей, в том числе и для получения очень важного опыта.
Сбиваться в группы – потребность подросткового возраста. Опасаясь этого, родители создают условия, когда ребенку некогда выйти на улицу и поболтать со сверстниками. Или даже замыслить что-то эдакое, от чего родители придут в ужас. Ребенок мог бы учиться социальной жизни в школе, но его оттуда часто забирают на домашнее обучение. Да, он перестает тратить время на эмоциональные интриги и отношения, а готовится к олимпиаде. Но все эти предательства, обиды, разрывы и воссоединения – важная часть жизни. Ее надо пройти, чтобы стать взрослым и понять закономерности человеческих отношений. Когда родители ограждают от этого, возникает перекос.
– И вот этот «перекос» поступает на первый курс престижного вуза и быстро попадает к вам с депрессивными мыслями.
– Не всегда быстро. Но выясняется, что эмоционально ребенок не зрелый, хотя и очень умный. Родители далеко, многие вещи надо делать самостоятельно. Нужно справляться с нагрузкой, выстраивать отношения с группой, а он не может.
Довольно часто блестящий ученик, победитель олимпиад, из региона приезжает сюда, а рядом с ним оказываются не менее выдающиеся люди. Приходит понимание: «Я не справляюсь, рядом студенты, которые быстрее делают домашку и лучше учатся. Я не окей, я так себе». Конкуренция в Высшей школе экономики связана еще со студенческим рейтингом. При этом старые доуниверситетские способы – учиться, учиться, загружать себя, трудиться – не работают. Здесь нужно выходить на другой уровень. У кого-то усердия хватает на 1-2 месяца, кто-то борется год-полтора.
Ресурсов на все не хватает, все расползается, наступает отчаяние. Чем дольше человек в отчаянном состоянии, тем вероятнее мысли, что все вообще бессмысленно. Ради чего это все?
– И что они говорят, когда приходят?
– «У меня нет никакой личной жизни, я ничего не делаю, только учусь. Я не сплю ночами, готовлюсь к семинару, все читаю, решаю задачи и все равно не дотягиваю». Дальше апатия и тяжелейшая депрессия. «Я думаю о самоубийстве, мне приходят в голову мысли, что вся жизнь не имеет смысла». Более жизнелюбивые признаются, что мысли есть, но не будут этого делать, а лучше поищут жизнь вне ВШЭ.
Важно то, что в клинической психологии называется преморбид, то есть личностные предиспозиции, характер. Люди, которые выстроены в духе «либо все, либо ничего», чувствуют, что есть только один вариант – убить себя.
– И как вы с ними работаете?
– А мы должны разговаривать. Если навязчивые мысли слишком остры, отправляем к врачу. Если риски высокие, говорим со студентом, предлагаем позвонить родителям. Иногда я сама звоню родителям. Бывает, звонишь, рассказываешь, что состояние ребенка не очень хорошее, плохо справляется, скорее всего депрессия, надо приехать и помочь ему, побыть с ним рядом, есть риск суицида. Родители отвечают, что это глупость и надо просто больше внимания уделять учебе.
Буквально вчера я просила студента связаться с родителями. Он сказал: «Я знаю, что они скажут, я делал несколько заходов. "Нет никакой депрессии, соберись и учись. Ты должен закончить университет и начать работать, и вся эта ерунда у тебя пройдет"».
-Но есть, наверное, и родители, которые приезжают?
-Конечно, и часто студент говорит: "Да, я сам им позвоню", то есть контакт хороший. Иногда приезжают, но не сразу. Был у меня студент, вроде ходит в университет и ничего, а потом накатывает на него: все вокруг плохо, вокруг люди прекрасные, а я никакой. Я позвонила родителям. Трубку взяла мама: "Вы понимаете, мы живем далеко, муж работает, у меня грудной ребенок на руках". Ну и он совершил попытку... Так папа приехал тут же.
С мальчиком все хорошо, через несколько дней его выписали. Я представляю чувства родителей, когда студент или психолог говорят, что все плохо. Принять эту информацию и включиться довольно тяжело. Естественная реакция: отмахнуться, ну нет, полежит и встанет.
