С Ю́рием Мефодьевичем Соломиным мы встретились за несколько дней до того, как министр культуры РФ Владимир Мединский переназначил его художественным руководителем Государственного академического Малого театра, (в этой должности Ю.М. Соломин работает с 1988 г.), подписав с ним бессрочный трудовой договор. Теперь, пользуясь случаем, и мы поздравляем Юрия Мефодьевича с этим новым — старым назначением. Уверены, к этому поздравлению присоединятся также наши читатели: едва ли кто в России не знает Юрия Соломина!
А в самом начале встречи пришел на память телефильм «Адъютант его превосходительства», роль капитана Кольцова в котором стала для Соломина звездной, он завоевал всенародную славу. Причем как тогда, так и сейчас удивляет: на примере белогвардейского офицера, этого представителя «белой кости» (реально, правда, разведчика-чекиста) несколько поколений молодых советских офицеров учились верности Отечеству, офицерской чести, достоинству, интеллигентности и даже выправке. Воистину — велика роль подлинного искусства! И вот, наконец, представилась возможность сказать об этом Юрию Мефодьевичу.
А был еще целый ряд ярких фильмов, где он играл главные роли, среди них получившие и международное признание «Хождение по мукам», «Обыкновенное чудо», «Мелодии белой ночи», «Блокада», «ТАСС уполномочен заявить» и, конечно, «Дерсу Узала», отмеченный в 1976 г. премией «Оскар», на торжественную церемонию вручения которой Юрия Соломина и других советских участников съемочной группы не пустили. Однако в его служебном кабинете на столике у окна стоит и статуэтка «Оскара», правда, не в позолоте... Юрий Мефодьевич смеется: это, оказывается, подарок от чешских коллег, которые через годы после того события хоть как-то попытались компенсировать ему горечь за испорченный в свое время праздник. Такие «Оскары» продавались в киосках Праги и цена им была «копейка», но — дорога память...
— Так это, уважаемый Юрий Мефодьевич, и есть тот самый легендарный кабинет, где сам Царёв сидел?
— Не знаю уж легендарный или нет, но тот самый. Михаил Иванович был человек скромный, у него здесь стоял стол, составленный из нескольких столов, кожаные стулья. Худсовет здесь проходил.
— В своей книге вы о Вере Николаевне Пашенной, великой актрисе и педагоге, очень проникновенно написали. Запомнился эпизод, когда Пашенная показывала молодой ученице, как играть Нину Заречную в «Чайке»: «Она входит. И в глазах у нее лучи». Ничего не получалось, тогда великая актриса встала и говорит «Смотри!» Она вошла в комнату и глаза ее действительно лучились. Все онемели и даже привстали со стульев. Как вы пишете, Веру Николаевну отличали особый талант, внутренняя сила и даже какой-то магнетизм...
— Она для меня и для моей семьи как икона! Мы с женой Ольгой Николаевной учились у нее. Она ведь меня взяла в Щепкинское училище после первого же тура, практически без конкурса.
Дело было так. Я приехал из родного Забайкалья, из Читы, 6 суток и 12 часов шел поезд. Мой отец, музыкальный педагог, работал в Клубе железнодорожников, имел бесплатный железнодорожный билет, я мог ехать вместе с ним. Приехали, встречаемся после первого тура, я, радостный, сообщаю: «Меня допустили на второй тур!». А он в ответ говорит, что надо уезжать, у него украли на Ярославском вокзале партбилет, паспорт, билеты на обратную дорогу, деньги — ну вообще все! Осталась какая-то мелочь у нас в карманах. Наивный он был человек и говорит мне: «Иди к Пашенной, и если она тебя берёт, то остаешься здесь, а если нет, уедем в Читу». Не могу сказать, что мне очень хотелось обратно ехать, в 14 лет еще я посмотрел документальный фильм «Малый театр и его мастера», который меня поразил. И я пошел к Пашенной. Первый раз в жизни, кажется, послушал отца...
