Сегодня, в пору тревожных перемен мироустройства, вопрос образования волнует нас едва ли не больше, чем вопросы экономики и здравоохранения, потому что от системы образования зависит будущее России. Мы беседуем с доцентом кафедры истории РГАУ-МСХА имени К.А. Тимирязева, кандидатом исторических наук, автором известной книги об императоре Александре III «Сильный, державный» И.Е. Дроновым.
– Иван Евгеньевич, как, на ваш взгляд, за последние два десятилетия изменилась система вузовского образования?
– В последние два десятилетия в России происходит демонтаж советской системы образования и выстраивание на её обломках иной системы. В общем-то, это закономерный и неизбежный процесс: было бы странно, если бы при радикальном изменении всего уклада жизни страны система образования осталась прежней. Моделью перестройки высшего образования руководство России избрало западную, т.н. Болонскую систему, что тоже неудивительно – со времён Горбачева Запад служил образцом для копирования практически всех реформ в нашей стране. Само по себе это не является предосудительным – наши предки не стеснялись перенимать полезные для развития своей земли плоды просвещения с Запада и поступали весьма мудро. Но тут важное слово «полезные», причем полезные для страны и народа, для их будущего, а не для частных интересов отдельных лиц.Какую же пользу должна была принести Болонская система России, согласно обещаниям тех, кто занимался её внедрением здесь? Когда начиналась обработка общественного мнения в пользу «болонки», то её адепты выдвигали в качестве главного преимущества данной системы перспективу совместимости нашего высшего образования с западным и конвертируемости дипломов. Предполагалось, что студенты смогут свободно учиться в разных странах, получая в дальнейшем возможность выбирать наиболее привлекательное место для трудоустройства по всему цивилизованному миру. Преподавательское сообщество тогда воспринимало эти рассуждения с кислой ухмылкой: было понятно, что даже в случае успеха (весьма маловероятного) этой затеи, единственным результатом её станет усиленный отток самой талантливой российской молодежи на Запад. Где тут польза для России и её народа? Разве это не очередной канал для выкачки ценного ресурса вслед за нефтью, газом, лесом, алмазами и пр.?
Как и все остальные сказки про «открытое общество», это обещание единого образовательного пространства оказалось морковкой для ослика. Наши отечественные дипломы новоиспеченных бакалавров и магистров как не признавали на Западе, так и не признают.
После известных крымских событий 2014 года подобная установка на безвозмездный экспорт российского интеллектуального потенциала за рубеж стала сильно смахивать на национальное предательство, поэтому шарманку на эту тему несколько приглушили, зато на первый план вышла другая идея-фикс реформаторов: повышение всевозможных рейтингов – преподавателей, вузов. Расцветом высшей школы в России в этой парадигме представляется перемещение какого-нибудь нашего университета в каком-нибудь международном рейтинге с 999 места на 899, а максимальный прирост индекса Хирша преподавателей рассматривается как главный показатель их компетентности. Возможно, моё мнение субъективно, но мне подобная стратегия развития российской высшей школы кажется бесперспективной. Сама по себе идея оценивать национальную систему образования по критериям, устанавливаемым вне национальной юрисдикции, очевидно, ошибочна. Недавний погром нашего спорта вследствие «допинговых» скандалов, устроенных соответствующими международными организациями, контролируемыми коллективным Западом, наглядно показывает –в чью пользу работают все эти механизмы. Играя по чужим правилам, невозможно выиграть. Вот поэтому, несмотря на все приложенные усилия, наши вузы за последние 15 лет (с тех пор как Россия подключилась к Болонскому процессу) так и не смогли улучшить свои позиции в международных рейтингах. Боюсь, что никогда и не улучшат. То же касается и всех прочих индексов и рейтингов, центры управления которыми находятся за пределами России. Как бы мы ни надрывались, на какие бы жертвы ни шли, нам никогда не победить в этой недобросовестной конкуренции.
В руководстве России вроде бы постепенно начинают осознавать, что все эти разнообразные интеграции в международные (по сути – западные) институты оборачиваются надувательством нашей страны. Свидетельством этого осознания и курса на суверенизацию как будто служат недавно принятые поправки в российскую конституцию. Тем большим диссонансом с этим здравым курсом выглядит продолжающееся переформатирование (причём всё более жесткими методами) нашей национальной школы под чужие стандарты.
