У многих сейчас есть ощущение, что после окончания этой войны, уклончиво названной спецоперацией, начнётся какая-то иная эпоха. По духу, по стилю, по образу жизни. Вполне вероятно, что именно сейчас под грохот пушек, гаубиц и гранатомётов - заканчивается, а может, и закончилась эпоха развала, распада и гниения нашей страны.
И должно начаться строительство новой жизни. А для этого нужны новые руководители общества – и персонально, и типологически. Новая элита нужна.
Элита развала
Всё то, что было до этого, представляло собой мучительно-длинную эпоху разложения распада и развала нашей страны – сначала в форме Советского Союза, потом и Российской Федерации. Явственный, зримый распад начался с так называемой «перестройкой», завершившейся политическим распадом Советского Союза. А ведь был ещё и период неявного разложения. Латентный период разложения длился лет пятнадцать-двадцать до «перестройки», когда страна жила по инерции, объятая серой скукой. И не надо про гигантские стройки и космические корабли: инерция деятельности была накоплена большая, вот и строили. Тут, надо отметить, жизнь по инерции сыграла своеобразно положительную роль: начав что-то делать, не разрешалось вот так взять и бросить. Но не было ни новых идей, ни больших задач, ни амбициозных устремлений. Духовное состояние общества было инерционно-гнилостное.
Отмечу здесь: я не верю в исторический материализм с его экономическим детерминизмом. Экономика, безусловно, важная вещь, но она сама определяется сферой духа – господствующими верованиями людей, занятых хозяйственной деятельностью, творящих эту самую экономику. Не обязательно религиозными верованиями, хотя и религиозные верования очень важны. Недаром Адам Смит считал своё «Богатство народов» сочинением по этике, да и о. Сергей Булгаков полагал, что политэкономия – это прикладная этика. Попросту говоря, хозяйственной деятельностью люди занимаются на основании господствующих представлений о том «что такое хорошо и что такое плохо», как следует и как не следует жить.
Я отчётливо помню 70-е годы, особенно их вторую половину. Тогда вполне возобладали мелкие мещанские ценности и интересы, большинство жило задачами жизнеустройства: обставить свою бетонную норку, пропихнуть детей в престижный вуз, а потом устроить на хорошее место. Об этой бытовой возне замечательно написал Юрий Трифонов в своих «Московских повестях». Я несколько раз рекомендовала эти повести молодым людям, но они сочли их «нудными и ни о чём». Именно такова была тогдашняя жизнь!
Не только обыватели, но и «большие люди» эпохи упадка жили мелкими интересами, главными из которых было жизнеустройство детей, как на подбор несамоходных.
Вообще, чрезвычайно показательно, чем занимаются сыновья высшего (а также среднего) руководства. Сын тов. Сталина был военным лётчиком, другой погиб в плену, а сын тов. Брежнева – зам. Министра внешней торговли. Как говорится, почувствуйте разницу.
По телевизору что-то правильное нудел «дорогой товарищ Леонид Ильич Брежнев», а молодые, которые пошустрей, смеялись над серостью газеты «Правда» и мечтали пристроиться поближе к заграничному ширпотребу. Одним из самых престижных мест учёбы в 70-е стала специальность «товароведение промышленных товаров» в «Плешке»: профессия открывала доступ к вожделенному «дефициту». Вне конкуренции, разумеется, был МГИМО, который открывал дорогу прямо к заграничному источнику «дефицита». И никто не грезил о том, чтоб сказку сделать былью, никто не устремлялся «за туманом», а если кто куда и устремлялся, то разве что за длинным рублём; даже в армии приличные люди не служили. Руководящие отцы старались пристроить сыновей на загранработу – в посольства и торгпредства. Таков был дух эпохи, этим дышали.