– Да, когда родителям говорят "депрессия" – это одно, это не так серьезно воспринимается. Когда ребенок в реанимации – совсем другое. А были истории, которые плохо закончились?
-Ну такого, чтобы мы звонили, никто не приехал, а ребенок умер – не было. Все-таки когда родители отказываются, они чувствуют, что это не совсем окончательно, что есть жизненная сила в ребенке. Но недавно был случай, когда студент сам разговаривал с родителями. Пытался объяснить, что ему плохо, что нуждается в психологической и психиатрической помощи. Но родители были недоступны: "Не надо нам ничего такого говорить". Он покончил жизнь самоубийством.
Если мать не видит перспектив, она не даст ребенку жизненной силы
– Почему родители так поступают? Почему не верят своим детям?
– К психологам приходит 2 тысячи студентов в год из 25 тысяч учащихся. А мамам мы звоним в единичных случаях. Но именно в этих случаях мы видим конфликт между родителями и ребенком. Если у них сохраняется связь, даже не очень теплая, и первый, кого ребенок называет, это мама, тогда и родители отзываются. Тогда студент до психологов даже не доходит.
А когда они отказываются приезжать и всерьез рассматривать проблемы ребенка, то есть разрушение связи либо она слабая.
– Если родители поверят, тогда придется решать вопрос с обучением, вдруг придется все бросить. Это же крушение надежд, а вложено уже много.
– Как раз крушение надежд и плана и говорит о том, что мой ребенок мне менее важен, чем план. Связи с ним нет, он только инструмент удовлетворения родительских амбиций. Это и открывает сложную, драматичную ситуацию взаимоотношений в семье. И ситуация, когда ребенок что-то с собой совершает – тоже про это.
Все дети хотят самостоятельности, иногда это превращается в семейную бойню, но задача родителя – найти в этот момент общий язык с ребенком. А его задача – отстаивать себя и бороться за свою независимость, отдельность. Но я – мать, я готова принять индивидуальность, в том числе желание не учиться во ВШЭ. Как бы прекрасно ни выглядели эти перспективы.
– Я знаю историю про девочку, которая блестяще училась, а на первом курсе престижного ВУЗа лежала год у стенки, взяв академический отпуск. Потом встала и пошла работать продавцом.
– Я думаю, она легла не потому, что ей так легко дался первый курс. Дети довольно послушны. Родители же говорят: надо много учиться и тогда будешь успешным. Это одна из родительских истин, разоблачение которой тяжело дается и студентам ВШЭ.
О, оказывается, все не так! Я буду хорошо учиться и даже закончу универ с красным дипломом, но это не гарантирует успешной жизни.
Успех не приходит автоматически, когда я выхожу и говорю: у меня все пятерки. Потом еще выясняется, что балбес Вася, который сидел рядом и не учился, а только вертелся и болтал, вдруг успешный блогер.
Пока я не поднимал голову от книг, он налаживал социальные связи и вел дискотеки.
– Давайте тогда про простых «вась», но не таких успешных и веселых, а грустных. Представьте, маленький депрессивный город, местное предприятие дышит на ладан, денег ни у кого нет, пойти подростку некуда, беспросвет. Вот Евгений Ямбург говорит о нравственном, психологическом, мировоззренческом кризисе населения. Это же влияет на количество суицидов у детей в том числе?
– Депрессия взрослых, конечно, влияет на состояние детей. Если ребенка воспитывает мать, которая не видит перспектив, большой жизненной силы она ребенку не даст. Этот ребенок будет очень хрупким.
С другой стороны, можно говорить про ужасную обстановку в стране. Но мы же взрослые, не маленькие дети, у нас есть определенная степень свободы, просто мы ей не пользуемся. Те же дети, которые со всей России приезжают во ВШЭ, выбирают читать книжки, а не пить как папа и дедушка, допустим. Конечно, есть социальный, политический, экономический контекст, но вот вспомните прекрасный итальянский фильм «Жизнь прекрасна». Ужаснее жизни в концлагере нет ничего, но папа так устраивает быт сына, что мальчик думает, будто это игра.
