1 сентября исполнилось 60 лет народному артисту России Сергею Гармашу. Несмотря на плотный график Сергей Леонидович нашел время ответить на вопросы обозревателя «Культуры».
культура: На сегодняшний день Вы один из самых востребованных актеров в стране. Как подходите к выбору ролей?
Гармаш: Главный принцип — наличие роли. Это совершенно не подразумевает под собою метраж или количество съемочных дней. Я сейчас читаю сценарий, там много съемочных дней, приличный гонорар, но роли там нет. Что значит наличие роли? Это какая-то часть судьбы, хорошая история, то, что можно сыграть. Пример вам приведу достаточно свежий. У меня так сложилось случайно, что с Сергеем Снежкиным мы сделали четыре работы, и все они, помимо «Белой гвардии», занимали один съемочный день. Но в каждой картине — «Брежнев», «Следователь Тихонов» и «Так сложились звезды» — было что сыграть. Так что принцип именно такой — есть роль или ее нет.
культура: Вы часто говорите: от какого-то кино остаются деньги, вложенные во что-то, от какого-то — название города, где оно снималось, от какого-то — смешная байка. А какое-то кино — такого очень мало — становится частью жизни. Можете назвать те, что стали частью жизни?
Гармаш: Я бы назвал свою первую картину «Отряд», которая является моим первым шагом в кино, в полном смысле слова крещением, путевкой в жизнь. «Армавир», ставший первой встречей с Абдрашитовым. Безусловно, «Любовник» Валерия Тодоровского, «Свои» Дмитрия Месхиева, «12» Никиты Михалкова и «Нежный возраст» Сергея Соловьева.
Конечно, как и большинство актеров, я являюсь заложником своего типажа. Понятно, с такой мордой Ромео не играют. И что тут расстраиваться?! Я мечтаю или, вернее сказать, давно жду, что кто-то даст мне шанс сыграть слабого, беззащитного человека. Мне этого очень хочется. Но ходить и думать: «ай-яй-яй, годы идут, а Гамлета все нет», — глупо. К тому же мне грех жаловаться. Я, когда прочитал «Свои», радовался. Когда принесли сценарий «Любовника», был ошеломлен, что буду там играть. Когда утвердили в «12», не мог поверить, что передо мной лежит такая роль.
культура: Вы сказали, что мечтаете сыграть слабого и беззащитного человека, а разве Ваш герой из «Любовника» не такой?
Гармаш: Нет, беззащитность — не его черта. Иначе героиня его бы не полюбила. Он все-таки военный. Со стержнем внутри. Иван далеко не слабый человек. В чем-то он даже очень сильный. Скажем, любить и не попытаться как-то насильно разорвать этот треугольник, не попытаться завладеть этой женщиной единолично, для этого тоже нужна определенного рода сила и особое содержание. Так что ни в коем случае не могу назвать Ивана слабым.
Вот сейчас Сергей Урсуляк снял сериал по роману Алексея Иванова «Ненастье», и вот там герой, он как будто чуть-чуть подстертый, из такого слоя, когда ты приходишь на работу, видишь кого-то, здороваешься и думаешь: «О Боже мой, каждый раз забываю спросить, как его зовут». Таким людям практически никто не уделяет внимание. Так вот, если бы мне сегодня было столько лет, сколько Саше Яценко, я бы, конечно, дико хотел сыграть эту роль в «Ненастье».
культура: Есть ли режиссер, к которому бы Вы пошли сниматься, даже не читая сценария?
Гармаш: Практически все те, чьи фильмы я только что перечислил: Абдрашитов, Михалков, Месхиев, Тодоровский, Чухрай, Соловьев, Лунгин.
культура: Тогда правду ли говорят, что Вы отказались играть в «Острове» Лунгина?
Гармаш: Да. Мне не очень хотелось играть священника. Не нужно искать в этом какого-то предубеждения, просто это слишком большая ответственность. И потом, понимаете, какая штука: если бы речь шла об «Отце Сергии» или «Очарованном страннике» или Алеше Карамазове — это все-таки литература. А вот играть священника сегодняшнего — не готов. Что касается случая с Лунгиным, мне казалось, что персонаж не совсем, скажем так, правдив, им овладела невероятная гордыня... Но когда я посмотрел картину, то первым подбежал к Лунгину и сказал, что он все мои сомнения убил. Сыграл бы я эту роль? Да, наверное, но так, как Мамонов, точно нет.
