Народный артист СССР Владислав Чернушенко возглавил санкт-петербургскую Государственную академическую капеллу 45 лет назад, в тот момент, когда в её возрождение верили немногие. Но ему удалось: сейчас старейшее музыкальное учреждение страны славится своим хором, одним из лучших в Европе, и прекрасным оркестром, унаследовавшим вековые традиции отечественной исполнительской школы. «Культура» побеседовала с дирижером, хормейстером, педагогом.
культура: Сорок пять — серьезный рубеж. Ощущения, видимо, особенные?
Чернушенко: Я как-то всерьез не размышлял о собственном юбилее художественного руководства капеллой. 2019-й для всего коллектива важен в связи с другой круглой датой, нам 540 лет, и вот это поистине ценно. Днем рождения у нас принято считать 12 августа 1479 года, когда в Москве освящался Успенский собор. В этом событии принимал участие хор государевых дьяков Ивана III. Получается, капелла — ровесница российской государственности. То есть слово «государственная» в нашем сегодняшнем названии отнюдь не случайное, именно в столь широком смысле.
культура: Похоже, капелла имела исключительный статус при царском дворе.
Чернушенко: Капелла явилась прародительницей всей профессиональной музыкальной культуры и образования в России. Музыкальным ликом страны на протяжении нескольких веков были не театры и оркестры, а именно капелла — как главный и старейший хор. Кстати, первый симфонический оркестр в 1882 году возник тоже в ее стенах.
культура: Создается впечатление, что по структуре капелла довольно сложное образование.
Чернушенко: К концу XIX века она сформировалась как уникальный музыкальный центр, аналога которому в мире не было и нет до сих пор. Сначала возник первый профессиональный хор — он по-прежнему служит нашим сердцем; затем появилась первая музыкальная школа, что подразумевает и первую детскую образовательную программу. Потом к штату капеллы добавились регентские классы — их отсутствие сегодня в составе профессиональных музыкальных учреждений сказывается на уровне пения во время церковных служб. После Октябрьской революции наш оркестр, к сожалению, отделили — он потребовался для создания филармонии. Но вся история капеллы связана с исполнением крупных музыкальных форм, подразумевающих наличие оркестра, и я очень рад, что 27 лет назад нам удалось восстановить его в нынешней структуре.
культура: В чем причина повышенного внимания властей Российской империи к хоровой музыке?
Чернушенко: Пение как институт считалось неотъемлемой частью жизни на Руси, чему во многом способствовала наша вера. Православная служба пронизана хоровым пением, священники многие тексты произносят нараспев. Тысячи церквей нуждались в исполнителях. Кто пел? Прихожане. Как, к примеру, Шаляпин вообще прислонился к пению? Пришел на службу, увидел поющих мальчишек. Ему было десять лет. Загорелся, попросился — его взяли. Там он научился читать ноты и начал петь. Впрочем, значение песни сохранилось и в советское время, это не было каким-то специальным узкопрофильным музыкальным делом, пела вся страна. Думаю, Россия по-прежнему самая поющая держава.
культура: Сейчас ситуация вроде бы изменилась, и не в лучшую сторону. Почему?
Чернушенко: Уничтожены уроки пения в школах. Нынче дети просто слушают записи музыкальных произведений. Но если вам когда-нибудь попадутся дореволюционные специализированные издания, вы увидите написанные для школьных уроков трехголосные песнопения. Дмитрий Борисович Кабалевский, начиная с 60-х годов отвечавший в СССР за музыкально-эстетическое воспитание подрастающего поколения, безусловно, замечательный просветитель, и его радиопередачи чрезвычайно ценны. Однако нельзя было их переносить в школы в качестве планов к урокам. Это не открывает в детях музыку, они остаются к ней холодными.
культура: Хотите сказать, мы утратили связь с корнями, и это прежде всего отразилось на качестве образования?..
Чернушенко: Увы. Мы мало интересуемся своей историей, зарубежное подчас знаем гораздо лучше. В музыке это тоже прослеживается. Западная музыка очень важна, но почему мы игнорируем родную, в том числе в процессе профессионального музыкального образования? Когда мы однажды взялись за симфонию Милия Алексеевича Балакирева, на одной из партитур нашли оставленную карандашом надпись: «1931 год». Это был последний раз, когда в Петербурге исполняли ее. А кто знает симфонию «Антар» Римского-Корсакова? Почему исчезла опера Даргомыжского «Русалка» со всех театральных сцен?
культура: Что же теперь делать?