Но если у нас внешний концлагерь, а мы для ребенка создадим еще и внутренний: все плохо, все ужасно, ты будешь как дедушка, который колготился на бесполезном заводе, а потом запил, и книжек не читал, и ничего не хотел, тогда совсем бесперспективно. Однако если вы в этих ужасных условиях решились родить ребенка, то найдите в себе силы поиграть с ним, как тот папа из фильма. И вам станет легче, и ребенку, и жизни в нем будет больше, и самоубийством жизнь он никогда не покончит.
Я ничего не хочу сказать миру, а просто умереть
– Как вам кажется, стало больше детских суицидов или больше информации?
– Здесь трудно сказать. Конечно, тема перестала быть табуированной, об этом все чаще говорят. По статистике сложно понять, если нет предсмертной записки – дело часто открывают по другим статьям. Из практики мне кажется, что рост числа подростковых самоубийств есть, все чаще ко мне приходят дети с такими мыслями.
Подростковый, юношеский возраст всегда выделяли в отдельную категорию с точки зрения суицидального риска. Границы возраста сейчас плавают. Раньше подросток – это девочки с 10 до 15 лет и мальчики с 12 до 17. Сейчас человек взрослеет позже, и границы детства сдвигаются до 25 и даже до 30 лет.
– В МВД говорят, что 30 процентов подростковых самоубийств – это неразделенная любовь и конфликты с родителями. Это так?
– Это очень формальные причины. Причина всегда одна – отчаяние и непереносимая боль, которую приносит эта жизнь. Конечно, есть ситуации, которые срабатывают как триггер. Но тяжесть и сложность выдерживать боль – личностные особенности.
Первые любви всегда несчастные, с родителями тоже конфликты всегда, но невозможность с этим справиться – особенность человека. Есть же меланхоличные личности, среди которых риск суицида выше. Мысли о самоубийстве связаны с самоуничижающими мыслями. Я ужасный, когда я уйду, всем станет легче. Ощущение, что я ни на что не гожусь и ни с чем не справляюсь, я один такой, всем остальным хорошо.
– Правда ли, что суициды подразделяются на два вида?
– Да, мне об этом рассказал психиатр Вадим Моисеевич Гилод из 20-й больницы. Есть диалогическая форма, когда с помощью суицида человек хочет что-то сказать близким людям и миру. Там довольно высокая возможность его спасти. Он в диалоге с окружающими. А есть монологическая. Я ничего не хочу сказать миру, а просто хочу умереть. Тут истинных суицидов гораздо больше. И спасти тяжелее, подростки придумывают способ, чтобы им не могли помешать.
-Можете привести пример диалогической формы суицида?
-Я работала в подростковом отделении психиатрической больницы, и к нам привезли девочку после реанимационных мероприятий. Это был мой первый подросток с суицидом.
Дорожка была безлюдная, но неподалеку гуляли мамы с детьми, и мимо изредка проходили люди. Она начала отплывать, пена уже появилась. В этот момент на нее наткнулись и вызвали Скорую. С одной стороны, она вроде бы хотела покончить жизнь самоубийством, с другой она сделала это в парке, где есть люди. То есть призыв о помощи был заложен.
Мне она рассказала, что представляла, как умрет и увидит, как все раскаиваются и винят себя. Опасность в том, что люди ее увидели, а могли там не пройти. Или таблетки были бы сильнее. Или их было бы больше. Или Скорая приехала бы не через 10 минут, а через 20. То есть риск даже в диалогической форме высок. Когда она прошла промывание желудка и прочие реанимационные мероприятия, то говорила, какая дурочка и зачем это сделала да еще родителей напугала.
– Вам не кажется, что дети стали совершать суицид из-за вроде бы ерунды? Из новостей видим: отобрали гаджет, не пустили на дискотеку, получил двойку, не сдал ЕГЭ. Почему так?
