Спецкор "КП" Дарья Асламова побывала в лагере беженцев на венгерско-сербской границе.
Все начиналось прекрасно. Солнечное утро, отличное гладкое шоссе из Будапешта до сербской границы. Мы с моим коллегой на приличной скорости несемся по автобану и вдруг с удивлением замечаем, что на дороге больше никого нет! Надпись на безграмотном английском «border close» - как обухом по голове. «Что они имеют в виду? - удивляюсь я. - Что граница близко, и надо приготовить паспорта? Или что граница закрыта? Но не могут же венгры, в самом деле, закрыть границу?»
Мы так увлеченно спорим, что едва не врезаемся на полном ходу в полицейский кордон. На встречу нам выбегает женщина-полицейский и машет жезлом, требуя остановиться. «Нельзя! - кричит она. - Граница закрыта». Над нашей головой зависает военный вертолет, я вижу автозаки и военные грузовики, но никакой войны между Венгрией и Сербией нет! У меня в голове не укладывается, что в мирное время дорога, по которой я проезжала всего месяц назад, одна из главных транспортных артерий Европы, пропускавшая тысячи туристов и сотни тонн грузов в день, вдруг перестала пульсировать.
«Что же нам делать? - растерянно спрашиваю я. - Нам нужно в Сербию!» «Езжайте вдоль границы, - советуют полицейские. - Километров через пятьдесят найдете дырку. Там еще пускают». В течение двух часов мы блуждаем по разбитым лесным дорогам. Местные крестьяне ничем не могут нам помочь. Венгерский — один из самых сложных языков, а в деревнях никто не знает английского. Люди пускаются в бурные объяснения, машут руками, но это разговор глухого с немым.
Лагерь беженцев в Каниже, Сербия
По дороге мы находим брошенный мигрантами лагерь, который деловито убирают сотрудники агентства ООН по беженцам. «Я вообще-то не уполномочен давать интервью, - говорит парень по имени Дюла. - Но беженцев в Венгрии больше нет. Тех, кто успел просочиться до полуночи 15 сентября, отвезли к границе с Австрией. А теперь граница на замке. Тут мышь не проскочит, ну, а если проскочит, то ее арестуют. Мы собираем спальные мешки и палатки и повезем все это в Сербию».
В лагере стоит невыносимая вонь от биотуалетов. Повсюду валяется «гуманитарная помощь», - детские вещи, резиновые сапожки, игрушки, собранные сердобольными гражданами.
Ооновцы показывают нам дорогу, и через полчаса мы наконец выбираемся из леса. Всего два часа в очереди на границе (мы еще везунчики, - легковушки пропускают быстрее), и вот мы в Сербии. На сербской стороне — гигантская пробка из сотен грузовиков и фур. Водители спят на траве, некоторые гоняют мяч по полю и даже жарят шашлыки!
По дороге в Канижу (прелестный набожный сербский городок с преимущественно венгерским населением) мы видим десятки беженцев, идущих пешком. В основном, это крепкие молодые мужчины призывного возраста. У многих на руках замысловатые татировки.
Лагерь для беженцев под Канижей переполнен. Здесь скопились сотни отчаявшихся людей. Мужчина с перевязанной головой бросается ко мне и объясняет, указывая на свои раны: «Венгерская полиция. Они били меня палками прямо по голове».
Сербское правительство каждый час подгоняет автобусы, которые перевозят мигрантов в Суботицу, а оттуда в Шид, крохотный городок на сербско-хорватской границе. Там людей высаживают у кукурузных полей и говорят: «Топайте в Хорватию. Вас там ждут с нетерпением». Официальные лица тщательно скрывают, что автобусы — государственные. «Ничего не знаем, - твердят полицейские с насмешкой. - Наверное, это волонтерский транспорт. Наше дело — сторона».
Сербы в отчаянии. Им просто не переварить гигантскую массу людей, застрявшую в Сербии. Они торопятся их поскорее вытолкнуть куда угодно. А людской поток увеличивается с каждым днем. Пока Венгрию не закрыли, полицейские сами отвозили мигрантов за определенную мзду прямо к границе, к знаменитой венгерской стене, в которой еще оставались дырки.