Весь слой, который теперь принято называть элитой, был соответствующий. Это была элита развала. Не одни лишь Горбачёв с Ельциным и тов. Яковлевым, и уж тем более не Чубайс с Гайдаром - развалили СССР, упразднили социализм и провернули жульническую приватизацию при полном равнодушии замороченного народа. Элита готова была всё сдать и всё слить в обмен на заграничную недвижимость, счета, автомобили прочая – даже скучно всё это перечислять: об этом уж столько говорено. Они выродились гораздо раньше, чем физически всё сдали: в момент сдачи они уже были готовы. Я лично, работая в иностранной компании, наблюдала в 90-е, как иуды разного размера выстраивались в очередь за получением своих серебряников от иностранцев. Не могли они вдруг стать иудами: они были ими гораздо раньше.
Очень важно отметить, что переход из латентной фазы развала к явной и зримой произошёл тогда, когда к власти пришло не воевавшее поколение начальников. Воевавшие всё-таки не могли сдать с потрохами то, что отстояли кровью, им было жалко. А вот новым – в самый раз.
Когда развал совершился, никакой радикальной смены элит не произошло. Прежний первый секретарь обкома КПСС становился губернатором. Он так же правил областью, раздавая ценные места своим, при этом, в отличие от советского времени, ни за что не отвечал: ни за промышленность, ни за сельское хозяйство, ибо объявлено, что отныне всем руководит невидимая рука рынка. Разве что теперь он устраивал своих детей не в МГИМО, а прямо за границу, и дарил отпрыску не «жигули», а банк или корпорацию. Я хорошо помню по работе в Туле тамошнего первого секретаря, трансформировавшегося в губернаторы, - товарища (далее господина) Севрюгина. Это был начальник именно такого стиля.
Когда «отменяли» социализм и распускали Советский Союз никто из всех этих цековцев, обкомовцев и райкомовцев, в руках которых была огромная власть, не воззвал к борьбе, не застрелился от бесчестья в конце концов, а все начали упорно и трудолюбиво стаскивать в норку обломки прежней страны, которой они буквально вчера руководили. Это был выдающийся пример вырождения руководящегося класса. Помню, в Туле в период экстремального развала, в 90-е, когда по полгода не платили зарплаты бюджетникам, когда бывшие совхозы «лежали на боку», по тамошнему выражению, когда дети в школах падали в обморок от бесокрмицы, руководящие товарищи из обкома, переименованному в областную администрацию, резво построили элегантную загородную гостиницу «для своих» в обкомовском дачном посёлке. Это не сплетни: я её видела. Зачем она понадобилась? Наверное, чтобы отдыхать – в том специфическом смысле, который закрепился за этим словом именно в те годы.
У власти все эти тридцать лет находилась и в высочайшей степени теперь находится элита развала. Появляются какие-то отдельные люди, стремящиеся как-то отрулить от пропасти; восторженные публицисты при появлении таких людей немедленно преисполняются самых радужных надежд, но в целом, в массе у власти находится та же самая элита. Та же по стилю, по мыслям, по целям, по приёмам. Старики сходят со сцены, но они же рекрутируют во власть себе подобных: это нормальный процесс. Стать другими они не могут: после сорока лет люди не меняются, да и с чего им меняться?
Сейчас предпринимаются прекраснодушные попытки найти новых людей. Проводятся разные конкурсы, напоминающие старшему поколению давнюю советскую телеигру «Алло, мы ищем таланты!». Я не говорю, что конкурсы молодых управленцев – это плохо и не нужно. В любом случае это хорошо и в какой-то мере полезно. Но это не ведёт к радикальной смене руководящего слоя. Слой не становится другим. Молодые таланты, попадая в старую по духу и стилю среду неизбежно адаптируются и становятся теми же – старыми.
А откуда он вообще берётся – руководящий слой? И как в истории происходит его смена? В истории человечества и в нашей собственной истории?
Как закалялась сталь
Новая элита - ничего не поделаешь! - рождается в огне войны, в борьбе не на живот, а насмерть. Сталь закаляется в огне. Так было на протяжении всей истории человечества.