– Мне кажется, это не причина. Это какой-то щелчок, последняя капля. Скорее всего, этому предшествовал долгий период непонимания от родителей. Значимость двойки ребенок воспринимает исключительно через призму родительского отношения. Если школа давит, значит, родители давят еще больше. Это они же нашли лучшую школу с самой большой нагрузкой.
Даже самый тревожный ребенок не будет кончать с собой из-за оценки, если чувствует поддержку семьи. Если мама может выдерживать детскую тревогу и возвращать ее обратно уверенностью, спокойствием, структурированностью, а не удваивать ее, то даже самому беспокойному ребенку можно помочь.
– Откуда столько тревожных мам, этому есть объяснение?
– Конечно, жизнь предыдущих поколений накладывает отпечаток. В 90-е большое количество населения потерпело крах в профессиональной жизни. И поколение наших мам прятало гречку и соль, а мы прячем детей по кружкам и лучшим школам. Раньше тревога была про еду, а сейчас про детей, про то, как им будет непросто жить и справляться.
Как пример тревоги я вижу: ВШЭ, и только ВШЭ. А почему? У нас других вузов нет? Я знаю удивительные истории, когда люди берут кредит на обучение, в залог отдают квартиры. Это про родительскую безответственность.
Все мы живем в ненадежном и небезопасном мире. И на этом фоне легко создаются шаблоны, что, если ребенок закончит вторую школу – жизнь удалась. А если двадцать вторую – пропало лето. Мама своими руками создает ребенку ощущение страха и ужаса.
Подростки серьезно воспринимают интернет, они там живут
– Как в цифровом мире изменились поводы к суициду у подростков?
– Жизнь подростка изменилась, она стала более виртуальной. У некоторых 90% жизни проходит в интернете. Раз туда все переехало, то и триггеры там. Например, неприятные моменты взаимодействия социальной жизни. Кто-то на кого-то обиделся, кто-то с кем-то поругался.
Они серьезно воспринимают интернет, они же там живут. Я живу в реальности и многих виртуальных друзей в фейсбуке не воспринимаю как реальных. Даже не очень уверена, что знаю их. Но понимаю, что ребенок живет не так. Он живет в виртуальном мире, и конечно, все, что там происходит – это серьезно.
– В интернете дети привыкают осуждать друг друга, издеваться, эту модель поведения переносят в реальную жизнь. Принято смеяться, «хейтить» сверстников, отказывать в поддержке. Это может спровоцировать суицид?
– Я бы не рискнула сделать такое умозаключение. Конечно, пространство, где слабы регуляторы того, что можно и нельзя, где привыкаешь не сильно задумываться и чувствуешь анонимность, может повлиять. Неприятно и болезненно быть объектом травли даже в интернете. Большинство детей не готовы к такому. Для кого-то это будет непереносимо и подтолкнет что-то сделать с собой.
Но не каждый ребенок будет сразу доведен до отчаяния. Конечно, если он и без того ранимый, и в реальной жизни у него дела не очень, он чувствует себя незащищенным и одиноким, ему не с кем поговорить, то такие дети могут думать о самоубийстве. То, что происходит в виртуальном пространстве – дополнительный фактор. А сама по себе суицидальная готовность – это многофакторное состояние, в котором человек чувствует себя очень плохо, это все непереносимо и переполнено отчаянием, и, конечно, все, что окружает ребенка, усугубляет его состояние.
– Подростки мне рассказывали о закрытых группах во «ВКонтакте». Они там делятся депрессивными мыслями, картинками, договариваются вместе порезать руки, выкладывают фото порезов. Взрослым туда допуска нет. Насколько такие сообщества опасны для тех, кому грустно?
– Закрытое общество для подростков – очень важная тема. Может, оно удовлетворяет потребность ребенка в территории свободы, которая будет защищена от взрослых и их желания управлять его жизнью. Пространство, где будет создаваться собственный мир, очень нужно им.
– А если пространство депрессивно и там только про это?
– Конечно, это тревожный сигнал. Но тут вопрос, как с этим обойтись. Как быть чутким, терпимым и очень внимательным к хрупкому миру подростка. Не надо шествий против таких групп, ах, давайте все это прикроем, какой ужас и кошмар. Значит, у них есть потребность именно в таком пространстве, где можно выразить именно депрессивную тоску. И с этим надо обходиться вежливо.
