Им не нужна война, но украинские каратели лишили их близких, жилья и надежды на будущее. И мы даже не представляем себе, какое это счастье – наша обычная жизнь.
Когда я увидела её, то подумала, что это совсем старушка. Седенькая, морщинистая, сгорбленная, с неуверенной походкой. Я долго искала её во дворах на окраине прифронтового Первомайска – там почему-то очень похожие дворы, и сидят там сплошь пожилые женщины. Но эта была особенно хрупкой какой-то, словно неуверенный ребёнок, которому кажется, что на него вот-вот накричат. Я потом поняла почему: стоило мне задать ей первый вопрос – и она зарыдала в голос. Так, рыдая, и разговаривала.
Звали её Наталья Васильевна Шульга, и ей оказалось едва за шестьдесят – моложе моей мамы, совсем недавно вышла на пенсию, а выглядела, клянусь, лет на двадцать старше. Всю жизнь работала на шахте, в пятьдесят оформила пенсию, но продолжала работать даже под обстрелами "на рукоятке" – опускала шахтёров в шахту.
А меньше года назад, 19 июня 2020 года, убили её пожилого мужа.
Тогда она ещё не была старушкой. Обычная женщина, работающая, как и Пётр Петрович Шульга, её супруг, уже не молодые, конечно, но и не старые: шестьдесят лет, впереди запросто ещё пара десятков могла быть. Но не случилось этой пары десятков. Пётр Петрович погиб, а Наталья Васильевна превратилась в собственную тень.
Было это часа в три. Мы во флигель зашли, муж на кровать лёг, а я к печке подошла. И обстрел. Во флигеле окна повылетали, муж соскочил, хотел в коридоре спрятаться. Не успел сразу... Напротив нас дом был, прямо в него снаряд попал, в веранду. И мужа осколком... Мне тоже осколок в грудь попал. Я упала. Поднимаю голову – он лежит. И не дышит уже...
Они были женаты 34 года. Жили в собственном доме – теперь, разумеется, этого дома больше нет. Родилась в браке дочка Алёна, у Алёны давно уже собственные дети, мальчик и девочка. Но Алёна, когда началась война, сразу уехала в Москву. Её сын учится в столице в университете, на платном. Вот и передавали Наталья Васильевна и Пётр Петрович половину своей небольшой пенсии мальчику в Москву, ему нужнее.
Я с тех пор то на таблетках, то на капельницах. Вот позвонили сегодня из прокуратуры, чтобы я показания дала, меня трясти стало, я напилась таблеток...
Её и сейчас трясёт. Она всё это говорит – и рыдает, половину слов я не понимаю, о второй половине догадываюсь.
Из прокуратуры ей звонили, потому что прокуратура ЛНР занимается уголовными делами против Украины по факту всех этих убийств, разрушенных домов, разрушенных жизней. Я не знаю, придётся ли кому-нибудь когда-нибудь нести ответственность за это всё. Но хочу на это надеяться.
Он у меня всё время работал, на шахте работал, на пенсию пошёл только недавно. Жили так всё время. Инфаркт у него случился за полгода до этого, в реанимацию попал. Я не давала ему даже полведра поднимать, берегла его. И так вот получилось... 19 июня было, в прошлом году.
О собственном ранении Наталья Васильевна упомянула только вскользь, а ведь её тоже тяжело ранило – пришлось пролежать в больнице несколько недель: осколочное в грудь, много ли нужно этой хрупкой старушке? Но она выжила – и так и находится словно в растерянности, словно в непонимании зачем.
Домик её, который она с Петром Петровичем обустраивала всю жизнь, тоже превратился в руины. Ей дали так называемую мобильную квартиру – это когда человека, потерявшего своё жильё, поселяют на три года без права прописки в какое-нибудь другое, потом, видимо, переселят ещё куда-нибудь. Правда, в "мобильной квартире" ужасно холодно: отопления нет, окна выбиты после другого обстрела. Первомайск вообще один из самых пострадавших во время войны городов: к 2015 году там практически не осталось ни одного здания, которое не зацепило бы так или иначе. В "мобильной квартире" жить пока невозможно, так что на свои пенсионные копейки Наталья Васильевна снимает жильё.
Наталья Васильевна Шульга. Фото Анны Долгаревой
Я спрашиваю, помогает ли дочка.
– Да ничем она мне не может помочь. Вы понимаете, там снимает квартиру, она получает 35 тысяч, только за квартиру 25 отдаёт. Внук же. Ещё ж его покормить – и всё. Чем она может помочь? Ничем абсолютно. Мы ещё его учили, помогали, денежки – пенсию дедушкину – отдавали, а тут уже ребёнок поступил сам, без всяких этих. Вот ему уже последний год учиться осталось.
– А как же так получилось, что вам дали такую квартиру? И можно ли что-нибудь сделать?
– Дали её поздней осенью. Подумала, что на зиму никто не будет делать ничего. Вот завтра пойду в ЖЭК, спрошу, что они мне могут сделать. Я сама не смогу починить ничего.
Наталью Васильевну поставили в очередь на постоянную квартиру, но эта очередь тянется ещё с советских времен.
Остаться без ничего на старости лет... На старости лет без ничего остаться... Под открытым небом, как говорится... Всю жизнь прожила, свой дом... И кто затеял эту войну только? Жили спокойно,
– глухо плачет она.
...Я не смогла с ней говорить долго.
Наверное, это не очень профессионально. Наверное, нужно было, чтобы она больше рассказала о своём погибшем муже, которому не давала даже полведра воды поднять. О своем домике... (Впрочем, сколько я видела таких домиков здесь, в Донбассе, где жили старики, аккуратных домиков: с иконами, с клеёнчатой скатертью на кухне, с ковром на стене – нежных пенсионерских домиков, превратившихся в руины?) Чтобы подробнее описала тот день, когда её жизнь превратилась в доживание...
Я не смогла.
Я обняла её, вытирающую слёзы, на прощание, а она глухо, мучительно рыдала, думая о своей несложившейся старости, которая могла быть совсем другой.
Анна Долгарева
Фото: Sergey Voronin / Globallookpress, фото Анны Долгаревой