Ипполит Тэн в классическом многотомном труде «Происхождение современной Франции» рассказал, как рождалось французская аристократия в Х веке. Это было воинское сословие народных защитников. Вот как жил воин-аристократ (вернее, ставший в последующих поколениях аристократом) той, начальной, поры:
«В десятом веке происхождению воина еще не придается значения. Таким воином может быть карловингский граф, или владелец пожалованной королем бенефиции, или же смелый обладатель одной из последних свободных земель. Иногда это воинственный епископ, храбрый аббат, в другом месте это обращенный в христианство язычник, бандит, сделавшийся оседлым, авантюрист, достигший благоденствия, суровый охотник, который в течение долгого времени питался лишь добычей от своей охоты и дикими плодами. /…/ дворянин тех времен должен быть непременно храбрым, сильным и опытным в искусстве владеть оружием. Находясь во главе отряда и столкнувшись с врагом, вместо того чтобы бежать или платить выкуп, подставлял свою грудь и крепко держался на ногах, охраняя шпагой свой уголок земли. Для такого дела он не нуждался в предках, ему надо было только иметь мужественное сердце, и он сам становился собственным предком! /…/ Его дом был не чем иным, как военным лагерем и укрепленным убежищем, где в большой зале была положена на полу солома и сухие листья; там он ложился со своими товарищами, снимая только одни шпоры, когда у него была возможность поспать. Благодаря этим храбрецам крестьянин мог быть спокоен: его не будут больше убивать, не будут уводить в плен, вместе с его семьей, словно стадо, с рогатками на шее! И благодаря им он осмеливался возделывать землю, сеять, надеяться на свою жатву, а в случае опасности он знал, что найдет убежище для себя, своих хлебных запасов и для своего скота у подножия крепости, внутри ограды. Постепенно между военным главою замка и старинными поселенцами, живущими в незащищенной местности, устанавливается, под влиянием необходимости, безмолвный договор, который превращается в почитаемый всеми обычай. Жители работают для военного предводителя, возделывают его земли, служат ему своими подводами, платят ему оброки».
Прошли века, и к «галантному веку» воинская аристократия выродилась в элегантно-бесполезное сословие придворных интриганов и изысканных бездельников. К сожалению, вырождению подвержено всё: от сословий до грядки клубники (именно поэтому агрономия рекомендует не держать клубничные грядки долее определённого срока). Но изначально у всех народов аристократия была по происхождению воинской. Командовать, приказывать и при необходимости карать ослушников может лишь тот, кто сам смотрел в лицо смерти.
В знаменитой 11-й главе Послания ап. Павла к Римлянам начальники, государственная власть – это те, кто носит меч. По мечу и опознаются начальники («князи» - по-церковнославянски).
О том же самом в тёмном стиле, присущем «сумрачному германскому гению», писал Гегель в книге «Феноменология духа».
«Отношение обоих самосознаний (т.е. самосознания хозяина и раба – Т.В.), следовательно, определено таким образом, что они подтверждают самих себя и друг друга в борьбе не на жизнь, а на смерть. – Они должны вступить в эту борьбу, ибо достоверность себя самих, состоящую в том, чтобы быть для себя, они должны возвысить до истины в другом и в себе самих. И только риском жизнью подтверждается свобода, подтверждается, что для самосознания не бытие, не то, как оно непосредственно выступает, не его погруженность в простор жизни есть сущность, а то, что в нем не имеется ничего, что не было бы для него исчезающим моментом, – то, что оно есть только чистое для-себя-бытие. Индивид, который не рисковал жизнью, может быть, конечно, признан личностью, но истины этой признанности как некоторого самостоятельного самосознания он не достиг. Каждое должно в такой же мере идти на смерть другого, в какой оно рискует своей жизнью, ибо другое для него не имеет большего значения, чем оно само; его сущность проявляется для него как нечто другое, оно – вовне себя; оно должно снять свое вовне-себя-бытие; другое есть многообразно запутанное и сущее сознание; оно должно созерцать свое инобытие как чистое для-себя-бытие или как абсолютную негацию».