Теперь вот появилась новая писаная торба – искусственный интеллект в образовании, – с которой наши реформаторы, судя по всему, собираются носиться в ближайшие 10 лет. Преподавательское сообщество, ученики и родители по этому поводу испытывают очень дурные предчувствия, опасаясь, что эта инновационная затея приведёт к очередному погрому того, что осталось от нашей национальной образовательной системы…
Не считая своё мнение бесспорным, я, тем не менее, позволю себе утверждать, что основным пороком всех реформ нашего образования впоследние 20 лет является их бесцельность. Проработав все эти годы в вузе, я, как и многие мои коллеги, никогда не мог понять, зачем затевается та или иная реформа, какой положительный эффект она может принести не отдельным лицам или лоббистским группам, осваивающим выделяемые на реформы бюджеты, а стране и народу, как и почему она приведёт к повышению качества молодых кадров, развитию народного хозяйства, росту материального и духовного благосостояния населения. Обоснованной и внятной цели у всех этих реформ не было и нет, как нет и честного научного анализа того, как сказались уже произведённые реформы на нашей школе и оправдано ли их дальнейшее продолжение в том же направлении.
Разумеется, нельзя забывать, что система образования не самобытная сущность, а функция общества и государства (учитывая исторически обусловленную специфику России, в решающей степени – государства). Образование должно изменяться в соответствии с запросами и стратегическими целями, которые они перед ним ставят. Но в том-то и беда, что наше государство (в отличие от того же Китая, например) само очень смутно представляет, куда оно идет, что строит, кем хочет быть страна через 5, 10, 20, 50 лет, в чём вообще смысл существования России. Поэтому вся политика нашего государства, самому себе запретившего иметь идеологию,ситуативна, фрагментарна, непоследовательна, в этой политике не просматривается никакой целостной стратегии национального развития. Все, что предлагается время от времени в качестве таковой, носит имитационный характер. И ситуация в образовании является лишь отражением этого нашего пути…
– Что было, на ваш взгляд, значимо и полезно в системе образования царской России и чем мы безвозмездно пользуемся из того багажа? Что было из него утрачено в советское и постсоветское время?
– Как советская, так и дореволюционная система образования – понятия условные и обобщенные. За примерно столетие существования той и другой они довольно сильно изменялись, эволюционировали. Тем не менее можно выделить основополагающие принципы, краеугольные камни, определявшие природу этих систем на всей длительности их существования. Стоит отметить, что в России Министерство народного просвещения и единая государственная система образования были созданы в 1802 г. – раньше, чем во многих странах Европы. В основу этой системы были положены принципы общедоступности и преемственности всех ступеней образования от низших крестьянских школ до университетов. Создатели российской системы образования вдохновлялись общеевропейскими в то время идеалами Просвещения, согласно которым знание – сила и знание – благо. Отсюда вытекала интенция приобщить к этому благу всех людей и возвести эту силу в людях на высшую степень развития.Конечно, в начале XIX века, когда ещё существовало крепостное право в России, воплотить в полной мере эти принципы не представлялось возможным, однако направление развития было задано, и уже в те времена дети крепостных крестьян, пройдя вверх по лестнице образования, становились академиками (М.П. Погодин, А.В. Никитенко). Окончательное оформление общедоступная и, так сказать, «вертикально-интегрированная» школа получила в советское время. Путь из деревни в университет и в Академию наук стал обычным явлением.
Какова же цель системы образования, как её понимали в царской России? Само собой, речь шла о подготовке специалистов для народного хозяйства и квалифицированных кадров для государственного управления, но всё-таки высшей целью образования считалось восхождение учащегося до степени универсальной личности. Поясню, что это значит. Те, кто создавал отечественную систему образования в первой половине XIX века, были в основном последователями гегелевской философии, весьма популярной в то время. Движение всемирной истории Гегель рассматривал как процесс самопознания универсального духа, как последовательное развертываниеи раскрытие в природных, социальных и культурных формахвсех потенций Абсолюта. Эта, казалось бы, совершенно умозрительная конструкция имела, однако, важные практические импликации. Ведь из неё следовало, что участие во всемирно-историческом развитии возможно только через приобщение человека к познающей деятельности универсального духа икего всесторонней творческой активности. Следовательно, средоточием нерва истории оказываются не кабинеты политиков, не городские площади и не поля сражений, а университеты как место встречи с универсальным духом, как место, где можно было стать сознательным деятелем исторического процесса, а не его бессознательным орудием. В этой перспективе понятно, почему так высока была символическая ценность высшего образования в дореволюционной России. Многие консерваторы удивлялись тогда, отчего это молодежь так рвётся в университеты, ведь диплом далеко не гарантировал повышение социального статуса, намного важнее были связи и протекция. Почему не торгуют пенькой и салом, складывая рублик к рублику? Но для интеллигенции знание было не капиталом и пропуском в ряды сытой элиты, а средством реализации своей человеческой сущности. Освоение всего богатства человеческого знания и культуры и приобщение к нему как можно большего количества людей – единственный путь подлинного прогресса, то есть движения в направлении всё более полного освобождения человека от природной и социальной обусловленности. Кто читал интеллектуальный бестселлер второй половины XIX века – «Исторические письма» П.Л. Лаврова (кстати, типичного гегельянца), – тому понятныфилософские основания той «воли к знанию», которая была столь свойственна русской интеллигенции пореформенной эпохи.