культура: Не обидно было?
Гармаш: Нет, потому что Лунгин настойчиво мне предлагал, и это был мой выбор.
культура: А вообще были случаи, когда Вы отказывались от роли, а потом жалели?
Гармаш: Нет, бывали другого рода моменты. Совсем молодым был утвержден на главную роль в фильме по рассказам Андрея Платонова. И только я подписал договор, меня вызвали на пробы на «Холодное лето пятьдесят третьего...». Потрясающий сценарий, но я даже пробоваться не стал, потому что и я, и ассистенты понимали, что экспедиции в разных концах страны, и нам никак не получится соединить обе картины. Конечно, было жалко. Безусловно, я бы, скорее, согласился на «Холодное лето...», но было уже поздно что-то менять. А так вот, чтобы отказался и пожалел, да нет, пожалуй, такого не было. Кстати, хотел отказаться от роли в «Мастере и Маргарите» — меня вызвали на роль водителя Римского, — но в итоге поехал. А когда познакомился с Юрием Карой, то оказался моментально не водителем, а Иваном Бездомным...
культура: У Вас не было предубеждений перед этим романом?
Гармаш: Нет, они появились после съемок... Вообще работа над «Мастером» — это совершенно отдельная глава. Когда-нибудь, может, напишу об этом. Сегодня я совершенно убежден, что литература такого порядка, как «Мастер и Маргарита», не поддается трансформации и не нужно пытаться ее переносить ни в театр, ни в кино. Почему? Да потому, что это написано так, что когда ты читаешь «Соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида», у тебя этот гражданин и соткался... А как только это опускается на уровень изображения, то вот этого «соткался» не получается... У меня был не только киношный опыт, но и театральный. С Мариной Нееловой и Романом Козаком мы пытались сделать путешествие двух персонажей по роману и остановились, причем единогласно, потому что понимали — не получается.
Думаю, есть такие авторы: с одной стороны, они очень пригодны к переносу на экран, а с другой — совершенно этому не поддаются. Например, есть две потрясающие картины по Булгакову: «Собачье сердце» и «Последняя дорога». Или по Гоголю, скажем, замечательный фильм «Женитьба» с Петренко или шедевр «Вечера на хуторе близ Диканьки». А что-то не поддается. Например, я не представляю, как можно снять «Антоновские яблоки» или «Темные аллеи». В них до такой степени мощная сама по себе энергетика литературы, что получится какая-то картинка, но самое главное уйдет. Запах яблок — исчезнет...
Что касается «Мастера», то либо должно пройти какое-то большое количество времени, либо роман никогда не поддастся, потому что ни фильм, который сделал Юрий Кара, ни картина Владимира Бортко, где я уже совершенно осознанно отказался играть Афрания, не достигают такого эффекта, как, допустим, экранизация «Тихого Дона» Герасимова или «Станционный смотритель» Соловьева. Я отдаленно знаю о замысле Элема Климова, который собирался войти в роман через реальную хронику того времени. Более того, он нашел кадры, где видно, как на трамвайных рельсах разбилась банка с маслом... Вот такого рода ход мог бы и сработать. Потому что на такую мощь, которой обладает роман, нужен столь же сильный режиссерский замысел. Просто брать и перекладывать — бесполезно.
культура: Вы говорите про интересный режиссерский ход, а потом критики придерутся: мол, это не Булгаков. Кстати, как Вы относитесь к такого рода заявлениям?
Гармаш: Тут есть определенный стандарт. Если пишете в титрах, что фильм снят по роману, то извольте и делать по роману, а когда стоит пометка «по мотивам», то это подразумевает определенные вольности. И тогда пусть уже критики захлопнут свои громкоговорители. Если человек берется и делает по мотивам Булгакова, так и судите его по мотивам, а не по Булгакову.
