Ночные обстрелы Донецка продолжаются с первых дней февраля. Республика живет в режиме повышенной боевой готовности
Мы едем по залитому солнцем Донецку. Жизнь идет своим чередом. И уже на подъезде к городу сопровождающий меня офицер Виктор, указывая на груду строительного мусора на углу перекрестка, говорит:
— Помнишь, мы в прошлый раз тут воду покупали? Ночью — прямое попадание. Реактивная система «Ураган», 220-й калибр. Вот всё, что осталось.
А остался только фундамент.
Через блокпосты
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Александра Красногородская
На передовую, или, как ее тут называют, «передок», выезжаем рано утром. Виктор признается, что едем в объезд, через Макеевку, по трассе нельзя — обстреливается украинской армией. Эту трассу Донецк–Горловка называют Дорогой жизни. Она важна стратегически, так как позволяет доставлять боеприпасы и в Горловку, и в Донецк. Армия ДНР отбила дорогу еще в 2014-м, тогда всему миру стали знакомы названия Ясиноватая, Красный Партизан, Зайцево. Рядом с Зайцево — железнодорожный узел, который сейчас находится под контролем ДНР. Уступить его — значит, позволить украинской армии наращивать силы, подвозить технику и окружить Горловку.
На каждом въезде и выезде из населенных пунктов — блокпосты, где досматривают автомобили и пассажиров. Дорога разбитая, через каждые 100 м то и дело ударяешься головой о крышу автомобиля — так трясет.
Зайцево
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Александра Красногородская
В штабе 1-го мотострелкового батальона нас встречают наваристым супом из фазана.
— Да обстрел был, украинцы фазанчика подстрелили, и пришлось варить суп, — смеясь, рассказывает командир батальона Олег Макаров.
В кабинет командира заходят рядовые и офицеры.
— Вот, поговорите с ним! Он молодой еще. Учился в школе после 1990-х, спросите у него, за что он тут сражается? — Олег Макаров указывает на голубоглазого рядового.
— Потому что наша власть, вернее, не наша, а та, которая «ихняя», первой начала войну, начала первой убивать людей, мирных, расстреливать. Посмотрел я на это на всё, и все встали и пошли, — с запалом рассказывает 25-летний Александр. — Нас человек 300 ушло из Константиновки. Оставшихся сейчас можно по пальцам пересчитать. У меня мать умерла, даже на похоронах не был. И нет никого больше там у меня. А хочу вернуться, завести семью, детей. Когда всё это закончится? Что после будет? Мы не начинали эту войну. Мы стояли на блокпостах с палками, у нас ничего не было. Нас можно было приехать и просто, ну, разоружить, вообще, как детей. Но у них это не получилось. Понимаете? И не получится у них ничего.
Александр продолжает рассказывать про жизнь в ополчении:
— У меня зарплата 15 тыс. рублей, сейчас вот ботинки порвались, надо новые покупать. Тушенку выдают — две с половиной банки в неделю. Девушки у меня нет, да и куда я ее приведу? Знаю, что всё будет хорошо, нас тогда не взяли и сейчас не возьмут. Но пока не понимаю, когда. Надеюсь, всё это будет в прошлом.
Перебежчик
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Александра Красногородская
На стуле в углу молча сидит майор. Он спокойно наблюдает за диалогом. Во время образовавшейся паузы начинает говорить:
— Меня зовут Александр, я офицер украинской армии. На Украине на меня возбуждено уголовное дело, а там проживают мои родители и родители жены.
Я сюда попал отчасти случайно, хотя неприятие растущего красно-черного движения росло давно. А я давал присягу на верность украинскому народу. И там были слова, что я должен защищать народ Украины где бы то ни было.
Приехал сюда как офицер со своим батальоном, приехал в зону АТО в 2014 году. И своими глазами увидел, что народ украинский убивают именно здесь. Тогда нашел точки соприкосновения с армией ДНР и перешел на другую сторону. Теперь воюю здесь, потому что тут правда, потому что убивают мирных жителей Донецка. Я привез сюда жену и детей. Только теперь не знаю, что будет, когда всё это закончится. На Украине меня ждет очень суровое наказание. Но я верю, что смогу спокойно приезжать к родителям и не бояться, что за мной придут.
Последние слова Александр произносит почти шепотом и опускает глаза.
Командир
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Александра Красногородская
— А теперь, кицуня, я тебе расскажу, — командир батальона Олег Макаров чуть наклоняется вперед, поближе к диктофону. — Мне лет много уже. Я и в армии советской служил, и в комсомоле был. Поэтому фашизм, бандеровцев не терплю с детства. Два деда воевали в войне с фашистами. Поэтому другого и быть не могло. Это одно. А еще немаловажный фактор — у меня дети разговаривают на русском языке. А я и хочу, чтобы мои дети разговаривали на том языке, на котором они хотят. А не на котором их кто-то там заставит ворковать. Мы были в 41-й школе в Октябрьском районе, она разбитая вся, кабинет русского языка. Так там на стендах на двух языках всё было написано: имя существительное, имя прилагательное.
Тут же командир начинает декламировать стихи украинских поэтов, вспоминает украинский фольклор.