На автобусной остановке в Каниже я вижу группу беженцев, вызывающую сочувствие. Все это приличные, хорошо одетые, чистенькие люди, явно растерявшиеся под напором местных бандитов. Наглые здоровенные мужики на ломаном английском убеждают мигрантов, что за хорошую плату они спокойно переведут всех желающих на венгерскую сторону.
Молоденькая, хорошенькая женщина в белом хиджабе внезапно направляется ко мне с робким и одновременно решительным видом. «Мне кажется, вы порядочный человек, - говорит она на хорошем английском. - Мы просто не знаем, как поступить. Посоветуйте. Мы сирийцы из Дамаска. У нас семья из тринадцати человек. Я, мой муж, отец, дядя, кузены». Девушка старательно перечисляет всех членов семьи. «Можем ли мы доверять этим людям? Они обещают, что уже сегодня мы окажемся в Венгрии. Но мне кажется, они лгут».
«Даже не думайте, - говорю я. - Вас заведут ночью в поля и ограбят. Хорошо, если не убьют. Венгерская граница полностью перекрыта. А если вам удастся пройти, вас арестуют». «Что же нам делать? - с тревогой говорит она. - У нас есть деньги. Мы готовы заплатить за проезд». «Никому не рассказывайте, что у вас есть деньги. Обратитесь к женщинам-волонтерам». Я оказываюсь в роли переводчика с сербского на английский между пожилой взволнованной волонтершей и сирийцами. Женщина обещает посадить их на бесплатный автобус до Субботицы. Оттуда они смогут добраться до Хорватии.
Беженцы ночуют на венгерско-сербской границе.
Мне нравится моя новая знакомая по имени Аля. У нее светлая кожа, очаровательное личико, мягкие манеры, но при этом в ней чувствуется твердый характер. Семья явно полагается на нее. Арабские женщины вовсе не трусихи и не тряпки. Несмотря на свою внешнюю подчиненность мужчинам, они скорее соответствуют русской поговорке, что муж в семье голова, а жена — шея.
У Али проясняется лицо, когда она узнает, что я журналистка из России. Она бросается к мужу и что-то взволнованно говорит ему по-арабски. «I love Putin!» - кричит он. Похоже, это единственная английская фраза, которую он освоил. «А как вы относитесь к Асаду?» - спрашиваю я. Люди окружают меня и говорят все разом. «Асад — хороший человек и сильный руководитель, - переводит Аля. - Мы бежали не от Асада, а от ДАЕШ (по-арабски ИГИЛ)» (запрещенная в России решением Верховного суда организация - прим.ред.). Мужчины выразительными жестами показывают, что им могут отрубить головы.
«Мы долго терпели, - грустно говорит Аля. - Но теперь просто страшно. Вокруг Дамаска сжимается кольцо. И потом, наши сбережения таяли на глазах. Никакой работы в Сирии больше нет. Страна разрушена. Наши мужчины не знают, чем кормить свои семьи».
«Странно, - говорю я. - Почти все сирийские беженцы уверяли меня, что их преследовал Асад». «А здесь практически нет сирийцев, - простодушно говорит Аля. - Во всяком случае, мы пока не встречали». «Как же так? - удивляюсь я. - Каждый встречный говорит, что он сириец из Дамаска или Алеппо, и он убежал от злого Асада». Аля хохочет и переводит мои слова остальным. Вся семья просто заходится от смеха. «Это лгуны, - говорит она. - Здесь все врут, что они сирийцы, потому что в Европе сочувствуют сирийцам. Здесь много диких, необразованных людей. Я их просто боюсь. Они штурмом берут автобусы, отталкивают женщин и детей, первыми хватают еду. Они по головам готовы идти. И вот как раз они, я думаю, и прорвутся в Германию».
«Не отчаивайтесь». Я растрогана печалью моей юной собеседницы. «Вот увидите, вам повезет». «Мы две ночи провели на венгерской границе и совершенно потеряли надежду. Здесь негде помыться или постирать одежду. А ведь для мусульман быть чистыми перед молитвой очень важно». Аля вздыхает.
Ночью, когда я возвращаюсь в гостиницу, я уже не вижу моих новых знакомых. Волонтерша, дежурящая на остановке, объясняет, что им таки удалось уехать в Суботицу. Бесконечная дорога к молочным рекам и кисельным берегам Германии продолжается.
Дарья Асламова