Кстати, когда одевают Чехова или Шекспира в современные одежды, я не против, но когда берут Чехова, Достоевского и купируют, становлюсь страшным консерватором и ретроградом. Но, конечно, существуют исключения из правил: в спектакле «Горе от ума» Туминас вырезал 16 страниц бала — и сделал это так доказательно. Вы можете сказать: «А, кому-то можно, кому-то нельзя?» Да, я скажу, кому-то можно, кому-то нельзя, Римасу — можно.
Вообще для меня на сцене неприемлема пошлость. При этом мат я считаю частью культурной составляющей русского языка. Им пользовались Пушкин, Блок, Есенин, и пользовались так лихо! Извините, когда Есенин пишет в словах о Екатерине, которые звучат из уст остервенелого мятежника, «чтоб с престола какая-то б...», то это слово летит, как пуля, как удар хлыста, и становится частью художественного образа. Но когда мат звучит сам по себе, как непрерывная грубая связка слов, это неприемлемо.
культура: А к критике как относитесь?
Гармаш: Я на нее практически не реагирую. Если мы будем говорить о театре, то на сегодняшний день мне нравится ироничное определение, которое дала как-то мой художественный руководитель Галина Борисовна Волчек. Она сказала: «Я над сегодняшней критикой театральной написала бы такой общий лозунг: «Не любите ли вы театр так, как не люблю его я?» Что касается кино, то самым лучшим критиком для меня является зритель, и, как ни странно это прозвучит, — касса, которую обмануть невозможно. Вот появляется картина «Движение вверх», и результат не только в деньгах ошеломительный, но и в реакции зрителей, сам видел полные залы, где стояли мужчины со слезами на глазах.
культура: Но случается, что и хорошие фильмы не получают достойного проката?
Гармаш: У нас так было в конце 80-х — 90-х, когда наш прокат совершенно рухнул. И в эту эпоху были какие-то фильмы, которые, к великому сожалению, не имели серьезного успеха. К примеру, картины Абдрашитова «Армавир» или «Время танцора». С другой стороны, каждый год со всего мира в Канн, Венецию, в Москву приезжают 15–17 лучших картин, а мы зачастую узнаем только про те, что получили «первый приз». И заметьте, почти на всех фестивалях класса «А» хоть одна наша картина, но бывает. Мы вообще очень много чего пропускаем. Но расстраиваться глупо. Это все равно, что думать, сколько еще есть потрясающих вещей в литературе, до которых ты не добрался и уже не успеешь добраться. Если бы можно было какую-то добрую жалобу написать Господу Богу, то я бы это сделал. Он придумал такой прекрасный шар, на котором мы живем, и столько потрясающих мест на нем, позволил природе и людям создать так много всего замечательного — но как же мало одной жизни, чтобы все это посмотреть. Надо было или отпустить нам несколько жизней, или эту сделать подлиннее.
Собственно, так и с кино. Конечно, расстраивает, что некоторые фильмы совершенно незаслуженно даже не на полку упали, а не имели проката. Я все думаю последнее время, что пора возродить кинотеатр повторного фильма, чтобы можно было на большом экране посмотреть Шукшина, Авербаха, Тарковского, Абдрашитова. Мы имеем колоссальную синематеку, даже если взять только советское кино.
культура: Думаете, это будет пользоваться спросом у молодых, большинство из которых безвылазно сидят за компьютером?
Гармаш: В огород той части молодого зрителя, которой это неинтересно, мне трудно бросить камень, хотя он туда очень сильно просится, ведь это травмированное поколение. К сожалению, на их долю выпал период, когда много времени тратится впустую. Они не читают, не смотрят кино, сидят в социальных сетях, пишут «я такая сижу на позитиве», «а я такой стою на негативе». А что такое «Инстаграм»? «Коля и Петя были здесь». Раньше нужно было хотя бы на скалу залезть и краску потратить, а сейчас достаточно одного нажатия. Больше того, я считаю, что этих людей впереди ждет морально-нравственный крах. По той причине, что их дети уже не будут сидеть в социальных сетях. Они поймут, что скачивание из интернета не оставляет никакого багажа, начнут снова читать, учиться. И, более того, я верю, что реформа начального образования, какая-то мощная и глобальная, которая столь необходима сегодня, произойдет. И вот когда эти дети к 25 годам осознают, что их родители близко не знают, что такое «Война и мир», кто такой Достоевский, разочарование ждет и тех, и других.
