Военная журналистика требует не только высоких профессиональных навыков, но также мужества и готовности к экстремальным условиям работы. Военкоры находятся на передовой линии событий и могут дать уникальную и достоверную информацию о происходящих событиях. Репортер Александр Коц с 1999 года занимается военной журналистикой. Он рассказал о том, как обстоят дела на фронте, своем первом опыте в горячей точке, особенностях профессии и новой элите.
– Александр Игоревич, что сейчас происходит на Харьковском направлении?
– Противник стянул на это направление все стратегические и оперативные резервы. Все большие соединения сейчас находятся под Волчанском и Липцами, вплоть до элитных подразделений – 82-я десантно-штурмовая бригада, которая в прошлом году брала село Работино, 71-я егерская бригада, охрана генштаба, все подразделения спецназа главного управления разведки Буданова. Тактические резервы остаются на направлениях для ротации, но те силы, которые враг держал в Запорожской области, Днепре, под Киевом – брошены на Харьковщину.
В случае нашего глубокого прорыва на других направлениях, он не сможет оперативно среагировать. «Слобожанская мясорубка» продолжается, наши ребята перешли к обороне, и серьезных наступательных действий пока нет. Сейчас главная задача – держаться, не дать противнику нас отбросить обратно и уничтожать как можно больше живой силы ВСУ. Основной ресурс, который не смогут восполни ть никакие поставки Запада – человеческий.
Мы сегодня видим, что мобилизация на Украине происходит неохотно. Люди приходят в военкомат, чтобы избежать тюремного заключения. У нас же каждый день заключать контракт приходит тысяча добровольцев, которых сразу отправляют на полигон, и в зону СВО они приезжают более-менее подготовленными. В прошлом году на Запорожье мы переиграли противника за счет резервов. Сейчас важно как можно больше уничтожить сил врага на Харьковщине.
– В начале СВО вы говорили о трудностях со снабжением ВС РФ. Как сейчас обстоят дела с этим и возникли ли новые проблемы?
– К сожалению, эта проблема сохраняется. Интенсивность боев нарастает, и те же беспилотники становятся расходным материалом. Получать их по линии Министерства обороны очень долго из-за бюрократии, поэтому развивается волонтерско-гуманитарное движение.
Острая нехватка средств защиты от FPV-дронов, которые перевернули все представления о современной тактике войскового боя, нивелировав любое преимущество бронированной техники. Сейчас штурмовые наступления ведутся практически без танков и БМП, потому что у противника огромное количество FPV-дронов, и складывается такая ситуация, что дрон стоимостью 50 тысяч рублей с легкостью уничтожает технику, которая стоит несколько миллионов.
На данный момент в России много конструкторских бюро, где энтузиасты делают потрясающие вещи. Буквально на днях на выставке «Россия» на ВДНХ в рамках двухлетия проекта «Все для Победы» наградили разработчиков дрона «Упырь», и сейчас через народный фронт им будет оказана помощь в масштабировании производства. Это средство поражения, которое уже зарекомендовало себя в деле.
Необходимо постоянно развиваться в области производства техники. У противника уже FPV–ПВО, которое сбивает наши разведывательные беспилотники.
– Как оцениваете роль поставок Запада?
– «Абрамсы» и «Леопарды» горят, как и любой другой танк, но они все равно влияют. Много проблем доставляют и высокоточные HIMARS, и американское ПВО Patriot. Украине сейчас передали баллистические ракеты ATACMS, дальность удара которых 300 километров, что теоретически ставит под удар Крымский мост.
– Как изменилась техника ведения боя с нашей стороны?
– Существенный вклад при поражении техники врага вносят барражирующий боеприпас «Ланцет» и FPV-дроны. Противника нервирует наш РЭБ, которым мы можем на некоторых участках подавить работу Starlink. На этой спутниковой связи построено управление украинских войск.
Больше не действуем большими группировками с техникой, как вначале. Сегодня штурмы – это 3–4 человека с предварительной отработкой артиллерией.
У нас появились единые разведывательно-ударные контуры, которые контролируют передвижение штурмов. Они выполняют управление боем в режиме онлайн, например, могут связаться с операторами FPV-дронов, в случае если группу накрывает пулемет.
– Какие особенности освещения конфликта на Украине?
– За границей в Сирии, Афганистане, Ираке было сложнее работать из-за языковых барьеров и бюрократии: 90 процентов времени тратишь на договоренности. Если в начале СВО журналисты были предоставлены сами себе, то сейчас их сопровождает и контролирует пресс-служба Министерства обороны. Первые месяцы под видом журналистов кто только не ходил вплоть до агентуры противника.
