Октябрьский Донецк прекрасен. Пронизанный мягким осенним солнцем, в ослепительном золоте и багрянце ещё не опавшей листвы, ухоженный и чистый, он словно замер в какой-то особой предзимней медитации. Время, утомившееся за жаркое лето от зноя, теперь неспешно облетает кленовой листвой на траву газонов и брусчатку аллей. Незаметно подкрадываются ранние южные сумерки, и скоро город, залитый светом тысяч фонарей, превращается в какой-то сказочный Град, светящийся россыпями самоцветов, полыхающий огненными озёрами реклам, укутанный в золотую парчу скверов и бульваров. И так хочется погрузиться в эту его ночную негу, вдохнуть пряный запах листвы на бульваре Пушкина, уловить сырую прохладу Кальмиуса, постоять на мосту, созерцая в тёмной плите воды медленный восточный танец прибрежных огней. Но, словно бы по чьему-то заклинанию, город вдруг пустеет, с его улиц исчезают люди и машины, и он, словно былинный Китеж, начинает погружаться в странный морок, неподвижность. И память тревожно окрикивает:
— Пора! Через четверть часа комендантский час!
И ты сразу вспоминаешь, что ты не в сказке. Ты в Донецке. Ты рядом с войной.
И в напоминание, глухо, словно бы откуда-то из-под земли, доносится тихое "Хум!" Это где-то недалеко от города Бог войны стукнул о донецкую землю своим огненным посохом, оставив на ней ещё одну курящуюся едким толом воронку.
Война никуда не ушла. Война здесь! И это её заклятие каждую ночь превращает живой, искрящийся силой и светом город в неживой призрачный Китеж-град…
На северном выезде из Горловки, в частном секторе мы сворачиваем с улицы в какой-то тихий проулок и останавливаемся. Сопровождающий нас офицер пресс-службы Максим, больше похожий на учителя словесности, чем на "пса войны", из багажника микроавтобуса извлекает на свет божий огромную грязно-рыжую кипу бронежилетов и мы начинаем в них облачаться. Для большинства это первый опыт и определить, куда правильно сунуть голову, могут далеко не все. Максим терпеливо помогает разобраться, поправляет "бронники", запахивает и фиксирует полы "липучек", надевает шлемы. Со ступенек ближайшей хаты за нами наблюдает пожилая женщина в байковом халате и тапочках. В руках веник и совок. О голые лодыжки вальяжно трётся трёхцветная кошка. Мимо проезжает на "велике" худой мальчишка лет десяти-двенадцати, в линялых джинсах и футболке, и любопытно окидывает нас взглядом. Разодетая в бронежилеты, накрытая касками группа посреди сонного утреннего посёлка выглядит комично и глупо. Но, что делать! Мы в гостях у военных и это их требование — безопасность должна быть гарантирована. Чтобы как-то нас морально поддержать, Максим сам тоже запаковывается в бронник и надевает шлем, после чего мы снова рассаживаемся по местам, и микроавтобус трогается. И минут через пять справа за окном мелькает белый квадрат дорожного знака "Зайцево". Немного попетляв по улочкам, останавливаемся у здания городской администрации. Мы на месте!
Зайцево — это уже передовая. От здания администрации до передовой линии украинских блиндажей метров триста — четыреста, не больше. Не будь между нами домов — были бы как на ладони. Но сейчас, днём, тут почти тихо. Изредка где-то вдалеке сухо кашлянет редкий разрыв, или щёлкнет бич снайперского выстрела. Всё начинается с закатом солнца. Как и положено гоголевской нечисти, вся она вылезает из своих ям и схронов с тьмой. Зайдёт солнце, и оживут пулемётные гнёзда, пластуя тьму алыми и синими росчерками "трассёров", начнут хлопать гранатомёты, кладбищенскими филинами заухают закопчённые миномётные глотки, и земля начнёт нервно вздрагивать под ногами от недалёких разрывов. За иную ночь по Зайцево прилетает до двадцати мин, ну, а уж "стрелковку" и "граники" — толком никто не считает.