А там после тура народу много, и секретарь Аделя Яковлевна спрашивает: «Что тебе?» «Мне бы с Верой Николаевной поговорить». Она посмотрела на меня — не знаю, что она поняла, но сказала: «Подожди». Вот такие люди были, даже секретарь. Зашла, выходит: «Ну, сядь, жди, Вера Николаевна примет тебя». Посидел, не помню сколько, выходит Пашенная и говорит: «Кто меня спрашивал? Что тебе, деточка?» Я рассказываю ей всю свою историю, она пристально смотрит на меня — мне показалось, очень долго. И я говорю: «Все, или вы меня берёте, или еду домой в Читу!». И она сказала: «Ну, оставайся...».
— Она ведь впоследствии, в 1960 году, и в кино предложила вас?
— Да, предложила режиссеру Исидору Анненскому, который снимал фильм «Бессонная ночь». Причем я даже не ходил на пробы.
— Пашенная предлагала вас и Бондарчуку на роль Андрея Болконского в «Войне и мире». Жаль, что не случилось... Юрий Мефодьевич, у вас десятки ролей и в театре, и в кино. Как вам удавалось все совмещать? Видно, еще и редкостной энергией Бог вас наделил.
— Не знаю, наверно. Однажды снимался сразу в трех городах: в Киеве, Ленинграде и Свердловске, где была тогда очень хорошая киностудия. Работал, как говорится, по 26 часов в сутки. И однажды после съемок в Ленинграде вечером понял, что не знаю, куда дальше ехать. Пришлось посмотреть в авиабилет...
— У вас такие разноплановые роли. Скажем, Айзенштайн в «Летучей мыши» или хозяин отеля в «Обыкновенном чуде».
— В «Летучей мыши» мы играли вместе с братом Виталием... Фильм крутят очень часто по разным программам, жена смотрит и зовет меня: «Иди, посмотри». Потом мы долго сидим, и она мне говорит: «Это твоя лучшая работа». А я подумал: «Что ж, не стыдно показать ученикам». «Летучая мышь» и «Обыкновенное чудо» —- это, пожалуй, единственные мои роли комедийного плана. Хотя, может быть, их даже не назовёшь комедийными...
Старые хорошие фильмы идут часто на ТВ. Вспоминаем с женой: Михаил Иванович Жаров, Целиковская, «Сердца четырех», «Близнецы»... Конечно, хорошо, что их показывают, жаль, что утром, когда молодежь учится.
— Не кажется ли вам, что молодежи нужны сегодня все-таки новые прочтения старых тем, новые хорошие спектакли, фильмы?
— Сейчас у меня на выпуске в училище помимо «Эмилии Галотти» мы взяли еще и Островского «Снегурочку», «Волки и овцы», «Доходное место» и «Пучину». Когда я вновь посмотрел эти работы, то сказал: «Господи, какие же они современные!». У нас в Малом на двух площадках идет 14 пьес Островского. И народ ходит, билеты покупает. Почему ходит? А проблемы-то — те же, человек – тот же, сердце — то же осталось и все прочее. Что такое любовь, что такое предательство, что такое деньги? Лучше Шекспира, Мольера и Островского никто не сказал!
— Юрий Мефодьевич, а как вы относитесь к тому, что сейчас в театрах происходит эдакое переосмысление классики?
— Переосмысливать классику невозможно. Ее можно только переделывать под сегодняшний день. Я никуда не хожу и ничего не смотрю, хотя приглашают. Почему? Потому что я никогда не критикую никого, так как в этом нет смысла: все равно будут делать по-своему. А делается это для того, чтобы о них как-нибудь да заговорили, другого объяснения у меня нет. Хотите, чтобы завтра о вас написали в газетах? Я вам устрою это хоть сейчас. Попрошу вас снять пиджак, майку, штаны и выведу на Театральную площадь — завтра вы будете во всех газетах.
Что значит — переделывать? Это что, переделывать человека? Почему старые фильмы смотрятся до сих пор? И люди плачут.
— Нам удалось посмотреть несколько спектаклей Малого театра, в том числе, — «Три сестры», «Васса Железнова (первый вариант)», «Король Лир», «Смута», «Государственный переворот». Настоящая классика! Какой великолепный актерский состав, высочайший уровень мастерства, изумительное искусство перевоплощения! От декораций глаз не оторвешь.