Мне кажется, что при всех зигзагах и революционных заскоках образовательной политики советской власти в 1920-х основная линия развития системы просвещения дореволюционной России сохранилась и после 1917-го. Это связано не только со сталинским «термидором», который и сам по себе не был случайностью, но и с тем, что мировоззренческие предпосылки у большевиков-приверженцев марксизма (материалистического извода гегельянства) и создателей русской дореволюционной школы были генетически общими. Я учился в советской школе в 1970–1980-х и до сих пор помню расхожие мантры, основанные на цитатах из Ленина, в которых отражался исходный код советской системы народного просвещения. «Всесторонне развитая личность» – это оттуда, из Гегеля. «Коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество», – из того же источника. То же самое могли сказать Т.Н. Грановский и Б.Н. Чичерин, да, пожалуй, и граф С.С. Уваров, разумеется, заменив слово «коммунист» на «полноценнаяличность». «Учиться, учиться и учиться» – тут, мне кажется, вождь мирового пролетариата вспомнил свою юность, когда зачитывался «Историческими письмами» Лаврова.
В постсоветское время, как известно, Маркса и Гегеля выбросили на свалку истории, их (заодно с Платоном и Сократом) разные либеральные гуру наподобие Карла Поппера стигматизировали как идейных вдохновителей тоталитарного общества. В либеральном, «открытом», обществе, конечно, не место тоталитарному убеждению в том, что истина одна, а все остальное – заблуждение. Это гнусная дискриминация «всего остального». Истин много, хороших и разных. Как много и разных полов, а не два – М и Ж, – как считали в тёмные тоталитарные времена. Вот это плюрализм и толерантность, свобода и открытость новому. В подобной парадигме профессор университета и шаман вуду в общем-то фигуры равноценные, шаман даже поинтереснее будет, лайков точно больше наберёт. Понятно, что никакая наука в традиционном смысле слова в таких условияхдолго существовать не может. Как не может существовать и единое образовательное пространство. На мой субъективный взгляд, как нечто структурно и духовно цельное ни то, ни другое уже и не существует в Российской Федерации.
Чем мы ещё продолжаем пользоваться из наследия прежней эпохи, так это кадры учителей, преподавателей, ученых, сформировавшихся ещё в старой парадигме. Но через одно-два десятилетия не будет и их. И г-н Греф посредством искусственного интеллекта будет окормлять подрастающие поколения. Возможно, это будет рай. Или ад. Кто доживёт, тот увидит.
– Какие шаги необходимо сегодня предпринять на государственном уровне, чтобы восстановить в целостности российскую систему образования? (Профессор ИМЛИ, доктор филологических наук В.Ю. Троицкий убеждён, что шаги эти просты: восстановить разрушенное).
– К сожалению, давать советы по поводу государственной политики в нашей стране – дело заведомо безнадёжное. Какая бы то ни было критика любимых детищ наших реформаторов от образования – будь то ЕГЭ или Болонская система – попросту игнорируется, даже если она исходит от авторитетных в научном и образовательном сообществе персон.Вести на равных диалог с обществом нашей власти, видимо, ещё предстоит научиться.
Повторю ещё раз: прежде всего нам (и государству, и обществу) необходима рефлексия по самым фундаментальным мировоззренческим вопросам. Когда человек или государство не может определиться, кем ему быть и куда идти, включается инстинкт подражания, и возникают разные карго-культы. Вот поэтому мы и имитируем Запад, копируем его институции, поэтому идолопоклонствуем курсу доллара и нефтяным котировкам, индексам Хирша и всяким зарубежным рейтингам… При собственной пустоте других ориентиров нет и не будет.
– В вашем поле зрения постоянно находятся студенты. Какие улучшения, дополнения они сами хотели бы видеть в системе образования? Каким должно быть это самое «патриотическое воспитание», о котором много говорится в последние годы, однако огромный процент молодёжи не связывает своё будущее с «этой страной»?