Эта гоголевская жизнь называется "режимом прекращения огня" или "режимом тишины". Отвечать нельзя. За каждый "ответ" потом приходится долго писать объяснительные военным прокурорам и дознавателям. И, строго насупив брови, они тебе быстро объяснят — это "им" (ВСУ) можно! Они же ВСУ, банда без стыда и совести, а мы самое, что ни на есть, христолюбивое и дисциплинированное воинство. Нам никак не можно! А если по-хорошему не понимаешь, то "на подвале" быстро просветление наступит…
Вот и сидят бойцы в окопах, стиснув зубы, наблюдают, как всё ближе к ним придвигаются траншеи упырей с желто-синими шевронами. Тактика "жабьих прыжков", как её тут прозвали…
Но сейчас полдень. Вся украинская збройная нечистая сила сейчас дрыхнет в своих склепах. Набирается сил для новой ночной охоты за живыми…
Сейчас тихо.
Глава поселковой администрации Ирина Дикун неспешно рассказывает о жизни на линии фронта:
— В посёлке из трёх с половиной тысяч жителей, живших здесь в 2014 году, осталось половина. Полтора года мы жили без света — ВСУ уничтожили подстанцию и трансформаторы. Не работала почта. "Скорая" к нам не ездила, потому что ВСУ сразу открывали огонь. Раненых и больных мы на своей машине сами везли в Горловку. Иногда просто руки опускались! Они (ВСУ) нас просто специально опускали в первобытное состояние. Специально уничтожали объекты инфраструктуры. Но смотрела в лица людей и понимала — надо держаться. А потом главой Горловки стал Иван Приходько и мы стали подниматься с колен. Дали свет во все дома, мы провели в Зайцево интернет, открыли почту, пенсионеры стали получать пенсии, восстановили здание администрации, начали ремонт дорог, даже автобус к нам стал ходить! А сейчас собираемся разбить перед зданием администрации сквер с зоной отдыха. Главное, чтобы "эти" не мешали. А они мешают! Каждую ночь — обстрелы! В последнее время начали применять мины, произведённые в Польше. Разлёт осколков у них на порядок дальше, чем у прежних, и сила поражения — мощнее…
…Самое удивительное, что в Зайцево до сих пор живут дети. Тут работает школа.
— В посёлке сейчас живёт восемьдесят один ребёнок. — Рассказывает Дикун. — Мы, конечно, пытаемся всех эвакуировать, но люди просто отказываются уезжать и не хотят расставаться с детьми. Так и живём тут все. Было время, когда уходишь из дома и со всеми прощаешься, потому что не знаешь, вернёшься ли живой, застанешь ли своих живыми. Теперь тоже не сахар, но хоть не так как раньше. А о быте нашем лучше всего скажет понятная тут всем шутка:
Мать зовёт сына с улицы:
— Сынок, беги домой! Стрелять начали!
А он отвечает:
— Мама, это пока далеко! Я ещё немного погуляю…
Я был на многих войнах и меня сложно смутить цинизмом войны, но от этого запредельно-чёрного юмора по спине проскакивает ледяная искра. Но вокруг все добродушно улыбаются. Им эта шутка понятна. Они здесь живут! Это их повседневность, почти обыденность. Здесь вам любой первоклассник, деловито утирая нос рукавом, перечислит быстрее, чем буквы алфавита, чем отличается звук стрельбы стадвадцатимиллиметрового миномёта — от восьмидесяти двух миллиметрового, а гаубицы — от танка. Здесь из хвостовиков мин на клумбах выкладывают узоры.
