С 7 марта по 15 июля в Новой Третьяковке на Крымском валу проходит выставка знаменитого баталиста В.В. Верещагина (1842-1904). Казалось бы, все его войны и путешествия позади, выставок при жизни – более 70, и только треть из них – в России, целые серии распроданы на мировых аукционах, а сколько тайн, оказывается, унес с собой живописец, живший последние годы в доме на манер русской избы в Нижних Котлах, в районе нынешней станции метро Нагатинская.
Как эти Котлы объявляют, так и встрепенешься – Верещагин здесь, рядом, в Москве, а то ведь имя его ассоциируется чаще всего с Туркестаном, Балканами, Индией, Палестиной... Впрочем, дома того в Нижних Котлах давно уже нет, изменился сам рельеф местности, как не существует и могилы художника-воина – 31 марта он погиб в Порт-Артуре при взрыве броненосца «Петропавловск».
Выставка открылась на Крымском валу накануне 8 марта. Однако ни одного цветочка на ней не увидите, разве что, в горах Алатау, его любимое солнце будет нерадостным, а оторваться от живописных полотен, на которых русский солдат сражается за Россию-матушку. И чувства у зрителей эти 500 экспонатов из 24 собраний, российских и зарубежных, вызывают совсем другие, по сравнению с теми, что у Александра Бенуа. Мы испытываем не «чудовищное и огорашивающее впечатление» от «пестрых и кровавых картин», не «тяжелые кошмары горячки» от «мрачных гигантских полотен», на которых шагают «феерично разодетые индусы, богато разукрашенные слоны с магараджами на спинах», тянутся «по горам в глубоком снегу несчастные войска», или священник в черной ризе отпевает «под тусклым небом целое поле обезглавленных голых покойников», а потрясение от созерцания героя, которого Лев Толстой нарек в «Севастопольских рассказах» – «правдой». Да, Верещагина называли «Львом Толстым в живописи», и наш современный взгляд на творчество баталиста, считаю, возможен лишь через эту призму.
Искусствоведы именуют Василия Васильевича «особым типом художника», имея ввиду, что он, помимо главного дара, обладал талантом философа и писателя (12 книг), был исследователем-этнографом, путешественником-первооткрывателем, репортером, архитектором, археологом.
А самое главное, он был боевым офицером, погибшим на войне. За участие в обороне Самаркандской крепости художник был награжден орденом Св. Георгия IV степени, который носил с гордостью. Деятелей такого типа в шутку могут назвать – «человек-оркестр», а если всерьез – понятие «титана» из времен Леонардо да Винчи, «человека универсального» (лат. homo universalis) в самый раз.
Выставка в Третьяковке дает все это прочувствовать в полной мере, на ней представлены все семь серий художника. Встретит вас знаменитое полотно – «Апофеоз войны» из Туркестанской серии и пронзит, словно видите в первый раз. Эта гора черепов в раскаленной степи – свидетельство варварской традиции, идущей еще со времен завоевателя Тимура, именно так торжествовать победу над врагом. Более яркой метафоры не изобрел никто, а надпись на раме – «Посвящается всем великим завоевателям: прошедшим, настоящим и будущим» актуальна настолько, словно картина написана в наши дни. Туркестанская серия создавалась по впечатлениям от службы в 1867 году военным художником при командующем военным округом К.П. Кауфмане. В течение трех лет Верещагин совершил два путешествия в Туркестан, участвовал в обороне Самаркандской крепости, снискал такое уважение среди солдат, что они называли его Выручагиным.
Древняя цивилизация Средней Азии поразила красотой природы и архитектуры, нарядами дервишей и охотников, киргизскими кибитками и молельнями, застывшими в своей вековой многозначительности «Дверями Тимура», но и отвратила азиатским варварством. Достаточно вспомнить «Политиков в опиумной лавке» – с грязными босыми ногами и картину «Продажа ребенка-невольника». Участие в военных действиях обострило эти чувства художника. Именно в Туркестанской серии Верещагина появились картины, взорвавшие стиль официальной баталистики. Без парадов, султанов и позументов, без красивых поз и речей военных бонз.