Гегель (как и мы сегодня) жил в эпоху радикального переформатирования жизни – социального (Французская революция) и геополитического (последовавшие за революцией наполеоновские войны). В такие эпохи с новой силой встаёт вопрос: почему одни властвуют, другие подчиняются. Каков критерий? И вот философ в своей первой большой работе 1807 г. рассуждает о рабстве и господстве. Господином становится тот, кто готов смотреть в глаза смерти. Кто готов умереть. Кто готов рискнуть жизнью. Кто цепляется за жизнь – тот раб. Раб - это тот, кто не ставит свою жизнь на кон, кто хочет законсервировать, сохранить её во что бы то ни стало. Возвышаясь над жизнью, глядя смерти в лицо, человек становится господином, достигает свободы и признания. Путь к свободе и господству лежит через смертельный риск.
Это очень перекликается с известнейшими словами Гёте, возможно, самыми известными в нашей культуре:
«Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идёт на бой!» (Гёте. «Фауст» пер. Н.Холодковского).
В сущности, всё это восходит к греческой мудрости: «Война — отец всего и царь всего, она являет одних богами, других людьми, она делает одних рабами, других свободными» (Гераклит Эфесский).
Стремление избежать всеми силами риска, смертельной опасности, обойтись «потихонечку-полегонечку», возможно, хитростью - ведёт к потере господства. Это верно на всех уровнях: и отдельных людей, и социальных классов, и целых государств. Британская империя после Второй Мировой войны лишилась своего господства и ушла из Индии, убоявшись вовсе не Махатмы Ганди с его непротивлением злу насилием (хотя всё это тоже, наверное, сыграло свою роль), а двухмиллионной индийской армии, которую Британия сама же и создала, стремясь воевать по возможности чужими руками. Об этом была любопытная статья в «Литературной газете».
Собственно, то же самое наблюдаем мы и в деловой жизни. Кто готов рисковать деньгами, готов всё потерять и начать сначала – тот может стать предпринимателем. Кто не способен – тяготеет к роли наёмного работника. Он может сколько угодно рассуждать и даже убедить самого себя, что если бы в этой стране всё было устроено по уму, если бы налоговая система была справедливой и прогрессивной, если бы государство поощряло бизнес – вот тут-то он бы и стал успешным бизнесменом. Не стал бы. Потому что проблема заключена в способности рискнуть. Хотя бы деньгами.
Как сменяются элиты
Смена элит – процесс насильственный, весьма часто - кровавый. Он не может быть элегантно-автоматическим, вроде смены почётного караула. Многим хотелось бы верить в такую возможность, но, скорее всего, это лишь прекраснодушная мечта. Процесс этот может быть только насильственным, а уж насколько – это зависит от силы сопротивления старой элиты, да и вообще от многих обстоятельств, от судьбы, от провидения. В истории очень силён провиденциальный элемент и не меньше – элемент случайности.
Новая элита возникает под новую историческую задачу. В ХХ веке в нашей стране такой исторической задачей была индустриализация в преддверии новой войны. Это была жизненная необходимость, и цена той индустриализации была – любая. «Иначе нас сомнут» - как справедливо определил Сталин.
Тот руководящий класс, который был до этого, представлял собой революционную элиту, сформировавшуюся в процессе революции и Гражданской войны. Подпольщики, красные конники, «комиссары в пыльных шлемах», «агитаторы, горланы-главари», авторы коммунистических брошюр - для новых задач не годились. Кто-то, понятно, трансформировался, кто-то приспособился, но в целом – как слой, как класс – они должны были уйти. И приснопамятный 37-й год – это была брутальная, жестокая, часто дурно исполненная смена элит. Это был, выражаясь в стиле Председателя Мао, «огонь по штабам».
Прочно укоренённое интеллигентское воззрение на этот период: кровавый тиран Сталин по причине маниакальной подозрительности уничтожал всех подряд. Все эти «стены плача», «последние адреса», музеи Гулага – призваны продвигать именно такой взгляд и не дать ему забыться. На самом деле, это была именно смена элит. С элиты революционно-разрушительной (революция – это всегда разрушение!) на элиту, способную на созидательную работу. Хочется верить, что когда-нибудь в школьных учебниках истории этот трагический период будет освещён именно под этим углом зрения.