Очень сильное впечатление произвела и недавняя премьера по пьесе американки Вины Дельмар «Дальше — тишина» в вашей постановке. Это история о пожилых людях, любящих супругах. Они, потеряв дом, за который не смогли заплатить, разлучаются своими детьми, которым стали в тягость... Народные артисты России Людмила Полякова и Владимир Носик играют потрясающе. Спектакль показывает распад нравственных устоев, разрушение семьи, отношений отцов и детей. Актуальнейшая тема...
— И, заметьте, как спектакль близок к Островскому.
— А почему вы взяли именно эту пьесу?
— Все очень просто. У народной артистки России Людмилы Поляковой был юбилей, она мне позвонила и сказала: прочитай хорошую пьесу. И я прочитал.
— Когда-то ее играли в театре Моссовета Плятт с Раневской, но у вас какое-то свое, особое, прочтение, более пронзительное, что ли...
— Мы ничего не меняли, все так и осталось в тексте. Как остается и проблема отцов и детей — что сейчас, что при Островском, возьмите хотя бы его «Бедность не порок», «Свои люди — сочтемся». Короче, пьесу я прочитал, отложил, лето думал, а потом сказал: «Пьеса мне понравилась». Полякова и говорит: «А у меня и режиссер есть». «Да? Кто же?» «Вы». «Ну, раз такое дело – давай...».
Вчера мы опять ее играли, перерыв был две недели, билетов нет, аншлаг. Почему? Потому что сейчас во многих семьях обострились эти проблемы – отцы и дети. И во Франции, и в Италии, и в Штатах, где хотите, это есть. А проблема, что банк безжалостно не дает ссуду, хотя отец там 40 лет проработал... Это что, разве только там, на Западе? Нет, это у нас тоже.
— После финала пьесы, когда старики на вокзале расстаются навсегда под ностальгическую песню Синатры «Мой путь», все зрители встали. Аплодисменты не стихали минут 20, такого не доводилось видеть. На глазах у многих зрителей были слезы.
— И вчера было то же самое. Я не выходил на поклон — не люблю, сидел в ложе, смотрел. Меня потрясла тишина. Думаю: что такое? А потом видел, как люди вытирали слезы.
...Когда я заканчивал учебу, Вера Николаевна Пашенная сказала нам, студентам: «Уходя со сцены, оставляйте там кусочек своего сердца». Я скорчил гримасу, а она мне: «Да-да». Говорю: «Как это, Вера Николаевна?». «Со временем поймешь», — и я понял потом. И артисты, которых вы видели в спектакле «Дальше — тишина», тоже оставляли кусочек своего сердца.
— Носик и Полякова такой кусок оставили... Они играли прямо-таки на пределе...
— Я говорю артистам: играть надо так чтобы около театра стояла «Скорая помощь».
— «Скорая» для артистов?
— Для зрителей! А все эти переделки... Они идут...
— От лукавого?
— Да. Вот если можно было бы показать один за другим классический спектакль, а потом переделанный, сразу бы стало ясно, что переделывать нельзя. Толстого нельзя трогать, его надо понять. В училище я еще ничего не понял, а понял, когда уже проработал несколько лет в театре. Достоевский, Толстой – это очень сложно. Достоевского сейчас «шмаляют», как хотят! А его по-настоящему никто не сыграл, даже мой любимый артист Смоктуновский в кино. А драматургия? Те же Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Островский. Их нельзя трогать, их надо сохранять.
— Юрий Мефодьевич, вот вы заговорили о молодежи, о своем училище вспомнили, куда приехали из Читы, а сейчас хотя бы из-за Урала приезжают к вам в Щепкинское поступать? Помнится, в одном из интервью лет 15 тому назад вы говорили, что сейчас студентам трудно выжить здесь, в Москве.
— Смогу скоро ответить на это вопрос, когда начнутся приемные экзамены. Но то, что будет народу много, – это я гарантирую. И очень много приезжих. У нас, знаете, какой конкурс в училище? Каждый год от 5 до 6 тысяч заявлений! А набираем мы всего 20—25 человек.
— Можно ли в этом потоке сделать безошибочный выбор?
— Редко бывает, когда сразу увидишь талант. Но все хотят быть артистами почему-то...
— А сейчас из Читы есть кто-то?
— Из Улан-Удэ у меня одна девчоночка учится, заканчивает уже. Есть из областных городов, из Красноярского края...
