Полгода назад я проходил плановую эхокардиограмму. Когда она показала крупное образование в районе сердца, радиолог сначала подумал, что это грыжа пищеводного отверстия — часть желудка, торчащая сквозь диафрагму и давящая на околосердечную сумку.
«Выпейте залпом банку диетического Dr. Pepper и сразу ложитесь обратно на стол на повторную эхокардиограмму, пока пузырьки в желудке не лопнули», — сказал он.
Я так и сделал. Однако повторное обследование не обнаружило пузырьков (они бы подтвердили изначальный диагноз). Проведенная несколькими неделями позже МРТ показала, что образование находится внутри околосердечной сумки и по размеру сопоставима с выпитой мной банкой газировки. Даже на этой стадии у меня не было симптомов. Я чувствовал себя прекрасно и мог заниматься спортом в полную силу.
Врачи сказали, что, скорее всего, у меня тератома — опухоль, которая редко бывает злокачественной. Прогноз был благоприятным. «Мы удалим этот комок из вашей груди, и вы будете как новенький», — сказал мой кардиолог.
Пока я восстанавливался после операции, пришли результаты биопсии. Новости были неутешительными: оказалось, что это не доброкачественная тератома, а злокачественная синовиальная саркома. Так как саркома находилась в стенке околосердечной сумки, удаление всех раковых клеток привело бы к утрате сердцем способности качать кровь. Онколог дал мне от шести до восемнадцати месяцев.
Я был зол на весь мир. Рак сердца? Кто вообще болеет раком сердца? Это что, шутка? И эта болезнь отнимет меня у родных, друзей и коллег? Я не мог с этим смириться.
Я встретил Дину пять лет назад и мгновенно влюбился. Все эти годы она вдохновляла меня своей искренней любовью, добротой, красотой, оптимизмом и умом. Каждый мужчина мечтает о такой жене. Расставание с ней будет самым сложным во всей этой ситуации.
До того, как мне поставили этот ужасный диагноз, я был счастливейшим человеком на свете. Мои дети-близнецы, Джейкоб и Натали, двадцать пять лет наполняли мою жизнь радостью. Мне посчастливилось построить успешную научную карьеру, я был свободен в своих творческих поисках. Моя жизнь была прекрасна по всем параметрам, наполнена любовью, творчеством и приключениями.
Да, я стою на пороге смерти, но я по-прежнему ученый. И ожидание смерти помогло мне многое узнать о человеческом уме.
Хотя большинство людей отлично знают это, я с удивлением открыл для себя, что человек легко может пребывать в двух противоположных состояниях одновременно. Я одновременно зол из-за того, что умираю от рака, и благодарен за всё, что подарила мне жизнь.
Это противоречит догме нейробиологии, согласно которой в каждый момент времени человек пребывает в одном из двух состояний сознания: мы либо «бьем и бежим», либо «отдыхаем и перевариваем» — в зависимости от того, какая часть нервной системы активизируется. На самом деле наш мозг устроен намного сложнее.
Здесь я подхожу к моему второму открытию: не существует объективного опыта. Наш мозг не способен измерить абсолютную ценность чего-либо. Наше восприятие всегда окрашено ожиданиями, сравнениями и конкретными обстоятельствами.
В беседе с близким другом полчаса пролетают незаметно, но такой же временной промежуток кажется вечностью, когда мы стоим в очереди. Полученная надбавка кажется справедливой наградой, пока мы не узнаем, что наш коллега получил вдвое больше. Прикосновение со стороны любимого человека во время занятия любовью приятно, но такое же прикосновение во время ссоры воспринимается как нарушение личных границ.
Если бы год назад, когда мне было пятьдесят девять лет, кто-то сказал мне, что мне осталось жить всего пять лет, я был бы опустошен и чувствовал бы себя обманутым судьбой. Сегодня возможность прожить еще пять лет показалась бы мне благословением. За пять лет я смог бы провести много счастливых дней с близкими мне людьми, проделать много важной работы, попутешествовать и насладиться жизнью.
Мое последнее открытие более тонкое, но и более значимое. Хоть я и могу подготовиться к смерти в практическом смысле — привести в порядок свои финансы, составить завещание, написать рекомендательные письма для практикантов — я не могу представить себе свою смерть и мир, в котором не будет меня. Уверен, что я в этом не одинок и это одно из свойств человеческого ума.
За те сорок три года, пока я занимаюсь нейробиологией, в этой дисциплине многое изменилось. Меня учили, что раздражители воздействуют на органы чувств, эти сигналы передаются в мозг, обрабатываются там, после чего перенаправляются по нервам в мышцы, которые сокращаются или расслабляются — так мы двигаемся и говорим.
Сегодня мы знаем, что мозг не просто реагирует на внешние раздражители, но и активно прогнозирует ближайшее будущее. Попадет ли летящий бейсбольный мяч мне в голову? Скоро ли я проголодаюсь? Кто этот идущий навстречу мне человек — друг или враг? Процесс прогнозирования происходит подсознательно и не может быть отключен усилием воли.
Поскольку наш мозг запрограммирован прогнозировать ближайшее будущее, он по умолчанию предполагает, что это будущее нас всегда ожидает. Вот почему мы не в состоянии представить себе свою смерть.
Эта особенность мозга лежит в основе верований людей по всему миру. Почти во всех религиях есть представление о жизни после смерти или о реинкарнации. Почему? По той же причине, по которой мы неспособны осмыслить собственную смерть — наш мозг запрограммирован на то, что всегда будет следующее мгновение. Как следствие, мы невольно верим в бессмертие ума.
В исламе, сикхизме, христианстве, даосизме, индуизме и даже буддизме есть концепция либо жизни после смерти, либо реинкарнации. Единственное исключение — иудаизм.
В основе религии лежит сделка: если вы будете следовать определенным правилам при жизни, то будете вознаграждены после смерти — либо более благоприятной реинкарнацией, либо воссоединением с божественным источником. Что стало бы с мировыми религиями, если бы наш мозг не был запрограммирован верить в бессмертие души? И как бы это отразилось на разных культурах, которые сформировались под влиянием религий и религиозных конфликтов?
Размышляя над этими вопросами, я обдумываю свою собственную ситуацию. Я не считаю себя верующим человеком, но, ожидая конца, я заинтересовался учениями о загробной жизни и их нейробиологическими истоками.
Трудно сказать, чем является вера в загробную жизнь: особенностью или дефектом человеческого ума. Если это всё же дефект, то я не стал бы судить его слишком строго. Было бы удивительно и странно возродиться ламантином или ленточным червем. И было бы прекрасно снова увидеть Дину и моих детей.
Дэвид Линден, Роман Шевчук