В центр батального жанра художник поместил рядового солдата – вот он, «Смертельно раненный», проживает последние секунды своей жизни, бежит, зажав рану и даже кричит: «Ой, братцы, ой убили! Ой, смерть моя пришла!» Верещагин был свидетелем этой смерти, он слышал эти слова и написал их на раме.
Картина настолько кинематографична, что не удивляют критики, называющие Верещагина предтечей кинематографа.
Сюита «Варвары» из этой серии самая впечатляющая («Высматривают», «Нападают врасплох»), это сцены моментов, предшествующих сражениям или начало боевых действий. Фигуры даны в динамике, солдаты объяты страстью и безумием войны. Тему «варварства» художник наглядно показывает и в полотнах "Представляют трофеи", "Торжествуют". Гора голов между резными колоннами в галерее красивейшего дворца в Самарканде. «Представлять» их эмиру с приспешниками приехали его боевики. Изображая эту дичайшую традицию, дожившую до наших времен, художник показывает истинное лицо войны. В работе «Торжествуют» вновь Самарканд. Толпа на площади перед величественным медресе Шердор слушает проповедь муллы. Он в белом одеянии. Празднуют победу армии эмира. Почетные трофеи – десяток голов русских солдат – торчат на шестах.
Над Туркестанской серией художник работал в Мюнхене, в 1973 году выставил ее в Хрустальном дворце в Лондоне, а через год – в Санкт-Петербурге. Там-то и наслушался о «чудовищных» впечатлениях, о своем «шарлатанстве», мало того, художника обвинили в антипатриотизме, в сочувствии вражеской стороне, в оскорбительном тоне высказались в царском дворе. В порыве Верещагин уничтожил картины – «У крепостной стены. Вошли», «Забытый» (на поле брани) и «Окружили – преследуют...» Серию – 13 картин, 81 этюд, 133 рисунка – за 92 тысячи серебром купил Павел Третьяков. Верещагин, отказавшись от звания профессора Академии художеств, уехал с молодой женой в путешествие по Индии.
Через два года обосновался в пригороде Парижа в собственном доме, но работу над Индийской серией прервала Русско-турецкая война(1877-1878).
Живописец уезжает в действующую армию, получает серьезное ранение во время боевой операции на Дунае, после лечения возвращается на передовую. Совершив опасный зимний переход через Балканы вместе с генералом Скобелевым, участвует в решающем бою за Шипку у деревни Шейново.
Но в конце войны отказывается от «Золотой шпаги», заметив, что «слишком много видел в те дни и перечувствовал для того, чтобы по достоинству оценить всю мишуру славы человеческой».
Балканская серия получилась в целом кинематографичной: картины асимметричны, распахнуты в глубину, все фигуры на них в движении, четко прописан первый план, размыт дальний, композиция свободна. Критики пишут о зарождении новаторского, чисто киношного приема - панорамирования. И, действительно, посмотрите на картину «Перед атакой. Под Плевной», которую Репин назвал "живой и совершенной правдой жизни". Кинематографичными длинными цепями залегли солдаты, причем их головы, ружья, сапоги, мундиры сплелись в какой-то геометрический узор, в котором доминируют светлые скатки, – все замерло в ожидании боя. И только командные чины во главе с Александром II пытаются разглядеть, что там за горизонтом. В этот день император отмечал именины и поднимал бокалы шампанского «за здоровье тех, которые там теперь дерутся». Художник приезжал на это место, когда писал картину. «Везде валяются груды осколков гранат, кости солдат, забытые при погребении. Только на одной горе нет ни костей человеческих, ни кусков чугуна, зато до сих пор там валяются пробки и осколки бутылок шампанского – без шуток», – написал он. Неудобный человек был Верещагин...
Третий штурм Плевны не принес ничего хорошего – русская армия потеряла около 13 000 человек, Плевна сдалась лишь через несколько месяцев. В сражении погиб родной брат художника – Сергей Верещагин. И эта боль запечатлена в полотне «После атаки. Перевязочный пункт под Плевной»: «Число раненых было так велико, что превзошло все ожидания. По суткам оставались они без перевязки и пищи. Когда шел дождь, промокали насквозь, укрыться было негде. Многочасовые страдания, боль, агония и часто тяжелая смерть – цена, которую нужно заплатить любой войне, ради чего бы она ни велась».