Чернушенко: Знаете, в моем детстве главным местом прогулок был Михайловский сад. На пустыре мальчишки гоняли мяч, а в углу на боку валялся какой-то памятник, по которому мы, естественно, лазили. Потом он исчез. Догадываетесь, кто это был? Александр III. Человек, поднявший экономику страны на невероятный уровень. Кстати, он создал и первое в России духовое общество. А где этот монумент сейчас? У Мраморного дворца. И по сути, его там никто не видит. Важно осознавать место и роль того или иного явления, но это задача лидеров, а народ лишь следует за ними. Кто-то должен захотеть рассказать, показать, дать послушать...
культура: Если вернуться к занятиям музыкой, одаренность ведь есть не у каждого ребенка.
Чернушенко: На 5-м курсе консерватории я пошел работать учителем пения в школу. Преподавал сразу 14 классам. Первым делом я прослушал всех детей и обнаружил, что большинство не могут правильно спеть известную песню. Пытался их научить нотной грамоте: велел завести нотные тетрадки и являться с карандашами на уроки. Поначалу такое видел — хоть выставку абстракционизма устраивай!.. Вспоминая собственных учителей, я ставил своей целью увлечь ребят музыкой, выверяя путь к их сердцу и слуху. В итоге только от одного мальчишки я не смог добиться правильного звучания, возможно, в данном конкретном случае проблема имела чисто физиологические причины. Все остальные освоились. Поэтому я глубоко убежден, когда дети не могут спеть — это не отсутствие слуха, а недостаток координации. Если заниматься, то способности появятся.
культура: А как Вы сами увлеклись музыкой?
Чернушенко: Я ленинградец. Первую блокадную зиму мы жили здесь, весной 1942-го отца отозвали на главную базу института, в котором он работал, и мы уехали в Пермь. Отец раньше нас получил разрешение вернуться сюда. Он был инженером-строителем, его знания требовались для восстановления линотипного завода. Почему-то папа тогда смог получить въездные документы только на себя и старшего сына — моего брата. Провожая их, я, видимо, довольно убедительно завыл, тогда отец спрятал меня в багажник купе. Дважды в пути проходила проверка, но я лежал тихо, как мышь. Вот так и возвратился в Ленинград. Квартира наша была занята, вскоре мы получили две комнаты в доме близ Певческого моста. Это и решило мою судьбу. Палладий Андреевич Богданов, бывший худрук капеллы, теперь воскрешал при ней училище, мама же случайно увидела объявление о наборе. Мы пришли с братом, который был подготовлен вдвое лучше меня, он мог спеть гамму До мажор туда и обратно, а я только туда. Но брали всех, чтобы школа вновь ожила.
культура: Как Вам давалось искусство в тяжелое военное время?
Чернушенко: Был необыкновенный азарт. Я поступил, не умея читать ноты, а в четвертом классе уже не знал, что такое трудно. Учебный процесс целиком держался на концертной работе — мы пели под руку прекрасных дирижеров. Удивительно, вроде набирали случайных ребят, но многие позднее стали блестящими музыкантами.
культура: А педагоги из училища капеллы принимали участие в Вашем дальнейшем становлении?
Чернушенко: Я не был отличником, поэтому сдавал все вступительные экзамены в консерваторию. Где-то в середине процесса меня вызвали к директору. Там оказалась целая комиссия, напротив которой сидел Георгий Александрович Дмитревский, тогдашний художественный руководитель капеллы. Подумалось, гнать, наверное, будут. Но, к моему удивлению, предложили идти параллельно на теоретико-композиторский факультет. Я начал лепетать, что не готов, мне вообще поступить бы. Дмитревский отрезал: «Ну ладно. Теперь выйди, минуту подумай, вернись и ответь «да». Он хотел, чтобы будущие хоровые дирижеры получили полноценное образование, музыкально-теоретическую подготовку. Потом, спустя много лет, я поступал еще и третий раз, на оперно-симфонический факультет.
культура: Три образования внутри консерватории — совершенно удивительный факт Вашей биографии!
Чернушенко: Это необходимое стремление быть профессионалом и желание развиваться в выбранном ремесле. Но объективно — и три не предел. Будучи с 1979-го по 2002-й ректором Санкт-Петербургской консерватории, в последние годы я бился за то, чтобы шесть музыкальных специальностей имели бесплатную основу обучения. Ну каким можно стать композитором без владения инструментом? Или как можно после училища прийти сразу на режиссуру музыкального театра. У дирижеров так же.
культура: А кого Вы считаете своим главным учителем?
Чернушенко: Евгения Мравинского на первом курсе оперно-симфонического факультета, это было уже в 1962-м, когда я вернулся в консерваторию. Познавал профессию, наблюдая его. Мы часто сидели в дирижерской комнате вдвоем и беседовали. У него всегда была совершенно ясно выстроенная программа проведения репетиции, в то время как большинство импровизирует на ходу. Однажды он сказал, что вынужден работать так в связи с ограниченностью способностей. И добавил: «Мы рабы, прикованные цепями к веслам галеры, наш удел — грести». Это слова самого выдающегося дирижера ХХ столетия!..