Тогда «огонь по штабам» вёлся весьма не прицельно и зацепил множество невиновных и непричастных. В сущности, это был огонь по площадям. Хочется надеяться, что при той смене элиты, которая предстоит сейчас, будет применено «высокоточное оружие», хотя, конечно, неизбежно и сведение личных счётов, и попытки (нередко удачные) оседлать новую волну и выскочить на её гребне, и затеять свою игру с использованием внешних агентов.
В некогда знаменитой, а теперь прочно забытой пьесе украинского советского писателя А.Корнейчука «Фронт», написанной накануне Сталинградской битвы и посвящённой смене устаревшей армейской верхушки, есть и воспоминание о предвоенной смене элит. Речь о руководстве промышленностью. Говорит директор авиазавода.
«Ведь вы помните, как было в промышленности. Сначала на многих заводах, в трестах сидели директорами старые, заслуженные, авторитетные товарищи, хвастались своей мозолистой рукой, сильным горлом и крепким словом, а технику дела не знали и знать не хотели, управлять заводом не умели. На каждом шагу трещали о своем бедняцком происхождении, но учиться не хотели, расширять свои старые знания новым опытом не хотели. А толк какой вышел? Заводы работали из рук вон плохо, потому что везде сидели «авторитетные» и самовлюбленные невежды, почти везде, и если бы ЦК партии не повернул круто, не поставил инженеров, техников, знающих людей во главе предприятий, то рабочие безусловно сказали бы: «Ну вас к чертовой матери с вашими старыми «авторитетными» людьми, если хозяйничать не умеете». Это факт. И как невежды ни кричали, их никто не поддержал. Народ любит и требует только знающих и умных руководителей. /…/
Верно. Думать поздно. Надо бить их, этих самовлюбленных невежд, бить в кровь, вдребезги и поскорее заменить их другими — новыми, молодыми, талантливыми людьми. Иначе можно загубить наше великое дело».
«Что-то стало проясниваться», как говорится в забавном современном фильме «День выборов» - верно?
Какова была эта старая революционная элита – об этом художественно рассказал тот же Юрий Трифонов. Трифонов сам вырос в семье советского начальника из героев Гражданской войны, отец был расстрелян в 37-м году. Он хорошо знал среду советского истеблишмента и во многих произведениях описывал быт номенклатурного дачного посёлка в Серебряном Бору. Трифонову можно верить ещё и потому, что фантазией он не обладал и в своих произведениях не выдумывал, не приукрашивал, а описывал подлинно как есть. Его произведения многим кажутся скучными именно из-за своей натуралистической правдивости. В повести «Обмен» он изображает ту самую красную элиту, проживающую на даче в Серебряном Бору.
«Дом был построен кооперативом, звучно называвшимся «Красный партизан». Георгий Алексеевич (отец главного героя – Т.В.) не был красным партизаном, его пригласил в кооператив брат Василий Алексеевич, красный партизан и работник ОГПУ, владелец двухместного спортивного «опеля». Неподалеку на том же участке жил в маленькой дачке третий брат, Николай Алексеевич, тоже красный партизан, служивший во Внешторге, месяцами живший то в Японии, то в Китае. /…/
Над братьями Георгий Алексеевич подсмеивался, считал их недалекими, звал в шутку «колунами». Сам он окончил университет, а братья даже в гимназии не успели доучиться: завертела гражданская война, кинула одного на Кавказ, другого — на Дальний Восток. Иногда удивлялся, разговаривая с матерью: «И как это таких людей за границу посылают, когда они ни бе ни ме ни по-каковски?» Еще корил братьев за жадность, за сытую жизнь, издевался над китайскими костяшками, над вечной по выходным дням автомобильной возней — братнин «опель» называл не иначе как с буквы «ж». /…/
Ссоры между братьями бывали большие — месяцами ни он к ним, ни они к нему. Мать считала, что в ссорах и во всех последующих несчастьях братьев виноваты были жены, Марьянка и Райка, зараженные мелкобуржуазным мещанством, но потом им, беднягам, тоже пришлось несладко».