— Ты видишь, я знаю этот язык. И никто не разделял ни русский язык, ни украинский — всё было одно. У нас своеобразные люди, со своими взглядами, на Донбассе, и заставлять их что-то делать, а чего-то не делать, не стоит. Война идет не за что-то. Война идет против чего. Война не идет за русских или за украинцев, война идет против фашистов, бандеровцев и вот этого произвола. Я прожил всю жизнь свою на Украине. И я к ней не испытывал никакой ненависти, да и сейчас ее нет.
Олег Валентинович наливает кофе и попутно отвечает на телефонные звонки.
— У нас люди в 14-м году, когда был майдан, спокойно работали, шахты работали, заводы работали. Всё работало. Никто никуда не ездил. А всё началось только после того, когда эти дурачки сказали, что надо будет разговаривать на украинском, запретить русский язык. Вот только после этого началась уже здесь, на Донбассе, буча. Блокпосты... — Макаров махнул рукой и отвернулся. — Ну, с Богом, ребят. Осторожнее там, — командир проводил нас до машины.
Передовая
От Зайцево это всего пару километров. Одна из постоянно действующих точек соприкосновения. Едем по деревне с посыпанными «жужалкой» дорожками. На окраине — двухэтажная школа.
— Тут давай быстрее, тут открытая территория, — командует Сергей, и мы быстро заезжаем в когда-то школьный двор. Напротив здания установлен типичный памятник павшим воинам ВОВ. Памятник с многочисленными следами пуль — война продолжается. Внутри здания — воины действующие.
Миролюбивая собака сначала попыталась подать сигнал, что, мол, пришли чужие, но на пороге появился коренастый мужчина лет 45 и приветливо помахал рукой.
— Давайте скорее!
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Александра Красногородская
Все оконные проемы заложены мешками с песком, двери закрыты ватными одеялами. Школу в этом полуразрушенном здании выдают только красочные рисунки на стенах в вестибюле, расставленные стенды по разным предметам и портрет Софьи Ковалевской.
— Проходите, мы отдыхаем сейчас, правда.
Заходим в один из самых больших классов. В прошлом — кабинет начальной школы. В помещении — абсолютная темнота. Кто-то включает тусклую лампочку в углу, тяжелый свет обнажает стол, небольшой школьный стеллаж с посудой. За столом — несколько мужчин в теплых штанах и свитерах пьют кофе и курят.
— Я учился в этой школе, — начинает первым Иван лет 25. — А сейчас... Сейчас мы тут, защищаем свою землю. Дня три уже тихо. До войны я был сварщиком, жил в Горловке. А потом в дом зашла война. Что будет дальше — не знаю. Дома у меня остались жена и ребенок.
— Не хотите к ним вернуться?
— Если я вернусь, тогда и все так вернутся. Назад уже нет пути. В 2014 году у нас была идея — освободить Донбасс. А сейчас начинается апатия, мы сидим тихо, ничего не происходит. Иногда думаешь: что я здесь делаю? Да и страшно, как ни крути. Страх-то никто не отменял. Самое страшное — это танк. Он очень быстро бьет. После него уже остальное кажется не таким страшным. Сейчас украинцы стреляют, когда хотят. Вообще непредсказуемо.
В прошлом году у нас был забавный случай, — продолжает Иван, — когда пьяный украинский военный заблудился и пришел к нам. Он новенький был, решил выпить и не туда ушел. Мы ему флаг ДНР показываем, а он не понимает, что происходит.
— Знаете, мы же отмороженные, — берет слово тот самый коренастый мужчина, как выяснилось, командир. — Мы же идейные. Мы не за деньги пришли. Нам идти-то больше некуда. Мы Родину защищаем. Спросите у кого-нибудь про Зайцево — никто сюда не хочет из бойцов, и украинцы нас боятся. Знают, что мы пойдем до конца.
Командир долго роется в пакете и достает «зайцевский» шеврон.
— Вот, возьмите. За него в украинской армии 60 тыс. дают — так они нас боятся.
На шевроне мультяшный заяц в кепке жует укроп.
Проводят экскурсию по кабинетам. В одном из них — СПГ9 (станковый противотанковый гранатомет).
— Можно на второй этаж? — спрашиваю у командира.
— Не, там снайперы работают. Они ж не знают, что вы из Москвы приехали репортаж делать, не надо.
Местные жители
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Александра Красногородская
Только по дороге обратно заметила, что в Зайцево почти нет людей на улицах. Иду к первым встречным. Две пенсионерки, коренные жители.
— Мы привыкли уже ко всему, уже не замечаем, кто стреляет. Только надоело очень. Мы устали от войны. Ладно, мы жизнь прожили, а дети? Почему о них никто не думает? Что нам сделать, чтобы остановить всё это? — сетуют они.
В большинстве домов окна забиты фанерой или досками. Много брошенных домов. Как ветхих, так и новеньких.
— Люди уехали еще в 2015-м, кто в Донецк, кто дальше. Все бегут от войны...
Уже на обратном пути в Донецк, когда солнце уходило за дорогу от Ясиноватой, послышались глухие выстрелы. Войну никто не отменял.