— Все-таки география сохраняется?
— Тут понимаете, какая вещь?.. Я говорил об этом в Ярославле, когда открывали Год театра. Сказал тогда: объясните, почему у нас все больше и больше становится театральных школ и вузов? Вот были и есть у нас МХАТ, вахтанговцы, ГИТИС, Щепкинское училище, Петербург, и не было недостатка в актерах. Нисколько не умаляю достоинств старейшего училища — Ярославского, Нижегородского театрального.
А теперь в Москве, куда ни сунься, в разных институтах театральные школы платные. И вместо 80 человек, которых каждый год выпускали старые учебные заведения, сейчас 200. Они потом бродят, ходят, показываются, кого-то берут, а кого-то и нет...
— Перебор?
— Перебор. Они же не едут никуда работать. Мы заканчивали училище, и к нам режиссеры приезжали со всей страны, смотрели выпуск и делали приглашения. А дипломы давали через год — два: их надо было еще отработать.
...Что еще сказать о молодежи? Конечно, мы были воспитаны так, что за Родину горло перегрызем. Не знаю, сохраняет ли молодежь этот патриотизм... Мы все хотели стать пограничниками. Денег у родителей всегда не хватало, чтобы подарок купить, но мама мне однажды в детстве на день рождения собаку подарила. Я обрадовался несказанно: «Ой, Джульбарс!» (был такой пес у пограничников в одноименном фильме). Как оказалось, это была Джульба, и вообще дворняга. Но когда я на поезде приехал после обучения, то на вокзале меня встречали бабушка, мама (отца уже не было) и Джульба. Как она смотрела на прибывающие вагоны!.. Увидела меня и так радовалась!. Когда же через полтора месяца я уезжал на два года и меня провожали, то Джульба на перроне так печально смотрела... Это самые умные животные, они умнее человека. У меня три собаки, четыре кошки. А помните, недавно сообщали: где-то под Хабаровском в какой-то школе девочки пытали в лесу собак, щенков?..
— И все-таки, Юрий Мефодьевич, вы оптимист или пессимист относительно будущего и театра, и нашего общества? Какие ваши ощущения?
— Я — оптимист! И я буду биться за студента, который приедет из села и кому-то не будет нравиться, а мне будет. У меня есть такой, сейчас работает. Как-то жена мне позвонила и сказала: «Приди, посмотри одного парня, он из-под Свердловска». Бегу в училище. Заходит, небольшого росточка, одет ужасно... Говорю: «Что будешь читать?» Он начал перечислять, авторов десять назвал. «Это все ты мне можешь прочитать? Давай то-то и то-то». Говорит: «Мне собраться надо». «Ну, соберись». Он отошел, посмотрел в окно, поворачивается, и у него уже другое лицо, светлые глаза! Начинает читать. Я говорю: «А еще вот это». И он читает, читает... Сейчас ведущий артист у нас.
Пройдите по коридору, посмотрите на портреты — моего учителя Пашенной, Ильинского, Жарова, Бабочкина, Обуховой, Любезнова, Доронина... Сегодня нас осталось, тех, кто работал с ними, человек 15 из 130. Они нам помогали, теперь помогаем мы молодым. Когда я снимался у Куросавы, и восемь месяцев меня не было в Москве, Елена Николаевна Гоголева мне писала: «Здравствуй, сынок», — потому что в пьесе «Пучина» она мою мать играла. Они все в театре были для меня как мать, отец, брат. И существует все-таки какая-то справедливость. Это когда мы боремся, когда можем поругаться за молодого актера, спорим, надо ли его тянуть... У нас в театре еще жива традиция помощи.
— Сохранить коллектив трудно в нынешних условиях?
— Не могу так сказать. Скорее, легко, потому что до меня работали такие люди, как Михаил Иванович Царёв, Александр Павлович Ленский. Я учился у многих стариков, как мы их называем. Теперь уже никого почти не осталось, вот только портреты... Это все те люди, которые нас воспитывали. Воспитывали!
...Сейчас в России Год театра, но много ли о нем говорят? Я хорошо к спорту отношусь, но когда слушаю радио и мне много и постоянно говорят, кто у кого выиграл, то меня это раздражает. Открываю газету, читаю: наконец-то нашли убийц, и дают о них материал с портретами... Про артистов так не пишут. Разве это можно? А о медицине вы много слышите? Только когда пожар или что-то случилось...