– Умонастроение основной массы студенчества, как мне кажется, вполне отражает господствующие в нашем обществе установки – прагматизм и конформизм. Высшее образование они рассматривают с точки зрения высокооплачиваемой работы и карьерных перспектив. Желательные улучшения системы образования видятся им в том же ракурсе. Что ж, это объяснимо: если молодёжь приглашают включиться в общество, которое построено на беспощадной конкурентной борьбе и в котором мерилом успеха служит денежный критерий, то закономерно, что она желает хорошенько вооружиться всеми доступными средствами для такой борьбы. Разве мы не этого хотели?
Вопрос о патриотизме, пожалуй, самый сложный. Что такое патриотизм? С одной стороны, это любовь к берёзкам, куполам церквушек, сказкам Пушкина, родной речи – ко всем тем, архетипическим, вещам, которые заставляют испытывать безотчётное щемящее чувство именно к этой земле, а не какой-то иной. Такой патриотизм можно назвать стихийным, прирожденным, он входит в нас, так сказать, с молоком матери. Но есть и патриотизм гражданский, политический, уже не только на чувствах основанный, но и осознанный. Он зиждется на осознании общности интересов и устремлений. В советской стране патриотизм строился вокруг общей всем Родины, коллективным хозяином которой считался весь советский народ. Это было закреплено в Конституции, разъяснялось в пропаганде, звучало в чудесных искренних песнях, да, в общем-то, часто подтверждалось и на практике. Сегодня советской Родины больше нет, соответственно нет и того советского патриотизма, а песня «Широка страна моя родная», очевидно, уже никак не отражает окружающую нас действительность.
Существует другая разновидность гражданского патриотизма, в советские времена его назвали бы буржуазным, но можно назвать и французским, поскольку он – детище Великой французской революции. Этот патриотизм объединяет в политическую нацию собственников, каждый из которых владеет не общей Родиной, как советские граждане, а своим личным кусочком Родины. Такой патриотизм мобилизует этих собственников кусочков Родины на защиту своего права собственности от покушений со стороны других политических наций (Германии или Англии, например), а также против внутренних пролетариев, никакого кусочка Родины не имеющих и, следовательно, в политическую нацию не входящих. Но буржуазный патриотизм является устойчивой основой государства только при условии, что в совокупности этих владельцев кусочков Родины хотя бы половина населения, а лучше 2/3. Если же в стране оказывается слишком много пролетариев, не имеющих ни собственности, ни Отечества, то наступает очень серьезный кризис буржуазного государства. А бывает и так, что, прикинув все выгоды и издержки, собственники кусочков Родины приходят к выводу, что разумнее сдать страну внешнему врагу. Так французская буржуазия сдавала своюbelleFrance немцам в 1871 и в 1940 гг.
В 1990-е советскую Родину поделили на кусочки, однако, поскольку кусочки эти были распределены чудовищно неравномерно и большинство населения не получило вообще ничего, то можно констатировать, что буржуазной политической нации в нашей стране не сформировалось и возникновение присущего ей типа патриотизма здесь маловероятно (в виде чего-то реального, а не имитации). Поэтому все, перед кем будет поставлена задача патриотического воспитания, будут в очень большом затруднении. Трудность заключается в ответе на вопрос: что у нас, россиян, общего друг с другом и что нас объединяет в нечто целое? К чему апеллировать, чтобы эти слова не были медью звенящей и кимвалом звучащим? Конечно, существует славное прошлое, которое является чем-то общим для нас всех (или почти всех). Когда Владимир Владимирович Путин говорит о подвиге советского народа в Великой Отечественной войне, я его хорошо понимаю и разделяю его чувства. Его отец был ранен, защищая Ленинград, и мой отец был ранен, защищая Ленинград. Но это у наших отцов было тогда нечто общее, ради чего они вместе проливали кровь. А какие общие интересы нас объединяют сегодня? Ведь ни той советской Родины, ни того Ленинграда уже давно нет…
У меня нет ответа на вопрос, на какой основе будет сформирована новая историческая общность под названием «российская нация», и какова будет природа патриотизма этой общности. Но не будем унывать. Скоро вступит в силу принятый Госдумой закон о воспитании, который предписывает, в частности, обеспечить «формирование у обучающихся чувства патриотизма». Очень рассчитываю, что в этой связи компетентные лица напишут методичку и всем нам разъяснят, как правильно Родину любить, чем и устранят любые недоразумения на этот счёт…
Беседу вела Ирина Ушакова