– У вас были ребята, которые состоят в таких группах?
– У нас есть такие, но они не закрытые. Там студенты открыто пишут, как им невыносимо и плохо. Года полтора назад я с этим столкнулась, для меня это был вызов. Люди, которым плохо, часто стараются не показывать этого и тем более нигде не писать. А у нас есть студенческие СМИ, где студенты рассказывали о своих тяжелых состояниях.
Они находили отклик. Да, у меня тоже, я так же себя чувствую! Сначала меня это напугало, но с другой стороны, чем больше мы говорим об этом, кажется, тем лучше. Не остается недомолвок, тайн, стыда. Конечно, закрытые группы пугают. Но детям нужно защититься от всепроникающего взгляда взрослых. Сейчас зашел в школу, вышел из школы, съел то, не съел это – все родителям мгновенно известно. Как ребенку в этом пространстве найти тайное местечко?
Когда ребенок набирает в поисковике «как убить себя»
– Студенты на консультациях рассказывают, что когда начинается подростковый возраст и бурная внутренняя жизнь ребенка с депрессивными мыслями, отчаянием, родители начинают это отчаянно контролировать. Одной девочке родители поставили везде специальные программы, которые отслеживали, по каким сайтам она ходит. Она в минуту отчаяния набирает в поисковике «как убить себя» или что-то в этом роде, и через 10 минут звонит мама: «Тебе что, грустно?»
А есть родители, которые, боясь наркотиков и отчаянных мыслей, дома ставят видеокамеры, чтобы отслеживать каждое движение. Это делает ситуацию безвыходной. Понятно, что взрослые беспокоятся. Но эти беспокойство и тревога могут быть вежливыми, спокойными и с уважением, а могут быть вот такими. Этот гиперконтроль может и подтолкнуть ребенка. Мысли о депрессии, фантазии «как я умру и все пожалеют», они тоже в каком-то пространстве должны быть представлены.
– А родители как раз не хотят, чтобы они были представлены.
– Ну, мы все вспоминаем свое подростковое детство. Там было по-серьезному, остро и с надрывом. Мальчик не любит, девочка предала. Большие переживания, а готовности справляться с ними небольшие. И вот я умру, а все пожалеют – мы же все через такие фантазии проходили.
– То есть можно оставить ребенка с этими фантазиями в покое?
– Я бы не сказала «оставить» в значении «бросить». Надо быть рядом, показать, что вы тут, с ним. Но вот эти встречные родительские отчаянные способы контролировать в виде маячков на компе, видеокамеры и прочее – это похоже на преследование.
– Вам сейчас бы любой родитель ответил: знаете, в нашем жестоком мире по-другому никак.
– Это понятно, что мы пугаемся. Но надо найти способ справиться со своей тревогой. Уметь ее деликатно предъявлять ребенку. Если тревога затмевает все и мы живем, только реализуя тяжелые переживания, то ребенку совсем несладко. Надо его отпускать потихоньку. Маме нужно пойти к психологу, чтобы справляться с тревогой, уметь тестировать ее на реальность. Изменять отношение к ребенку и свободе гибко и в соответствии с возрастом.
– Когда ребенок заговорил о самоубийстве, что делать родителям? Допустим, он кричит: «Не дашь мне гаджет, я выброшусь из окна».
– Я бы для начала посоветовала не доводить до отчаяния. Ребенок имеет право быть незрелым, импульсивным, а родитель взрослый и несет ответственность. Сделайте передышку за 1-2 шага до взрыва, найдите контакт. Нащупайте почву, можете ли договориться, есть ли поле для компромисса.
Если аффект уже случился, надо пойти передохнуть, всем взять паузу, надеюсь, что ребенок не успеет за это время что-то сделать. А когда все подышат и позволят рациональному началу вернуться, дальше можно снова начать разговаривать.
– А затрагивать ли тему суицида или говорить только про суть скандала?