Очевидно, в приснопамятном 37-м году братьев арестовали, а жён сослали, но в 70-е годы об этом не принято было внятно говорить.
Такие люди ни под каким видом не могли возглавить индустриализацию. Они не имели технических знаний, но это не самое главное. Главное в том, что они выродились и насквозь пропитались «мелкобуржуазным мещанством». Это весьма прискорбное свойство советской элиты – она невероятно быстро вырождается. Об этом я когда-то писала в статье об аристократии.
Человек с фронта
Сейчас придут люди с Украинского фронта. Сумеют ли они стать новой элитой и руководителями общества и государства или с ними произойдёт то, что было с афганцами, которых считали чуть ли не виноватыми за то, что честно исполнили приказ государства? Было бы непростительным прекраснодушием полагать, что нынешних ветеранов кто-то позовёт. Нет, не позовут. Во власть вообще не зовут, особенно при смене элит. Смогут ли прийти сами? Большой вопрос.
Эти люди, смотревшие в глаза смерти, выстоявшие, выдержавшие – очень нужны. Эти люди очевидно сражаются не с бандеровцами - с Западом. И они победят, не могут не победить. Они уже доказали, в первую очередь самим себе, что с Западом, сказочно богатым и столь же сказочно изворотливым, велемудрым и владеющим разными хитрыми технологиями, в том числе и технологиями манипуляции общественным сознанием – вот с этим Западом воевать – можно. И побеждать – можно; впрочем, последнее ещё предстоит доказать.
Стране острейшим образом нужны военные, руководители, чиновники, которые способны говорить с Западом с позиции великой державы. Способные сказать или хотя бы подумать по-суворовски: «Русские прусских всегда бивали». К несчастью, все постперестроечные российские начальники говорили и говорят с Западом, как житель колониальной империи с белым сахибом. Мы даже замечать перестали, насколько низко и постыдно наше низкопоклонство перед Западом. Наше унизительное хождение под белым флагом на олимпиаде, вступление во все организации без разбору, заведение всякого рода карго-культов вроде Болонского процесса – несть числа примеров самого подлого низкопоклонства, того, что А.К. Толстой очень верно называл «потребность лежать то пред тем, то пред этим на брюхе».
Хочется верить, что люди с фронта способны это переломить. И ещё они способны решать задачи, они не могут их не решать, потому что «на войне ведь и правда стреляют» и там нельзя ограничиться отпиской. Нынешние начальники и чиновники в массе предпочитают просто порождать бумаги «о ходе подготовки к написанию проекта решения». (Этой формулой я обогатилась, трудясь в 80-х в Минвнешторге). Ставить и решать задачи – это очень ценное свойство. А уж какое редкое! Нынешний «креативный класс» к этому не способен органически.
Известный призыв Путина к украинским военным: «Ещё раз обращаюсь к военнослужащим вооруженных сил Украины: не позволяйте неонацистам и бандеровцам использовать ваших детей, жен и стариков в качестве живого щита, берите власть в свои руки. Похоже, нам с вами будет легче договориться, чем с этой шайкой наркоманов и неонацистов, которая засела в Киеве и взяла в заложники весь украинский народ», подробнее на РБК.
– не только ли к украинцам он относится? Может, чуть-чуть и к нашим тоже? Как вы думаете?
Очень хочется верить, что люди, прошедшие войну, смотревшие в лицо смерти будут по-другому думать и по-другому действовать. И сумеют занять своё место у руля. Просто потому что больше некому.
Да, у нас распространена мысль, что армия в России традиционно не участвует в политике, ограничиваясь ролью инструмента. Традиций нет, а прецеденты есть. Да и вообще любая традиция с чего-нибудь начинается. Екатерину II привела к власти гвардия. Это не армия? Не армия, но, безусловно, военные. Декабристы тоже в значительной части были военными и вывели на Сенатскую площадь не что-нибудь, а подчинённые им воинские подразделения. Сделали они это, пройдя войну 12-го года. Я совершенно не сочувствую их предприятию, но это был, безусловно, пример участия в политике. Полковник Пестель, сочиняя свою конституцию – «Русскую Правду», явно намеревался участвовать в политике, и весьма активно.