OSINT-группы просматривают материалы блогеров и журналистов и вычисляют местоположение объекта, по которому потенциально могут дать цель, именно поэтому материал нужно согласовать с пресс-службой Министерства обороны. Как правило, журналистов сопровождают в одни и те же места: снимается много сюжетов о том, как стреляет танк, запускается беспилотник. Но все-таки за железом должна быть человеческая судьба.
– Чья судьба больше всего тронула?
– Каждая по-своему дорога. Меня поразила история десантника, который жил последние 10–15 лет в Великобритании и ОАЭ, оставил бизнес на друзей и отправился на фронт.
Подобным примером может служить и человек, который когда-то работал в спецслужбах, а сейчас миллионер с Рублевки. Он не только возглавил артиллерийский дивизион, но и полностью экипировал и оборудовал его. Это стал один из результативных дивизионов на направлении Кременной.
Интеллектуалы приезжали проводить референдум в Херсон, заражались патриотизмом и подписывали контракт. Бывший прапорщик, который 30 лет назад был старшиной роты в военно-учебном заведении, а те, кто сегодня командуют округами, были у него в подчинении. Прапорщик и генерал обнимаются, целуются как старые друзья, которые друг другу очень благодарны.
– Владимир Путин сказал, что нужно поддерживать участников СВО и их семьи. Как вы думаете, что изменится в социально-политическом устройстве и как в него встроится новая элита?
– Сейчас у нас сильный гражданский контроль, в частности через социальные сети, которые являются серьезным инструментом влияния на общественную жизнь. За эти годы Россия показала, что зрелое гражданское общество готово защищать те идеалы, которые и отстаиваются в зоне специальной военной операции.
Государство в прошлом году запустило новый проект – «Время героев», в котором участники не паркетные генералы, а военные с государственными и военными наградами. На их примере мы будем смотреть как «новая элита» вписываться в общественно-политическую жизнь РФ. Врио главы Республики Алтай.– А. А. Турчак уже пригласил ветеранов работать в свою команду.
– Как перестановки в Министерстве обороны повлияют на ход специальной военной операции?
– В боевом составе генштаба изменений нет. Новая команда, как я понимаю, будет больше заниматься социально-экономической составляющей Министерства обороны. В первую очередь – налаживание эффективности расходования средств.
Война – очень динамичная, то, что ты заказывал вчера, сегодня уже бесполезно. Мне кажется, новая команда будет выстраивать схему выгодного сотрудничества ВПК, народных конструкторских бюро и частников.
Важно наладить и социальную составляющую. Тот факт, что социально-жилищным обеспечением военных будет заниматься Анна Цивилёва, внушает осторожный оптимизм. Она уже больше года возглавляет фонд «Защитники Отечества» и глубоко погружена в тематику. Сам фонд работает с ветеранами СВО, но туда обращается и огромное число действующих бойцов.
Будем надеяться, что новой команде удастся выстроить эффективные отношения с производителями техники, и произойдут изменения в части более современного и своевременного оснащения Армии.
– Что делать с молодым поколением украинцев, которых воспитывали с установкой «Россия – враг»?
– Как показывает опыт на наших новых территориях, люди встраиваются в новую жизнь, учатся в вузах. Процентов 80 населения совершенно аполитичны, включая молодежь. Если мы сможем создать благоприятные условия, то не будет никаких проблем.
Что касается всей Украины и в большей степени Западной, то уйдет не одно поколение на примирение в глобальном смысле с украинцами. Можно, конечно, привести в пример опыт с Чеченской республикой. Двадцать лет назад я не мог себе представить, что русский и чеченец бок о бок будет воевать в СВО. Но воевали там не так жестоко, и сменилось целое поколение.
– Как вы оцениваете возможность раскачки конфликта в Казахстане?
– Я думаю, чем меньше Украина будет показывать результат с помощью предоставляемого вооружения, тем у Запада будет больше поводов попытаться открыть второй фронт. Это необязательно может оказаться Казахстан, такой точкой может стать Таджикистан или любой другой регион в Средней Азии.
Это может быть регион, куда нам придется отвлекаться по линии ОДКБ, когда при нападении на страну-участницу договора, мы должны будем оказать военную помощь. Мне не кажется, что это перспектива ближайшего времени, до конца года второго фронта точно не будет.
У Запада есть второй фронт – Израиль, который опубликовал план вторжения в Южный Ливан для нейтрализации угрозы со стороны «Хезболлы», но чтобы ее нейтрализовать, надо идти до столицы Ливана Бейрута. Запад понимает возможность гипотетической войны на Ближнем Востоке, в этом случае их приоритеты быстро сменятся.