Донецкая часть посёлка густо изъедена оспинами воронок и мёртвыми обгорелыми остовами домов. Украинская армия с какой-то непостижимо-циничной логикой методично и хладнокровно гвоздит по посёлку. Позиции защитников расположены на окраине, напротив украинских. В самом посёлке никаких военных объектов нет, но нет улицы, на которой бы не стояли разбитые снарядами и минами дома, без рытвин снарядных воронок и смертельных миномётных "солнц" — взрыватели мин настолько чувствительные, что рвутся едва коснувшись земли, разбрасывая в стороны сотни осколков, разящих всё вокруг и оставляющих на земле рисунок, похожий на то, как дети рисуют солнце…
Украинская часть Зайцево живёт тихо, вздрагивая только от "своей" стрельбы. Донецкие по селу не стреляют. "По своим не бьём!" — говорят в окопах…
На кладбище у "зайчат", так называют местных горловчане, уже можно свою отдельную аллею делать. А уж счёт раненых вообще идёт на сотни. На мелкие ранения уже никто и внимания не обращает. Это как случайно на кухне порезаться…
Зачем это делает ВСУ? Ведь, вроде не нацисты сидят в окопах напротив, не "добробаты", обычная украинская призывная солдатня. Но каждую ночь по Зайцево начинают гвоздить из всех имеющихся здесь калибров. И не столько по позициям ополченцев, сколько по самому посёлку.
— А это нам Украина послание пишет. — Объясняет, сидя на скамейке у здания администрации, местный Диоген "дядя Сеня". В жёлтых скуренных пальцах он осторожно разминает сигарету.
…Дядя Сеня — в миру Семён Иванович Василец, личность в посёлке легендарная. Его дом долго стоял на самом краю села, на улице Генерала Брусилова, она самая крайняя в "республиканском" Зайцево. По сути — это фронт, его самая передовая.
И дядя Сеня с женой три года, фактически, жили под огнём. Не хотели покидать свои стены. За эти годы дядя Сеня был трижды ранен, один раз тяжело. Была ранена его жена, но они упорно не хотели бросать свой дом. И вот, наконец, несколько недель назад украинцы всё же сожгли хату, и Васильцам пришлось перейти во временное жилище, выделенное администрацией. Но почти каждый день он приходит сюда. К доле своей дядя Сеня относится с каким-то непоколебимым стоицизмом, рассказывает о своих злоключениях так, словно пересказывает какую-то прочитанную книгу или сюжет сериала. Неспешно, спокойно, без эмоций…
Закуривает. Глубоко вдыхает ароматный дым и продолжает:
— Пишут, что не нужны вы тут нам! Лишние вы люди! И мы будем вас выкуривать, как тараканов, пока сами не разбежитесь, или не перебьём всех!
Потом вдруг оживляется.
— Он же, гад, специально по моему дому начал бить. Неделю подбирался. Я уже знал, когда он дежурить заступал. В какие дни. Спускался в подвал заранее. И точно, как темнело, он начинал мины кидать. То недолёт, то перелёт. Утром посмотрит, скорректирует и снова ждёт до ночи. То сарай развалит, то соседский нужник. Но, наконец, нащупал! Поджог! — И в голосе дяди Сени звучит даже какая-то гордость. То ли оттого, что украинский наводчик всё же смог разрушить его дом, то ли оттого, что так долго его личная крепость продержалась…
Дядя Сеня снова погружается в философское спокойствие. Война отняла у него всё:
— А до войны мы очень хорошо жили! У нас было три дома. Всё построили сами. Всю жизнь работал на шахте Изотова, потом — на Никитовском ртутном, не шиковал, но своим трудом мы с женой себе всё заработали, что нужно для нормальной жизни. Воспитали троих детей — двух дочек и сына. Их обеспечили всем, чем могли — дали образование, квартиры. Так и жили. А теперь ничего не осталось. Дома разбиты, хозяйство уничтожено. Только никуда я не уйду! Это моя земля, тут мой дом! И Бог даст сил и здоровья, я его отстрою заново. Главное, чтобы война прекратилась…
Тема мира в Зайцево главная, с неё начинается любое общение и ею же заканчивается. Когда ты четыре года живёшь под огнём, всё другое становится уже не важным.