Странно, что никому не приходит в голову мысль о том, что в первом классе ребенку нужно прочитать годичный курс под названием «Интернет». Чтобы человек понимал всю опасность и все минусы, не исключая при этом плюсов, которые могут ему принести социальные сети, интернет, мобильный телефон. Чтобы он четко ощущал, сколько времени тратится на гаджеты впустую, и что оно невозвратно.
культура: А своего сына ограничивали в соцсетях?
Гармаш: Конечно. Иван сейчас в шестом классе, так ему впервые в этом году позволили поставить «Вконтакте» на телефон. И вот почему. Летом он отдыхал на юге, у них образовалась компания, они весь день проводили в каких-то играх, соревнованиях, но для сговора использовали Сеть. Только поэтому я и дал ему разрешение.
культура: Получается, Вы очень строгий отец...
Гармаш: Не преувеличивайте. Я никогда не заставлял ни сына, ни дочь заниматься музыкой, пением, танцами, требовал и продолжаю требовать только одного, чтобы они много читали и смотрели хорошее кино. Ваня с шести лет в выходные дни смотрит советскую и американскую классику, на которой выросли мы с его мамой.
культура: Из недавно увиденного что ему понравилось?
Гармаш: Сложно сказать, у него огромный список. Из последних примеров. Усаживали его смотреть «Отец солдата», он упирался, мол, я и так много посмотрел о войне, не хочу. А потом дочь звонит и говорит: «Папа, сидит, смотрит, плачет». Ваня был, конечно, потрясен, когда я поставил ему «Освобождение» Юрия Озерова, не мог поверить, что в картине нет ни одного кадра компьютерной графики, никаких спецэффектов.
культура: На Ваш взгляд, спецэффекты расхолаживают режиссеров, операторов, актеров?
Гармаш: Все зависит от качества картины. Если спецэффекты, графика хорошо сделаны — это здорово. Глупо было бы сказать: давайте продолжать снимать на «Конвас» или откажемся от заграничных камер и будем снимать на нашем оборудовании. Это уже что-то такое темное, ортодоксальное, в валенках и тулупе. Я совершенно не против новых технологий. Вопрос в том, чтобы это было художественно. Если я не могу понять, что это такое на самом деле: кусок природы или пейзаж нарисован на хромакее. Почему нет — прекрасно.
Жизнь диктует какие-то моменты. Сейчас невозможно снять «Войну и мир» так, как это делал Бондарчук, или работать, как Озеров, с таким количеством техники и людей. На это не хватит никакого бюджета. Поэтому я не против графики. Вы же понимаете, что и прежде были свои минусы. Допустили какую-то ошибку, например, плохо сняли какую-то рану и не было возможности это исправить, а сейчас есть. Дорисовать.
культура: Вы более тридцати лет отдали театру «Современник». Никогда не было соблазна поискать что-то другое?
Гармаш: А не было повода к соблазну. Даже фраза «от добра добра не ищут» здесь не годится. Я так счастлив в «Современнике» — с первых моментов и по сей день. Спасибо «Современнику», спасибо всем, кто его населяет, и, конечно, Галине Борисовне, которая не просто воспитала меня как артиста, но очень от многого предостерегла и спасла, воспитала как человека. Наверное, для того, чтобы это не прозвучало красивыми словами, скажу: вся жизнь Волчек, ее быт, ее дом, ее отдых, ее общение вне театра — это всегда пронизано режиссерским взглядом и режиссерской точкой зрения. Вот так и нас она воспитывала. Все то, что мы видим вокруг себя в повседневной жизни, помимо нашей фантазии и воображения, должно быть трансформировано в роли, живое, настоящее, личностное. Я могу абсолютно честно говорить такие слова. И не всем так выпало. Та ниша, которую я занимаю в театре и кино, не является ни свидетельством таланта, о чем вообще я не могу говорить, ни моментом какой-то избранности или предназначенности. Это, что называется, повезло. В нашей профессии это имеет огромное значение. Когда физик выступает перед какой-то комиссией и представляет гениальную формулу или решение, то куда против этого попрешь. В нашей истории ты выходишь перед такой комиссией, двое говорят — ничего, а еще двое — да никак, и на этом все. И вот отдавать себе отчет в том, что на моем месте могло быть огромное количество артистов, которые населяют нашу страну, необходимо. Это просто момент везения и счастья. Спасибо всем, кто принял в этом участие, спасибо Господу Богу, спасибо такой женщине по имени Судьба, хотя кто она такая и что собой представляет, не знаю.