– Почему нельзя? Если ребенок выкрикнул подобное, спросить: «А ты действительно об этом думаешь?» А потом поговорить, действительно ли это состояние такое отчаянное и что случилось, если он хочет убить себя. Или он так говорит, потому что нет аргументов повлиять на родительское решение? Давайте их поищем. Может, у нас будет конструктивный диалог.
Подростковый возраст – это желание самостоятельности. Но не этой, хорошей, какую хотят родители. А в смысле куда хочу, туда и иду, что хочу, то и получаю. Это желание очень велико. Оно далеко от наших ожиданий взрослости.
Это и становится разрывом. Надо найти силы и начать диалог.
– А другие ситуации? Например, родитель узнает, что ребенок ищет статьи по теме суицида. Как говорить с ребенком?
– Если у родителя хороший контакт, то говорить про опасные и неловкие темы получается. Даже смущаясь и стесняясь, можно начать, и ребенок это поймет. А если есть сложность, то можно пойти к психологу проконсультироваться.
Бывает, нет контакта и они разговаривают ни о чем: поел – не поел, уроки – не уроки, а тут мама подходит и говорит: «Вижу, ты жизнь самоубийством хочешь покончить, давай поговорим». Тогда ребенку странно, ее ничего не интересовало, а тут нарисовалась, конечно, он не хочет говорить. По моему профессиональному и материнскому опыту, контакт – самое важное.
А ты представь, что твои друзья не плачут
– Мы часто читаем в сообщениях про самоубийство: дружная семья, контактный парень, общался со сверстниками, проблем не было и вдруг...
– Вот эти «вдруг» всегда скрывают в себе то, что нам не хочется осознавать и принимать. Поэтому все «вдруг». Когда мы честны и готовы это видеть и думать над этим, то этого «вдруг» не бывает.
Конечно, быть родителем подростка – очень тяжело. Почему еще стоит пойти к психологу? Да просто себя поддержать. Подростковый возраст – это напряженная эмоциональная жизнь и для родителя. Революция происходит. И вы не наблюдатель, а активный участник, это тяжело.
– Кстати, про контакт. Нужен ли ребенку контактный взрослый помимо родителей и есть ли проблема с этим?
– Вообще, было бы неплохо. Иногда такое случается. Например, ребенок ходит в спортивную секцию, а тренер замечает его настроение и спрашивает: «Ты чего? Задачи мои не выполняешь. Случилось что?» И, кстати, родители могут помочь в поиске такого взрослого, отправить в секцию или лагерь.
Например, у моей дочери был бурный подростковый период. У нас появился репетитор по математике. Он не вел душевных психологических бесед, но дал ей возможность поверить в себя. Началось с математики, она рыдала над каждой задачей, но он с уважением относился к тому, что она делала. И умение справляться с математикой перенеслось на другие сферы жизни.
– Когда подросток совершает попытку суицида, то представляет, как все потом плачут и жалеют, что не понимали его. А работает ли в качестве профилактики рассказ о реальных последствиях?
– Я видела, как с такими подростками говорят психиатры. Не церемонясь ни разу. Вот так в лоб и лепят: а ты представь, твои друзья не плачут, никому не стыдно, маму забрали в больницу, семья распалась, никто не может пережить. И когда я слушала такое, то была в шоке, мне казалось, это жестоко. Я психиатрам говорила, что это бесчеловечно. А они мне отвечали: "Когда за плечами такое количество неспасенных душ, тут будешь как угодно говорить". Я поняла, чтобы так говорить с подростком, нужно внутреннее право, а иначе это выглядит как-то странно. Врачи говорили с ними с внутренним надрывом и болью. И это работало.
И да, мы все переполнены страхами, мы немножко трусы, живем под гнетом социальной желательности. И я, перепуганная, могу сказать: "Ой, наверное, ребенок имеет право на смерть, на выбор как личность. Но самоубийство – это ужасно. Это не должно быть так". Дети не должны погибать, не прожив эту жизнь, и не поняв, с чем они могут справиться, а с чем нет.
Валерия Дикарева