— Мы видим, реконструкция у вас в Малом прошла, прекрасные интерьеры, зал. Можно ли сказать, что театр вступил в благополучную фазу, или за внешним блеском остались и проблемы?
— Это не блеск. Мы лишь восстановили все то, что было сделано 200 лет тому назад. Театр существовал без ремонта лет 150, в общем, деньги нам дали на спасение этого здания. Под ним ведь текла Неглинка. Положение спасала директор Тамара Анатольевна Михайлова, я пригласил ее около 10 лет назад. Она большая любительница театра с детства, — такое, как говорится, воспитание, что очень важно. Получила образование в МАИ, инженер. Когда мы познакомились, у меня было безвыходное положение. До этого директором был Виктор Иванович Коршунов, мы 22 года с ним проработали. Потом его не стало... Тамара Анатольевна очень болеет за театр, за наше училище. А когда строители попытались было в ходе реконструкции «увильнуть», но Тамара Анатольевна прямо сказала им все, что думает по этому поводу, и они поняли, что это выйдет им боком. Я ей доверяю.
— Юрий Мефодьевич, а когда случился перелом и пошло финансирование?
— Это было 10 лет тому назад...
— Благодаря кому или чему это произошло?
— Благодаря одному человеку, который сказал: поможем.
— Мы можем сказать, кто этот человек?
— Владимир Путин. При нем такие театры, как Большой, Малый, МХАТ, Александринка и Вахтанговский получили помощь. Мы получили грант. И когда закончилось первое заседание по грантам, один режиссер подошел к Путину, который тоже был там, спросил: «А как будет дальше?» «Ребята, работайте». Вот мы и работаем. Слово держится человеком, я этому человеку верю.
Когда Год театра объявили в Ярославле, Путин тоже приехал. Насколько мне известно, он раньше ходил по театрам в Петербурге. Знаю, он большой любитель был тогда еще товстоноговского театра (а кто не был?), любил другие театры — и петербургские, и московские. Наверное, воспитание такое.
— Так вы говорите, что благодаря реставрации зданию и помещениям возвращены такое состояние и внешний вид, как и 150 лет тому назад?
— Да, и работы были выполнены так, чтобы все простояло еще лет 100. Здесь надо отдать должное и министру культуры Владимиру Мединскому, который жестко контролировал ход реставрационного процесса, он даже собрание строителей здесь проводил. И был на открытии театра, ставили «Горе от ума». Путин тоже хотел принять участие в этой церемонии 19 декабря 2016-го, но тогда нашего посла в Турции убили, и пришлось проводить мероприятие без президента. Нам сообщили, что он не сможет прийти.
Прошел месяц, и когда в Московском университете, где я почетный профессор, проходило заседание попечительского совета, ко мне подошел Путин и на ухо сказал: «Извинитесь перед коллективом, что я не был тогда, знаете, что случилось». Говорю: «Конечно, мы все понимаем». «Но я обязательно приду». Я спрашиваю: «Слово?» Он отвечает: «Слово», и через три недели был здесь. Мы давали тогда «Последнюю жертву» Островского. После спектакля осмотрел все, что было реставрировано, отремонтировано.
— Насколько нам известно, в Малом существовали традиции, что актер должен быть в труппе постоянно, не приходящим, что театр – это дом. Вам удается сохранять эти традиции?
— Мне кажется, пока удается. Вы знаете, мы сохраняем актерский состав, помогаем таким людям, которые по разным причинам не в состоянии работать. Актерский состав получает грант, о котором я уже говорил. Это большая помощь.
— С Патриархом Алексием II, митрополитом Питиримом у вас, вы пишете, были очень хорошие отношения. Какое у вас отношение к Церкви?
— Мое отношение к вере и к Церкви хорошее, настоящее. У нас в театре очень много верующих, и крест носить у нас просто так не будут, и праздники знают.