Даже в картине «Шипка - Шейново. Скобелев под Шипкой», где герои России ликуют, и генерал Скобелев – на дальнем плане - объезжает шеренги солдат с поздравлениями, открытой радости у художника нет. На переднем плане десятки изувеченных тел русских и турецких солдат.
Позиция пацифиста окончательно формируется у Верещагина во время работы над Балканской серией: «Возьмешься писать, разрыдаешься, бросишь... За слезами ничего не видно...»
Войну он называет «отвратительным наростом варварства на цивилизации», а всякое насилие – «преступлением перед человечностью». И эти слезы художника наотмашь бьют современного зрителя. Потрясает трагизм полотна «Побежденные. Панихида». Перед необозримым, до самого горизонта, бледно-желтым полем погибших, уже словно бы вросших в землю, священник и полковой командир. Художник изобразил войну «как всепоглощающую смерть». И написал: «Небо в трауре льет горькие слезы по великой человеческой глупости, заставляющей раз за разом, из поколения в поколение затевать бессмысленные и жестокие войны». Именно эту картину процитировал в «Утомленных солнцем-2» Никита Михалков.
Балканскую серию в Петербурге восприняли близко к сердцу и назвали «Войной и миром» Верещагина. «Эти картины, живые как жизнь, поражали, трогали, ужасали, по словам дочери Третьякова Веры Зилоти, за картинами где-то неслись звуки фисгармонии, певучие, тихие, жалобные. Не было почти никого из публики, кто бы не вытирал слез. Помню, как отец сказал в дни этой выставки: "Верещагин – гениальный штукарь, но – и гениальный человек, переживший ужас человеческой бойни"".
Индийская серия увидела свет в 1880 году и наряду с Туркестанской и Балканской стала основой верещагинской коллекции в собрании Третьякова. Из Индии художник привез около 150 этюдов – старинные монастыри, мечети, буддийские храмы, виды Гималаев – вместе с женой Елизаветой они предприняли отчаянное зимнее восхождение на гору Канченджанга. До вершины не дошли, не удалось это сделать Верещагину и во время второго путешествия в Индию. Зато какие человеческие типы появились в его копилке – торговцы, священники-огнепоклонники, буддийские ламы, факиры, и как этнограф, пожалуй, так активно он не работал ни в одном из путешествий, многие экспонаты представлены на выставке.
В Палестинской серии около 50 этюдов – пейзажи, древние памятники, бытовые сценки и местные типажи – евреи, арабы, цыгане. Это самая скандальная эпопея, запрещенная к показу в России, в связи с тем, что в картинах из Священной истории слишком вольно трактованы евангельские сюжеты. Серия распродана в 1891 году на аукционе в Америке.
Сюжеты Японской серии, которая разошлась по музеям уже после смерти Третьякова, написаны в новой манере – на грани реализма и импрессионизма. Это самая «мирная» серия художника.
С 1891 года начинается русский период в жизни Верещагина, он поселяется вместе со второй женой пианисткой Лидией Андреевской в доме в Нижних Котлах. Всей семьей путешествует по Русскому Северу. Пишет картины Русской серии и серии «1812 год», триптих из которой «Старый партизан» особенно привлекает зрителей.
Картина «Казнь заговорщиков в России» из «Трилогии казней» была специально отреставрирована к выставке, а «Распятие на кресте у римлян» экспонируется впервые. Местонахождение третьей картины неизвестно.
***
Многих посетителей волнует вопрос о том, что Верещагин, будучи атеистом, творил, получается, вне православной традиции.