— Наверное, можно помириться… — говорит дядя Сеня о мире с Украиной. — Но на это нужно время, сильно много беды наделали они нам, сильно много. Меня ранили, жену ранили. Но я ей говорю, что не надо людям зла желать, что они сами не ведают, что они делают. Можно помириться, но не в ближайшем будущем, время должно рану залечить. Так сразу не помиришься…
А окраиной Зайцево, той, которая оккупирована ВСУ, "кирует" свой глава военной администрации пан Владимир Весёлкин. До войны он был главой поселкового совета всего Зайцево, но, как только начались события 2014 года, взял сторону Киева, объясняя всем вокруг, что за Киевом сила, за ним Европа и Америка. Всячески поддерживал карательную операцию, выявлял и сдавал СБУ сторонников ДНР. Когда республика победила, сбежал. Подался в добровольцы в батальон "Артёмовск". Однажды ночью, зная хорошо местность, и то, что в посёлке не было защитников, кроме небольшого отряда самообороны, завёл отряд карателей в Зайцево и посчитался со своими бывшими односельчанами. Вывез из здания администрации всю оргтехнику, всё, что было ценного, и поджог его, а заодно ограбил и спалил клуб, почту и магазин. Свой карательный "рейд" Весёлкин назвал диверсионным ударом, а сожжённые дома казармами и штабом "сепаров", после чего тут же был назначен за этот "подвиг" главой военной администрации Зайцево, и теперь рассуждает, как лучше проводить люстрации среди "зайчат", когда Украина вернёт себе эти земли. Только лишить их избирательных прав или ещё и отфильтровать через концлагеря?
Такая вот она гражданская война…
Ополченец с позывным "Шахтёр" чем-то неуловимо похож на молодого Юматова в "Офицерах". На фронте "Шахтёр" с четырнадцатого года. Начинал рядовым добровольцем. Сейчас командир подразделения. Ветеран! Мы идём с ним по ходу сообщения от штабного блиндажа к передовой позиции. Траншея причудливо извивается между руинами окраинных домов, то ныряя под каменные остовы стен и заборы, то одним коротким росчерком пересекая какие-то проулки. В этих бесконечных изгибах своя жёсткая военная логика, отточенная за столетия предыдущими войнами и поколениями солдат. Снаряд, "нащупав" ход сообщения или траншею, не должен своим разрывом задеть больше двух-трёх бойцов. Войны 20 века добавили к этому обязательную маскировку. Авиация своими "сотками" и "пятисотками" может быстро превратить любое инженерное чудо в лунный пейзаж, но только если положит их точно. Нынешняя война добавила к многовековому опыту ещё одну деталь — чем больше над головой перекрытий, тем лучше. Самодельные дроны — бомбардировщики, зависнув над позициями, могут сбросить гранату или мину, что называется, "в трубу" печки. Оптика видеокамер позволяет со ста метров читать надписи на упаковках сухпая. Но на такой высоте и сами дроны — доступная мишень. Поэтому обычно они кружат куда выше. Днём их пытаются достать из "стрелковки" трассёрами. По следу трассёра легко корректировать огонь. Тяжёлые пулемёты стараются не применять: демаскировать их позицию — мечта противника, тут уже навалятся всей мощью, забьют "стодвадцатками", да и боеприпасы к "крупняку" не дёшевы. А вот потренироваться в меткости стрельбы из автомата или винтовки — тут уже кто кого. Поэтому днём дроны и коптеры жужжат шершнями высоко в небе, вне доступа лёгкой пули, высматривают, выцеливают, корректируют. Маскировка теперь основа основ, и, конечно, перекрытые от ударов с воздуха участки траншеи, боковые ниши — "лисьи норы", укрытия…
И вот мы в передовом блиндаже. Здесь в холодное время и ночью отогреваются бойцы, от него вперёд к самому "передку" уходит ход сообщения. По нему, в случае обстрела или тревоги, все разбегаются по своим боевым местам. После яркого солнца улицы — тут почти полумрак. Только из расщелин амбразур на нас льются снопы золотистого октябрьского света, в которых лениво танцуют пылинки. "Как на картинах старых голландцев", — неожиданно всплывает ассоциация. Тишина. Спокойствие. И только рябой от бесконечной стрельбы ствол ПК на полке перед амбразурой напоминает, что тут бывает жарко. Очень жарко…
Военный быт прост, но основателен. Топчаны с утратившими цвет тощими матрасами, поверх которых расстелены "спальники", грубо сколоченный длинный стол, на котором громоздятся хлеб, консервы, посуда, кружки. Ещё один — со всякой амуницией. В дальнем углу выгородка. Там светится синевой дисплей радиостанции.