культура: Значит, в судьбу верите. А в предопределенность?
Гармаш: Нет, хотя достаточно суеверен. Я напичкан всевозможными мелкими, бытовыми, смешными для кого-то суевериями. Ну, театральные мы даже не обсуждаем, если упал текст роли, то на него нужно сесть; понятно как божий день, что не нужно рассказывать о той роли, которую еще не начал играть. При этом перебегающая через дорогу кошка меня радует, но если я что-то забыл дома, то, возвратившись, обязательно посмотрюсь в зеркало и никогда не положу на стол ключи.
культура: Вы как-то сказали, что армия сделала из Вас настоящего мужчину. А своего сына отправите служить?
Гармаш: Да, обязательно. Это тоже один из знаков времени. Если уж говорить о сегодняшнем мужском поколении, мне становится немного горьковато, поскольку я наблюдаю даже вокруг себя огромное количество молодых людей в возрасте 25–26 лет, даже, может быть, чуть старше, которые, совершенно не кашляя и не сморкаясь, спокойно живут как бы в поисках работы, пользуясь средствами родителей, но при этом совершенно инфантильны, достаточно спокойно могут декларировать, что откосить от армии — это престижно. Но так быть не должно. Армия — это такой институт, где жесткий распорядок дня, где поневоле, хочешь ты этого или не хочешь, тебе приходится прикладывать какие-то усилия, чтобы не выпасть из строя.
культура: Полагаете, каждому настоящему мужчине нужно это пройти?
Гармаш: Думаю, настоящему мужчине это точно не повредит.
культура: Кстати, а что Вы вкладываете в это понятие?
Гармаш: Настоящий мужчина — это тот, кто способен прокормить, защитить, обогреть, любить ближний круг и, безусловно, быть доказательно ответственным за этих людей.
культура: В одном Вашем интервью прочла: «Главное и в профессии, и в отношениях — не позволять своему объективу запотеть». Думаю, Вам это удается, не поделитесь рецептом?
Гармаш: Первое, никоим образом не суммировать и вообще не думать ни качественно, ни количественно о том, что ты сделал в этой жизни и тем более в профессии. Ни в коем случае. На вопрос, что такое Ваша работа, я обычно говорю — это дорога, по которой я иду, справа у меня театр, а слева — кино, эта дорога петляет, поднимается, она то асфальтированная, то грунтовая, то такая, то сякая. И мне нравится, что это так. Самое главное — идя по этой дороге, не потерять желания идти и не ставить никаких опознавательных знаков. А что такое «запотевание объектива»? Это когда тебе кажется, что ты чего-то достиг или что у тебя есть какая-то внутренняя степень или некая значимость.
культура: Настоящий мужчина должен построить дом, посадить дерево и родить сына. У Вас все это есть.
Гармаш: Скажу так: сын может быть не один, деревьев может быть много, дом на участке дочери еще один строится. Я никому не советовал бы жить по формуле, которая имеет конец... Родил сына, построил дом, посадил дерево — и что, можно поставить точку? Лучше знак «равняется...» или еще какое-то двоеточие и продолжить эту формулу. Вот я хочу продолжать и продолжать, пусть она превращается в длинное уравнение, лишь бы только не заканчивалась, — чего пожелаю своим близким и детям, и своим зрителям.
Ксения Позднякова