Однажды, в самом начале 1990-х, мы с женой были на гастролях в Ленинграде. И вот прибежал один артист и говорит: «Там Библии продают, шведское издание». «А написано по-русски?». «По-русски». Я говорю: «Купи и нам». Он привез две книги. Ветхий Завет и Новый Завет. И мы стали читать. Полчаса читали, потом закрыли книги, и пауза. Она мне говорит: «Ты что-нибудь понимаешь?». Я говорю: «Ничего, а ты?». «И я тоже». Но с этого началось наше проникновение в мир Церкви, в Православие.
А потом была встреча с митрополитом Питиримом — ох, какой был человек!.. — у нас в театре, и я признался ему, что ничего не понял, когда читал. И он подарил мне такую голубенькую книжечку, детскую Библию со своим автографом.
— Юрий Мефодьевич, а каковы ваши планы, заветные творческие мечты, нельзя ли поделиться?
— Я сейчас мечтаю о «Нюрнбергском процессе». Такая пьеса есть, но пока не могу назвать автора. Я помню старый американский фильм «Нюрнбергский процесс», с прекрасными актерами. Но надо учитывать сегодняшнюю нашу публику, особенно — молодежь. Я за то, чтобы мы все-таки не проходили мимо истории, мимо значимых событий. Пьеса была написана в прошлом году, а разговаривали мы на эту тему давно. И сейчас она требует очень большой доделки и переделки. Я бы хотел поставить ее в 2020 году. А то будем говорить «великая наша страна», великая дата... Сегодня, кстати, стали показывать много старой хроники, документальных фильмов, и каких: натуральные немецкие съемки и наши того времени. И я спрашиваю: почему же об этом не говорили, не показывали раньше?
В 1945 военном году мне уже шел десятый год, помню, как мы стояли в Чите на улице и ждали последние известия, потому что у нас день начинается раньше на 6 часов. Мерзли, но ждали. И десятые классы ждали, потому что эти ребята через несколько месяцев заканчивали школу и им надо было уходить на фронт.
Я очень не люблю, когда про нашу историю врут.
— Юрий Мефодьевич, чувствуется — вы очень хотите сохранить Малый театр для России, для ее будущего.
— Да, и наверняка 80% работающих в театре тоже так думают. Мне бы хотелось, чтобы наш театр, мой театр, в котором я родился, и, очевидно, уйду из этого здания, это моя семья, был в веках. Мы к этому так относимся.
Вчера видел мальчонку одного, нашего актера, небольшую роль играет. Он мне понравился, у него какая-то стать есть. Поговорил с ним в перерыве и уже второй день думаю. Есть идея – ввести его на очень хорошую роль. Что-то он во мне зародил. Понимаете, какая вещь: кого ввести после себя? И так было всегда. Ведь Ильинский-то дал мне Хлестакова в «Ревизоре». Вы понимаете, какая вещь? Царёв играл Фамусова в «Горе от ума», и вот уже 19 лет я играю эту роль. Он же передал мне её. Вот как передаются роли!
И пусть кто-то из «продвинутых» говорит: «Придурки старомодные у вас в Малом театре работают». Но есть и те «придурки», которые ходят в Малый театр, смотрят и плачут.
— Мир театра — совершенно особый мир...
— Да. Вот я объездил ну, не весь мир, но Европу точно. Вы понимаете, какая вещь? Все-таки зря, что культуру убрали на второй или даже на третий план. На первый вышла политика. Но если бы вы видели, как нас принимали во Франции, когда мы играли Чехова, и «Дядю Ваню», и «Вишневый сад». За кулисы приходили графы и князья, имена все известные, — с детьми, внуками и правнуками. Они знают русский язык. И в Англии было так же... И никакой другой речи не было. А как нас принимали в Италии, когда мы там играли тоже Чехова и Островского!..
— Вы же были посланцами России...
— Да! А еще у нас раз в три года обязательно какой-то приглашенный режиссер либо из Франции, либо из Италии работает, из Германии. Американец тоже ставил у нас в свое время, когда еще не было такой жути в отношениях наших стран, как сейчас... Я работал в Чехии, в пражском драматическом театре «На Виноградах» царя Федора играл. К нам, артистам, чехи относились прекрасно. Вот что такое театр!
— Послушав вас, хочется, несколько перефразируя Достоевского, сказать: «Театр спасет мир».
— Если мир спасет театр!
Беседу вели Валерий Панов и Алексей Тимофеев