В центре вечная, как сама армия, стальная печка — "буржуйка", закопчённый дочерна чайник на ней. Под потолком чей-то старый абажур, в нём лампочка. Но сейчас она не горит — день. Совершенно неожиданно в углу глаза утыкаются в знакомый белый куб — холодильник! На его крышке светится зелёный глазок — работает! Капитально тут ополченцы устроились! И, конечно, оружие. Пулемёт. Рядом короба с запасными лентами. Автоматы в самодельной, из автоматного же ящика сделанной пирамиде. На полке ящик с гранатами, у стены гранатомёт, снаряжённый темно-зелёным копьём гранаты. На взрывателе предохранительный колпачок с белой тесёмкой, для удобства съёма. Ещё целая охапка выстрелов стоит рядом.
Нас встречает пара бойцов. Один почти пожилой, седой как лунь, с вислыми запорожскими усами, второй наоборот — совсем молодой парень с коротким ёжиком волос и татуировкой на шее. Мы здороваемся.
"Шахтёр" спрашивает бойцов об обстановке. Седой, видимо, старший, неторопливо докладывает, что заметили, что видели, что слышали. "Шахтёр" кивает. Бойцы к нему уважительно обращаются "командир".
— Та, судя по всэму, товарищу командир, — "запорожец" говорит с сильным украинским акцентом, периодически переходя на "мову", — Жаби знову хочуть стрибнути впэрэд… "Жабы снова хотят прыгнуть вперёд", — механически перевожу я знакомую с детства мову, и вопросительно смотрю на "Шахтёр". Он видит мой вопрос и машет рукой к выходу. По извилистому ходу проходим на НП — наблюдательный пункт. Здесь перед командиром вытягивается коренастый, цыганистого вида боец. У него в руках бинокль.
— Всё тихо? — скорее для порядка спрашивает "Шахтёр", ведь доклад об обстановке он уже выслушал пару минут назад.
— Так точно! — негромко отзывается боец. — Тихо…
Мы подходим к бойнице, за которой открывается вид на давно заброшенные огороды, переходящие в поле…
— Три года назад ВСУ стояли вон у того леса… — "Шахтёр" показывает рукой на зелёную полосу примерно в километре от нас. — А потом укропским командованием была придумана уникальная стратегическая операция по захвату, как они выразились, "серой зоны" — "нейтралки", разделявшей наши позиции. И тактика найдена соответствующая — "жабьи прыжки". Это когда они роют вперёд траншеи на пол сотни метров, а затем начинают выкапывать там полноценную линию обороны, а в штаб летит рапорт о "перемоге" и возвращении ещё одного куска украинской территории, откуда обратно спускаются ордена, премии и повышения по службе. И так месяц за месяцем, всё ближе к нам. Иногда такие прыжки проходят бескровно и тихо, когда наблюдатели просто утром обнаруживают, что свидомые уже вовсю зарываются в землю на новом рубеже. Иногда они, вдруг, начинают всё это оформлять стрельбой, видимо, для антуража на соответствующее масштабу битвы представление к ордену или повышение, иногда наглеют и пытаются отбить у нас позицию, если их очередная оказалась совсем не выгодна в тактическом отношении. Получают по зубам и откатываются назад. Но за три года они уже почти вплотную подползли или припрыгали к нашим "передкам".
И "Шахтёр" показывает на взгорок метрах в двухстах, который при внимательном рассмотрении оказывается земляным перекрытием над огневой точкой.