– Вы служили в ВДВ РФ и с большим уважением отзываетесь о взводном Сергее Пицуне. Как этот опыт помогает в зоне СВО?
– Было бы большим лукавством сказать, что в армии в 1996–1998 годы научили тому, что я умею сейчас. Один из девизов воздушно-десантных войск: «Нет задач невыполнимых».
С лейтенантом Пицуном была забавная история, когда на зимней укладке парашюта я покурил рядом с куполом, что категорически запрещено, потому что купол быстро загорается, как пушинка. Когда взводный это заметил, то заставил двести раз отжиматься. Примерно на пятидесятом отжиме я решил, что больше не могу, на что Пицун сказал: «Можешь, ты же десантник». По итогу я отжался двести раз и был насквозь мокрый.
Позже, когда в работе наступал экстремальный момент, я всегда вспоминал лейтенанта Пицуна, и это придавало сил продолжать исполнять журналистский долг.
– Какой был первый опыт в горячей точке?
– Мне было 25 лет в Чечне. Было много ожиданий, профессия казалась романтичной и героической, но по большей части это тяжелый физический труд. Сначала не осознавал степень риска и опасности в сложные моменты, всему учишься на личном опыте. Происходило познавание профессии через хороших людей, через ощущение братства с военными, когда живешь их суровым бытом.
Военная журналистика либо сразу затягивает, либо отталкивает. Опыт в Сирии или Ираке показал, что мы можем работать не то что наравне с признанными мэтрами CNN или ВВС, но и лучше. Те сказки, которыми кормили на журфаке об их оперативности и объективности, оказались небылицами.
Для меня было откровением, когда в 2008 году во время войны в Южной Осетии в выпусках новостей CNN и BBC показывали откровенную ложь. Они брали наши съемки как «Грады» грузинские бьют по нам и говорили, что это якобы наши снаряды бьют по Грузии. Это был переворот в моем сознании, когда я полностью разочаровался в западной журналистской школе.
– За командировку в Южную Осетию вы были награждены медалью «За отвагу» и там же были ранены, но продолжили исполнять журналистский долг. Что в такие моменты дает сил не падать духом?
– Мне повезло, что рядом находился журналист «Московского комсомольца» Виктор Сокирко. Он сам ветеран Афганистана, кавалер ордена Красной Звезды. Мы лежали друг к другу головами, и он на протяжении полутора часов, пока шел бой, со мной периодически разговаривал. Как бой стих, наша техника начала выезжать, Витя остановил одну из БМП и кричит: «Давай скорее беги сюда, будем эвакуироваться».
У меня были в ноге осколки, а там надо было подняться метров 5 по откосу. Я головой качаю, говорю, что не могу, а Витя: «Можешь, ты же мужик, соберись». Тут у меня в голове звучат слова лейтенанта Пицуна: «Можешь, ты же десантник». Я на морально-волевых встал, преодолел эти 5 метров, запрыгнул в БМП и выехал из боя.
У меня после этого не было прямого контакта, когда стреляли в упор, хотя я попадал и под авиабомбежки в Ливии. Но чтобы бой шел в упор, когда все обстреливали друг друга с расстояния 5–10 метров: ты видишь лица людей, которых убивают на твоих глазах, такого опыта больше не было.
Я разглядел силуэт, который в меня стрелял там, крикнул: «Не стреляй, я журналист», и сильный удар, падение. Это был ближний бой, когда командующий отстреливается из пистолета, когда гранаты кидают за забор противнику, который находится непосредственно за забором.
– За все время, пока вы работаете военным корреспондентом, много раз видели смерть. Как после командировок возвращаться к нормальной жизни?
– Постепенно черствеешь, психика устанавливает защитные механизмы. Не скажу, что меня не трогают чужие смерти, но я перестал воспринимать смерть как нечто сакральное. Десакрализация смерти – одна из побочек работы военным корреспондентом. Это защитные механизмы, которые делают тебя, с одной стороны, человеком циничным, а с другой – психически устойчивым. Это такой черно-белый эффект, когда смотришь на смерть через видоискатель объектива камеры, отстраняясь.
У меня еще была мощная прививка в 2004 году в Беслане. На следующий день после штурма, который был 3 сентября в мой день рождения, мы присутствовали на процедуре опознания, которая проходила во Владикавказском морге. Там на 1 000 кв. метров были разложены 360 тел, половина из которых детские обуглившиеся кусочки. Между этими телами ходили матери и опознавали по цепочкам, крестикам, сплавившимися во что-то бесформенное. После этого ничего страшнее не видел.
Один раз ко мне приходила студентка, которая делала работу о военных журналистах, у нее был опросник, где один из вопросов был: «Какая ваша самая страшная командировка?» Так 9 из 10 журналистов ответили: «Беслан», а десятый просто там не был.
