Полковника Бочарова выносят из боя...
11 лет назад 1 сентября случился теракт в Беслане.
Даже спустя 11 лет хорошо помню, как трупы расстрелянных заложников, в основном мужчин, боевики выбрасывали со второго этажа школы — их тела падали на землю с глухим стуком, как потом раздались два взрыва, и земля дрогнула под ногами...
Я был за линией огня, вжался в землю, но хорошо видел, как с верхних этажей террористы стреляли в спины женщин и детей, бежавших из горящего спортзала. Плотность огня была настолько сильной, будто свинец висел в воздухе, закрывая смертельной пеленой яркое осеннее солнце. А в шум боя врывался отчаянный детский крик: «А-а-а-а-а-а-а-а!..»
А он, полковник спецназа ФСБ РФ из управления «Вымпел» Вячеслав Бочаров, через минуту был на линии огня. В пылающий спортзал он вошёл первым и потом в одиночку вёл бой с бандитами, одновременно спасая оставшихся в живых детей.
Прикрылись живым щитом
За плечами Героя России полковника Бочарова — три войны, ранение в Афганистане, падение в вертолёте и Беслан. Там, в Беслане, тогда погибло 10 наших спецназовцев. А Бочаров считался пропавшим без вести, ему даже успели вырыть резервную могилу. Но он тогда не только выжил, но и вернулся в спецназовский строй ещё на шесть лет.
— В тот день взрыв в захваченной школе произошёл внезапно для всех — для нас, заложников и террористов, — рассказывает Вячеслав Бочаров. — Мы два дня держали под наблюдением каждый сантиметр школы. Боевиков вроде немного, но они прикрывались живым щитом из более чем тысячи женщин и детей.
А после взрыва стояла только одна задача — спасти как можно больше заложников. Стрельба стояла дикая. Навстречу нам бежали женщины и дети, все в крови — кто в своей, кто в чужой! Их ловили наши ребята и на руках выносили из огня.
Моей группе предстояло первой войти в школу и разведать обстановку. Но как пройти эти 25 метров по асфальтированной площадке... Я никогда в жизни так не бегал: пули бьют под ноги, гранаты из подствольника рвут воздух осколками. Рядом со мной, буквально в метре, падает женщина. Пуля боевиков попадает ей в голову, мозги дымятся на асфальте.
Часть моих ребят пошла к главному входу в школу, а мы с двумя офицерами, Скрипкой и Боцманом, кинулись в санчасть, где был вход в спортзал. Террористы поливают нас свинцом — мы же перед ними как на ладони. А их не видно за окнами. Куда стрелять?
«Ты о нас подумал?»
Дверь из санчасти в спортзал оказалась замурованной. Мы пошли другим путём — по открытой местности, под огнём боевиков.
Я многое видел в жизни, а здесь сердце сжалось в комочек. Перед входом в спортзал лежал убитый мальчик, года полтора от силы. И мёртвые глаза с длинными ресницами смотрели на меня... В спортзале живых осталось человек десять... Боевиков там не было. Погибшие лежали слоями. Просто кровавое месиво. По мёртвым ползают живые женщины и дети, их криков не слышно, всё заглушает стрельба. Я пытаюсь их вытащить, а они все в крови, из рук выскальзывают. Собрал всех живых и перенёс в безопасное место. А сам кричу в рацию:
— Прекратить стрельбу! Тут только мёртвые!
— Мы не стреляем! — отозвалась рация. — Стреляют местные!
Тем временем спортзал загорелся. Потом кто-то говорил, что спецназовцы применяли огнемёты. Враки! Спортзал загорелся изнутри. От взрыва. Как потом выяснилось, стреляли действительно местные — ополченцы из отрядов так называемой самообороны. Откуда у них было столько оружия и куда потом стволы исчезли? Почему так много было там неизвестных людей с оружием?
Бочаров передал информацию в штаб, затем вернулся к окнам, чтобы расчистить вход для других бойцов спецназа. На втором этаже он едва не попал в ловушку — не знал о том, что боевики, захватив заложников, засели в актовом зале. Там с пулемётчиком, державшим коридор, Вячеслав начал дуэль. Один!
Пуля попала полковнику в голову. Про такое ранение говорят: не жилец!
— Как на духу говорю, — продолжает Вячеслав Алексеевич. — Кровь по лицу хлещет, а я в сознании...
Потом, как мне рассказывали, меня из школы вынесли... Смотрят: вроде свой. В камуфляже, при автомате. А лица нет. Отвезли в госпиталь Владикавказа. Раненых было столько, что в коридорах складывали. Какие имена? Какие фамилии? Спустя несколько дней на самолёте МЧС меня доставили в НИИ им. Бурденко. Дней через пять приоткрыл глаза, вижу синие стены с чёрными дырами... Смотрю на мир, словно на чёрно-белые контурные карты, — у нас были такие в школе. Как потом оказалось, сетчатка глаз от контузии рассыпалась.
Вроде люди рядом. Кто они? Чутьё подсказало, что я, похоже, в безопасности и могу не бояться тех, кто рядом. Шевельнул рукой, показав, что могу писать. На три слова «ЦСН, ФСБ, Бочаров» ушли все силы. Слава богу, легализовался.
Так и лежал, не помню, сколько дней: то очнусь, то вырублюсь. Весь в проводах, как Терминатор. Рядом медсёстры, словно тени, и вроде на меня — ноль внимания. Глядь, а жена Наталья рядом сидит и как-то сердито в упор спрашивает:
— Ты о нас думал?
А мне говорить нечем: язык словно колода. Всё во рту оторвано: верхняя челюсть, нёбо, нос свёрнут. Опять царапаю на бумаге: «Не думал! Иначе как воевать? А теперь есть время подумать о вас». Наталья — в плач. Слёзы капают на мою щетину...
Вячеслав Бочаров в родном Рязанском высшем воздушно-десантном командном училище на Аллее Героев.
Может, это жёстко и цинично, но наши жёны — сильнейшие в мире и духом, и разумом. Только они не представляют, что в бою надо думать не о тех, кого оставляешь дома. Это словно гири на ногах. Надо думать о тех, ради кого идёшь на риск. Иначе погубишь себя. Правду говорю, горькую для близких, но правду.
Ребята приходят в спецназ ФСБ не за деньгами, — продолжает полковник. — За деньги нельзя умирать. Каждого, кто приходит кандидатом в наши ряды, мы ведём к мемориалу Памяти, где золотом в мрамор вбиты имена погибших братишек. И где-то в конце списка в будущем могут появиться и их фамилии. И если мужчина идёт к нам, он уже с этим согласен. А у меня в отделе шесть таких памятных досок... После Беслана на «освободившуюся» вакансию было по несколько кандидатов. Это не конкурс на смерть. Это конкурс на лучший человеческий материал.
Ну а больничная жизнь мне надоела до чёртиков. В какой-то момент попросился в общую палату. Видимо, достал я докторов, и к вечеру меня перевели в «семейную» палату. Через день я стал ходить, потом приседать, отжиматься от пола. Через полтора месяца меня выписали «на волю». И почти сразу стал ездить на службу на метро, прикрыв платочком разорванное лицо, чтобы пассажиров не пугать. А потом было 12 пластических операций. Вроде стал похож сам на себя. Даже фотографии на документах менять не пришлось.
Честь имею, ваш Вячеслав Бочаров.
Владимир Сварцевич