Есть мнение среди историков, что и большевики пришли к власти и удержались во многом благодаря поддержке высших военных, царских генералов, которые увидели в них гораздо меньшее зло по сравнению с либералами. И маршал Жуков участвовал в аресте Берии, почти в государственном перевороте. Так что русские военные не так уж далеки от политики, как принято считать.
Нечто неполиткорректное
Напоследок позвольте рассказать абсолютно неполиткорректную историю из моей личной деловой практики.
Это было давно, в начале нынешнего века. Тогда мы закупали некоторые товары у испанской компании из Барселоны. Я подружилась с очень симпатичным стариком по имени Хосе Луис Кортес, ответственным за эти поставки. Мы встречались и в Барселоне, и Москве, и в других городах Европы.
В тот раз мы встретились во Франкфурте-на-Майне, на нашей профессиональной выставке, и он пригласил меня поужинать в очень стильном традиционном немецком ресторане, где прямо на месте варится пиво, в углу стоит рыцарь с опущенным забралом, а с потолка свешиваются чугунные утюги и какие-то ржавые железные штуковины неясного назначения, но, безусловно, старинные. Испанец рассказывал о своём детстве и юности, мне было приятно, что я вполне могу вести беседу на испанском языке, который незадолго до того начала учить за компанию с сыном (впрочем, прежде я учила португальский, так что мне было не слишком трудно).
И я спросила у Хосе Луиса, каково жилось при диктатуре Франко. Спросила больше ради упражнения в испанском, а получила очень интересный ответ, который запомнила на многие годы.
- Очень хорошо! – немедленно и убеждённо ответил старик. – Это потом нам рассказали, что была какая-то ужасная диктатура, все страдали. А на самом деле никто из моих знакомых вовсе не страдал, и всё было очень хорошо. Для бизнеса было вообще отлично, ясные правила: что можно – то можно, что нельзя – то нельзя. И такой коррупции, как при ЕС – даже близко не было.
Я в те времена была «наивная чукотская девушка» (как выражается моя приятельница): я тогда верила, что это у нас в России – страшная коррупция, а на Западе – сплошное правовое государство и права человека.
- А что – сейчас у вас коррупция? – с изумлением спросила я.
- А то как же! – рассмеялся Хосе-Луис. – При ЕС у нас столько разных правил, всё регламентировано настолько, что выполнить всё это – никто не может. Просто в принципе не может. Ну и приходится как-то решать вопросы. Вот и коррупция. Причём всё это идёт по нарастающей. И все всегда чувствуют себя виноватыми. На это, как видно, всё и рассчитано. При Франко ничего подобного не было и близко. Каудильо бы этого не допустил.
А после второй кружки пива (а кружки там огромного размера) мой Хосе-Луис проговорил задумчиво:
- Где я только не был и не жил! И в США, и почти везде в Латинской Америке, у меня и жена – кубинка. В Европе работал во всех, считай, странах. И вот что я тебе скажу: лучший образ правления – военная диктатура. Простые ясные правила, бизнесу удобно, простым людям понятно. Болтунам что-то не нравится, а простым людям нет лучше военной диктатуры.
Я была очень изумлена: мой собеседник был стар, но всё-таки не маразматического возраста. К тому же он очень опытный в бизнесе человека, говорящий на нескольких языках, действительно, имеющий не туристическое знакомство со многими странами. Притом, похоже, говорил он не для того, чтобы сострить или эпатировать собеседника, стар он для этого. Думала я думала, возвращаясь в гостиницу, да так ничего и не придумала.
С того вечера прошло почти двадцать лет, мы нахлебались либеральной демократии по самое не могу. И давний рассказ старика-каталонца сегодня не кажется мне столь шокирующе-несообразным.
Татьяна Воеводина
Илл. Раиса Зенькова, "Трутни", 1949 г.