– Почему вы отказались от награды за помощь в освобождении детей в Беслане?
– Мы, как и все, вытаскивали детей, относили их на безопасное расстояние. Если и награждать, то награждать всех, а не только нас. Как бы мы смотрели в глаза тем, кто, рискую жизнью, тоже участвовал в этом. Поэтому мы и отказались.
– Вы с 2013 года работаете на Украине, освещали события в Крыму и на Донбассе, за эти репортажи получили орден «За заслуги перед Отечеством». Как менялась обстановка на этих территориях? Почему Россия только в 2022 году решила начать СВО?
– Мне кажется, упустили, конечно, время. Тогда украинская армия была совершенно другая, и можно было спокойно развить наступление. Возможно, мы не были готовы к длительному противостоянию, понадобилось время, чтобы промышленность вышла на инерцию для воспроизводства всего необходимого для фронта, начиная от боеприпасов и заканчивая крылатыми ракетами.
Мы не были готовы к санкционному давлению, которое на нас обрушилось в 2022. Я думаю с 2014 года мы понимали, что придется воевать за эти территории. Уровень жизни после майдана упал, но сейчас все налаживается: появляются новые рабочие места, российский бизнес развивается.
В Луганской народной республике постепенно мирная жизнь восстанавливается, а Донецк по-прежнему подвергается обстрелам, поэтому, пока идет война, сложно говорить о каком-то развитии. Когда закончим, то и восстановим разрушенные города, как Мариуполь отстроили. Сделаем из наших новых территорий витрину Русского мира, как об этом мечтали те, кто встал против майданной власти в 2014 году с оружием и, к сожалению, не дожил до сегодняшних дней.
– Всегда есть опасность, находясь на фронте, попасть в плен. Вас с корреспондентом Дмитрием Стешиным в 2011 году во время гражданской войны в Ливии взяли в плен повстанцы. Как это происходило?
– Это был быстрый плен, мы успели позвонить в редакцию. Тогда министр иностранных дел Сергей Викторович Лавров находился в Киеве и в своем выступлении затронул эту тему, Дмитрий Рогозин был представителем России в НАТО в Брюсселе и призвал страны, у которых есть войска в Ливии, поспособствовать нашему освобождению.
Главное, что выматывает – неизвестность: что будет дальше, что это за люди, насколько они радикальны. Они толком не обыскали нас, и до последнего момента у нас оставался спутниковый телефон, с помощью которого мы и сообщали о местоположении.
Позже я узнал, что нас освободили благодаря итальянцам, которые находились на аэродроме в Бенгази. В составе этого спецназа был бывший пресс-атташе итальянского посольства в Москве, оказавшийся большим любителем русской культуры и России. Именно он и стал нас искать.
Мы, конечно, боялись, но вопрос решали уже на международном уровне, и это придавало уверенности.
– Расскажите про расследование о крушении АПЛ «Курск».
– Делали расследование сразу после трагедии и выпустили книгу, в которой пришли к определенным выводам, которые косвенно потом подтвердила Правительственная комиссия. За это расследование я получил свою первую премию Артема Боровика. Тогда это была самая престижная журналистская премия.
– Вас номинировали на премию «Искра» за серию репортажей с Северного Кавказа. Можете подробнее рассказать про это?
– Несколько лет не вылезал с Северного Кавказа – Дагестан, Чечня. В Чечне много ездил к родственникам шахидок, которые взрывались в Москве и других городах.
В Дагестане я работал в период, когда там действовала банда Макашарипова. В то время в Махачкале почти каждый день взрывали сотрудников органов правопорядка. Это была работа в начале двухтысячных, о которой сейчас вспоминаешь, как о кошмарном сне. Весь Северный Кавказ был погружен в хаос международного терроризма.
– Кто больше всего повлиял на формирование вашей личности?
– У меня отец журналист, работал заместителем главного редактора «Комсомольской правды». Он сформировал меня и как человека, и как журналиста. В творческом и профессиональном плане всегда ориентировался на него. Даже будучи взрослым военкором, отсылал ему тексты на вычитку. Он мой главный учитель в профессии, который тоже работал и был в плену в Чечне.
В детстве воспитывался на советской военной прозе, которая оказала на меня влияние. Это и репортажи старших товарищей, что читал еще в школьном возрасте. Саша Сладков, который до сих пор работает военным корреспондентом и освещает события на Украине, Руслан Гусаров, Вадим Фефилов, мэтр военной журналистики Владимир Снегирев. Они и доформировывали меня как военного журналиста.
Нурия Дьячкова