— Теперь они тут! И так почти по всей линии фронта. Сколько они за эти кочки и рытвины народу за два года положили! А главное, тут очень наглядно понимаешь, что никакого перемирия, а тем более разведения войск — не будет. Потому, что разведение войск — означает возвращение вот этих, — "Шахтёр" кивает в сторону украинских позиций, — Вон туда! — И он ладонью указывает на лес. — Ведь битва за "серую зону", которой они столько лет полоскали украинцам мозги, как о героическом сражении с "москалями", это то, что в Минских соглашениях называется полосой разделения. Именно сюда должны, по замыслу переговорщиков, быть введены миротворцы. То есть, отсюда нужно будет уходить! И как это Украина сможет выполнить? Получится, что три года перемог и тысяча трупов — всё зря? Всё псу под хвост? Потому так и вопят, как резаные, сейчас в Киеве бандеровцы о зраде. О том, что Украину заставляют подписать капитуляцию и сдать свои территории. Ага! Сначала три года жабами скакали, а теперь вдруг выясняется, что скакали на граблях!
Конечно, никуда они не уйдут и войска не отведут ни на метр. И никакой Зеленский тут их не заставит. Нацисты Билецкого уже наглядно показали Украине его реальную цену. Легко клоуну играть в кино президента, а вот быть президентом-клоуном — это совсем другое. Поэтому никакого мира мы не ждём. И готовимся. Мы на своей земле. Отсюда до моего дома, до моих детей пятнадцать минут на машине…
Разговор мы продолжаем уже глубоко в тылу. Отсюда до передовой аж целый километр! В кружках парит крепкий кофе.
— Конечно, очень сильно нас вяжет запрет отвечать огнём на обстрелы, — говорит "Шахтёр", затягиваясь сигаретой, — И теперь вэсэушники уже просто оборзели. Ведут себя нагло. Открыто оборудуют новые позиции. Ведут пристрелку. Постоянно провоцируют. По ночам долбят из всего, что у них тут есть. А в ответ — нельзя! Только при прямой угрозе, ну, типа, когда они в атаку пошли. Конечно, всё это сильно давит на психику. Ну и прочей ерунды хватает. Этого нет, того не поставили, это положено, но не привезли. Вот и крутишься как белка в колесе. Где друзья помогут, где волонтёры выручат, а чаще всего за свои покупаешь, "волонтёрство" сильно повыдохлось. Война на Донбассе — уже давно обыденность. Нет, я, конечно, понимаю, что у нас здесь, "на передке", задача продержаться до подхода Красной армии, но ведь и это совсем не просто! Противник у нас давно уже не тот, что был в четырнадцатом и пятнадцатом годах. Воевать они научились. Страшной ценой, но научились. И опыта набрались, и злости им не занимать. Очень хотят поквитаться и за Иловайск, и за Дебальцево. И командование у них уже выросшее на этой войне. И технически они нас по многим позициям превосходят. У них вся связь американская, натовская. Всё им поставляется централизовано, комплектами с соответствующими сервисами. Сломалось — заменили. А у нас всё — за свои! На штатную связь без слёз не взглянешь. Прошлый век! Операторы беспилотников у них хорошо обучены, корректировщики. Снайперов много появилось. В общем, серьёзный враг! А у нас очень часто отсутствие необходимого компенсируется комиссарскими призывами: "Надо!" и "Ты должен!".
А меня не надо агитировать Родину защищать. Я четыре года воюю! Здесь мой дом, моя семья, и я никуда отсюда не уйду. Вы дайте мне, чем её защищать!