культура: Образование и культура сейчас вновь переживают сложные времена...
Чернушенко: Важно понимать, что для сохранения народа и государства главное — сберечь родной язык, национальные традиции и национальную культуру. Экономика и промышленность в необразованном государстве бессмысленны, да и не могут быть.
культура: Вместе с тем некоторые считают, что в современном мире национальная культура — вещь во многом искусственная.
Чернушенко: С этим невозможно согласиться... Часто вспоминаю, как судьба свела меня с великим русским писателем Валентином Распутиным, между нами возникло духовное братство. Он очень хотел, чтобы капелла посетила его родину. Чтобы прозвучала музыка Георгия Свиридова. Как-то удалось найти денег, и мы приехали с программой из духовной музыки Свиридова и народных песен. Один из концертов состоялся в маленьком городке около Иркутска. Там, когда я вышел на сцену, моя душа сразу ушла в пятки: самому старшему слушателю на вид было лет одиннадцать. Я попытался пояснить содержание во вступительном слове, а сам думал — сейчас начнется... И вот мы пели, а они не шумели, слушали. Доползли до антракта, подумалось — убегут. Нет! Я видел живую непосредственную реакцию: где-то вдумчивое слушание, где-то веселье от шуточных народных песен. Закончилось отделение, а они требуют еще. Поем десять минут, двадцать, полчаса. Не отпускают. Мы исполнили последнюю песню. Вы бы видели: они вскочили с мест и разом хлынули к сцене. Я стоял на самом краю, и у моих ног были вот эти тянущиеся ручонки. Дети просили не уходить! Вы можете объяснить, откуда у этих детей тяга? У них корешки нервные зазвучали, это связано с генетическим кодом. Нашим. Родным.
культура: Музыкальная палитра состоит не только из классической музыки. Как Вы относитесь к легким жанрам?
Чернушенко: Я участник первого состава ансамбля «Дружба». Основу коллектива сформировали бывшие воспитанники капеллы, в том числе и сам Александр Броневицкий. Всего нас было 12 человек. Начинали с импровизаций. Броневицкий сел за рояль, нашли в консерватории и притащили на репетицию немца, который играл на контрабасе, а он в свою очередь привел очень одаренного гитариста, соотечественника, учившегося на журфаке ЛГУ. Эдита оказалась среди нас совершенно случайно, Броневицкий тогда же руководил хором польского землячества. Интересно, что Пьеха сама определила свое место в группе теноров, хотя по природе она сопрано. Вот два немца, полька и наша компания. Консерваторское руководство нервничало в связи с подобными увлечениями эстрадой: в храме академического искусства — и вдруг такое! Но с нами поделать ничего не могли, поскольку это был весь цвет дирижерско-хорового факультета. Когда мы окончили консерваторию, первый состав распался, а, кстати, во втором оказался Анатолий Васильев, который потом создал первую рок-оперу.
культура: В чем, на Ваш взгляд, заключается трудность дирижирования хором?
Чернушенко: В сохранении единства вокального тона. Оркестр без главы какое-то время может продержаться, разовые замены в оркестре возможны, это более-менее устойчивый к внешним влияниям организм. Хор — слияние голосов, и поэтому нужен лидер, способный удерживать равновесие.
культура: Довольны ли Вы молодым поколением певцов?
Чернушенко: Раньше голосовой состав был намного богаче и по голосам, и по выучке певческой. Может быть, они не читали так легко ноты, но отдача и душевная сопричастность, понимание, как нужно произнести слово, были выше. До молодого поколения сложно достучаться. Музыка, которая пишется для хора, — не просто мелодия, у нее совершенно другое дыхание, она порождена словом. Поэтому задача дирижера научить свой хор интонировать слово. В интонации должен быть передан смысл слова. Сегодня артисты часто поют ноты, а надо петь музыку.
культура: Как Вы узнаете, что слушатели поняли тот замысел, который дирижер, оркестр и хор старались передать?
Чернушенко: Важно добиться состояния, когда публика начинает дышать с тобой в унисон. В такие моменты слышна звенящая тишина зала: внимание и напряжение. Думаю, очень большую роль играют непрерывные традиции. Я наследник той системы, того взгляда на музыку, которые живут почти пять с половиной веков. Если бы я не был воспитанником этой школы, может быть, мне и не удалось бы настроить звучание современной капеллы и добиться идеальной обратной связи со слушателями. Ведь моя профессия особенна тем, что я могу общаться с публикой только посредством оркестра и хора. Если мы все не найдем музыкального единства, то мне не удастся рассказать залу свое понимание произведения. Удавшийся концерт — это, повторюсь, единое общинное действие, когда исчезает черта между слушателями и музыкантами.