«Мне кажется, атеисты XIX века и нашего времени отличаются друг от друга, – считает куратор выставки Светлана Капырина. – Художники не были воцерковленными людьми, но в душе, думаю, были глубоко верующими. Талант у Верещагина был от Бога, но, видимо, он не хотел в этом признаваться, так как был увлечен книгой Ренана «Жизнь Иисуса», воспринимая Христа как Человекобога, а не Богочеловека. Это смещение акцентов во многом определяло творчество художников того времени – Ге, Репина, Крамского. Что касается Верещагина, мне кажется, он все-таки не был атеистом, который полностью отвергает Бога, почитайте его переписку с Ренаном, где он пытается оспорить точность его переводов. И когда он поехал в Палестину, прочитал Евангелие, Новый и Старый завет, но в церковь не ходил, таинства не признавал, и детей запрещал образовывать в этом плане. Считал, что все это показное, говорил – «Христа уважаю, но правила его не чту».
Верещагин, точнее сказать, был реалистом, а не атеистом, в советском значении этого слова. Он разделял понятия «Бога» и «церкви», «традиций» и «канонов». Не любил церковную обрядовость, не выносил ханжества и показухи, и когда сталкивался с чем-то нелицеприятным, например, с взяточничеством священников, непременно писал об этом. Палестинскую серию художник распродал в Америке. Там его не предавали анафеме, как в Европе, из-за неканонической трактовки «Святого семейства», «Воскресения Христова», «Проповеди Христа на Тивериадском озере», не обливали кислотой картины, как в Вене.
По прошествии трех десятилетий работы в Третьяковской галерее, на многие вещи смотришь свежим взглядом. Например, изучая передвижников, я вдруг открыла для себя, что «правда жизни» «Тройки» Перова не имеет ничего общего с тем реализмом, который называем «что вижу, то пишу», так глубоко она переосмыслена. Всмотритесь, дети на «Тройке» Перова светятся изнутри, мальчик слева как святой Себастьян, девочка как Богородица, а прототип Васеньки-«коренника» 12-летним, когда его ровесники в лапту играли, приходил на Пасху в монастыри паломником. И Верещагина в этом контексте следует понимать не впрямую: азиат держит голову русского солдата не потому, что он победитель. Этими полотнами художник говорит лишь о том, что для него в войне не было ни победителей, ни побежденных. Призываю на Верещагина не навешивать никаких ярлыков, слово «пацифист» представляется мне таким же надуманным, как «атеист».
Художник ненавидел войну, и она притягивала его не с точки зрения ужасов, которыми можно напитаться и перенести их на полотно, а возможностью написать войну так, чтобы ни у кого не возникло желания воевать.
...И вообще всем нашим зрителям посоветовала бы изменить точку зрения на Василия Верещагина. Это человек – ледокол, скиф, богатырь, который действовал всегда вопреки обстоятельствам, но, возможно, благодаря характеру, и выживал в опасных ситуациях. В советских книжках писали, как он боролся с царизмом. Это не совсем так. Если бы ему было тяжко жить, у него не было бы таких мастерских, картины бы не раскупались, и выставок не было бы. Ходят легенды об его неуживчивом характере. Действительно, три года не разговаривал с Третьяковым – из-за того, что тот не дал ему картину на выставку. Раздружился на несколько лет со Стасовым – из-за того, что не состоялась встреча с Толстым, которую тот устраивал, Лев Николаевич не пришел. Но таков Верещагин, и таковым следовало его принимать. Крут был во всем. Когда строил дом в Котлах, самолично отбирал чуть ли не каждое бревно. Жаль, что вдова продала дом. Но она была тяжело больна, и через несколько лет после смерти художника свела счеты с жизнью. Без колебаний расстался с первой женой, немкой Лелушей, едва появились «сложности» в отношениях. Вычеркнул из своей жизни 19 лет, ни одной фотографии не оставил, но до самого конца материально поддерживал Елизавету».
Выставка открыта уже две недели, но поток посетителей не уменьшается, в очереди стоят по часу-полтора. Пропускают партиями по 250 человек каждые полчаса. Организовано три прохода: для желающих попасть на ближайший сеанс, для купивших билет онлайн и для тех, кто хочет познакомиться с постоянной экспозицией. Пишут, что успехом будет считаться, если зрителей придет не менее трехсот тысяч, как во времена Верещагина. Проект обещает быть самым крупным в этом году, его постоянно сравнивают с выставкой Айвазовского.
Автор: Нина Катаева