Есть и другие проблемы. Бывает сложно выстраивать отношения с некоторыми старшими командирами. Присылают сюда людей, часто совсем не понимающих, куда они приехали и зачем? Впечатление такое, что мы для них какие-то колониальные войска, а они приехали нами "порулить" и потом получить за это бонус в метрополии в виде новой должности или звёздочки на погонах. Высокомерие, снобизм, иногда даже откровенное хамство. А как иначе расценивать, когда тебе в глаза такой товарищ начальник заявляет, что все вы тут никто! Только за деньги и ходите на службу! Так и хочется спросить, а где ты был, дорогой товарищ, четыре года назад, когда тут денег никто вообще не видел, а бои шли такие, что продвижение отряда, численностью в сотню бойцов, дивизион "Градов" полным "бэка" поддерживал, и в "ответку" прилетало не меньше? Вот тогда были настоящие командиры! С ними мы и победили! Не чета некоторым нынешним. Многие из ветеранов тех боёв посмотрели на таких "начальников", и поувольнялись. И деньги не удержали. Я сам несколько раз был на грани увольнения, но потом сам себя спрашивал: "Стоп, старый, ты уйдёшь, а кто воевать-то будет? Кто людей обучит? За кем они пойдут?" Ну и брал себя в руки. "Варяг" приехал — "варяг" уехал, а мне эту землю защищать. И ждать Красную армию…
В наше время информационного обжорства новости из Донбасса стали привычной обыденностью. Они уже давно вытеснены с первых полос. И дончане со своими бедами и проблемами стали почти незаметны в этом информационном гуле. Попал снаряд в школу? Так никто не погиб! Всю ночь обстреливали Зайцево? Так там уже пять лет стреляют! Ранили местного жителя? Так не убили же…
Донецк где-то там…
А тут Зеленский со своей трагикомичной ролью шута на президентстве. Тут украинские эксперты, которые на российских ток-шоу не жалеют лужёных глоток, доказывая, что украинский волк давно оброс овечьим руном и теперь только ласково облизывает руки своим непокорным соседям. А зубами — ни-ни! "А шо стреляют, так то сами "сеппары" по себе и бьют!" И ведь им верят!
Каково людям, пять лет живущим под огнём, слушать витийства лощёных московских либералов, что России нужно сделать шаг навстречу Украине и начать разоружать донецкие корпуса, и вообще, почему бы не передать Украине границу? Это же её граница, и Донбасс — это Украина!
От таких "перспектив" у самых безнадёжных оптимистов руки опускаются…
Дончане смешно "гэкают", они часто шумны и по-южному эмоциональны. Они недоверчивы и привыкли полагаться на себя. Они умеют считать гроши в кармане и рядиться "за своё". Они совсем не библейские агнцы!
Но это именно те люди, кто поверил в тот "русский мир", который мы сами себе не очень-то представляем. Кто ради него обменял свою вполне обеспеченную жизнь — одного из богатейших регионов Украины, — на существование, фактически, в клетке, запертые между ненавидящей их и плюющейся огнём бандеровской Украиной, и хмурой Россией, которая когда мать, а когда и злая мачеха!
Это те люди, которые за верность нашей общей истории, за верность общей родной речи, за право быть нам братьями, вот уже пять лет терпят муки войны, принимают лишения, знают нужду и платят за это самую страшную цену — кровавую! Своими жизнями, жизнями своих родных, своих детей.
Чем мы можем облегчить их долю? Чем "компенсировать" — какое холодное чиновничье слово! Паспорта даём? Да мы должны были их раздать ещё четыре года назад, но всё тянули, оглядывались на Запад. Что скажет горящий кусок угля из-за океана, не обидится ли тонкогубая фрау из Германии, не сдвинет ли брови микроскопический французик? Паспорта — это наш долг! И прирастание России миллионами образованных, трудолюбивых, единокровных, единоверных, а главное, верных ей граждан, это наше великое счастье!
Мы можем отдать свой долг Донбассу тем, что как можно шире раскроем наши двери перед ним. Тем, что разберём таможенные частоколы и дадим возможность людям не только вдохнуть жизнь в свою истерзанную войной экономику, но и строить общую с Россией экономику, работать на наших рынках так же, как это делает сегодня Беларусь или Казахстан. И уже через пару лет Донбасс станет таким же процветающим регионом, как соседняя Белгородчина или Ростов. Что-что, а работать дончане умеют!
Мы должны отдать свой долг Донбассу тем, что вместо сегодняшнего безвременья, которое мертвит тут жизнь отсутствием перспектив и понимания того, что же здесь будет завтра, подарим ему будущее. Наше общее будущее! Дончане, как никто другой, заслужили это право…
Владислав Шурыгин
