Музыкант, автор собственных песен Сергей Старостин стал лауреатом премии киноведов и кинокритиков «Белый слон» за лучшую музыку к фильму «Керосин». Фильм Юсупа Разыкова – это берущая за душу притча о русской жизни, одна из тех картин, которые время от времени хочется пересматривать, в том числе по причине уникального музыкального оформления. Получая «Белого слона», лауреат заявил, что композитором себя не считает: «Так, у народа подслушиваю. То, что есть в глубинах нашего народа, не дает ему упасть на дно».
Старостин – музыкант с мировой известностью, которому слушатели интернета во главе со специалистами давно присудили «Нобелевскую премию по русскому фольклору». В архиве этнографа несколько тысяч народных песен, которые он умеет донести до слушателей. Полмира объехал с ансамблем Moscow Art Trio. Выступает как солист с различными группами и в составе многих проектов: Волковтрио, Отава Ё, Жили-были, Сирин, Проще простого, Живая земля. В выступлениях часто принимают участие жена, актриса Ольга Лапшина, и дочь Мария.
Поклонников Старостина сражает наповал открытость музыканта всему новому, его умение сочетать традиционный подход к изучению народного творчества с электрическими басами и роковыми ударными, а также то, как аутентичный материал в его исполнении начинает выглядеть, как самый крутой авангард. Истоки этих удивительных превращений надо искать в походах «за стариной», которые помогли классическому кларнетисту, выпускнику Московской консерватории, найти ответ на вопрос: что есть музыка? Старостин – автор музыкальных передач на радио и телевидении, организатор фестивалей этнической музыки, основатель международного фольклорного коллектива «Виртуальная деревня», исполняющего в основном русские и украинские песни.
Сегодня Сергей Старостин – гость «Столетия».
– Сергей Николаевич, почему вы так отозвались о «Керосине»: «Надо же, самый русских фильм из виденных за последнее время снял узбек»?
– На самом деле так оценила фильм моя жена, а я поддержал ее. Фильм этот – о смысле человеческой жизни, Юсуп хотел донести до зрителей бесконечную жажду жизни человека земли, сельской жительницы бабки Павлы, накрепко связанной с мирозданием. В фильме она – носитель мудрости жизни, побеждающей смерть. История на преодоление: героиню Елены Сусаниной преследуют несчастья, единственная радость – приезд внучки, но и ее вскоре отнимают. Отношения с дочерью у Павлы прохладные. Она, конечно, рада, что та навещает ее, что ждет ребенка, но разрыв между поколениями очевиден. Похоже, мы нарушили какие-то важные связи, потому и живет она одна-одинешенька на хуторе, и, несмотря на то, что по дороге постоянно проносятся машины, останавливаются водители у ее двора лишь по нужде. Она все это терпит, всех понимает, но даже не может позволить себе отомстить убийцам внучки, внутренний кодекс не позволяет. Неслучайно керосин ассоциируется здесь с сердечным топливом...
– Слышала, вы не сразу согласились работать над фильмом…
– Просто график был напряженный, а писать музыку к кино непросто, но когда я понял, что фильм уже смонтирован, и Юсуп будет просто «расставлять» мою музыку, которую хорошо знает, согласился. Конечно, я что-то менял, дополнял, переписывал. Например, считаю, благодаря жанровым припевкам – «Давай, милка, гроб закажем, \Обоймемся – вместе ляжем» – в фильме ожил персонаж, вызывавший у меня вопросы. Это муж бабки Павлы, который с небес шлет ей послания и указания, как действовать в той или иной ситуации. Мне кажется, герою этому не хватило человеческих проявлений, ничего не выражают его глаза, в них ничего не прочитывается. Но в основном я согласился с тем, как Юсуп «расставил» музыку, он максимально правильно просчитал эпизоды, где требовалась именно такая музыка. То же коснулось и песни «Глубоко», которая звучит в финале.
– Знаменитая ваша песня, которую многие считают народной, – как она родилась?
– Когда начинаешь вспоминать о том, что оставило след в твоей душе, к реалиям, наверное, примешивается часть мифологии о самом себе. На расстоянии тебе начинает казаться в деталях, что все так и было. Помню, была у меня депрессивная жизненная ситуация, и я не понимал, как из нее выходить. И в этот момент пришла помощь в виде послания с текстом, причем в тот момент, когда я, в буквальном смысле, погружался на дно, как в переживаниях своих, так и физически. Длинный эскалатор на площади Революции увозил меня глубоко под землю. У меня в голове даже пронеслись картины Метростроя, как они там прорубались в этих тоннелях. Так что рождение песни «Глубоко» связано с метро и моими переживаниями: «Глубоко под землею руда,\ глубоко под землею вода,\ Но мое горе и мои скорби\, они еще глубже, чем эта глубина…» И, надо сказать, как только я записал песню, депрессия мгновенно ушла.
– Вы включили песню «Глубоко» в альбом «Душеполезных песен на каждый день», как вы их отбирали?
– В начале 2000-х у нас с друзьями – Андреем Котовым, руководителем ансамбля древнерусской духовной музыки «Сирин», солистом АукцЫона и самостоятельным певцом и музыкантом Леонидом Федоровым и контрабасистом Владимиром Волковым – возникла идея объединиться и сделать что-то общее. Так мы соединяли целые потоки людей: авангард обэриутов, которых поет Федоров, духовные стихи, псалмы и искусство лирников, фольклорное искусство и авторские истории. Все это мы скомпоновали и на протяжении десяти лет исполняли программу, постоянно обновляя ее.
Начинали в клубах, потом вышли в концертные залы, последний раз пели в Театре на Цветном бульваре. Песню «Глубоко» периодически исполняем, звучала она и на радио «Вера». Многих удивляет, что в нашем репертуаре есть песни о смерти, процитирую в этой связи Экклесиаст: «Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели ходить в дом пира, ибо таков конец всякого человека, и живой приложит это к своему сердцу». Не веселиться ж без удержу!.. Когда человек мыслит через призму физического конца, у него перестраивается сознание, обостряется ощущение жизни и понимание того, что не следует тратить ее на всякую ерунду.
– Как классический кларнетист стал этнографом? Правда ли, что в первой фольклорной экспедиции вас подвигла к этому рязанская певица?
– Все начинается с семьи и, можно сказать, с внутриутробного слушания мира младенцем. В силу обстоятельств со мной рядом в детстве была моя бабушка – умная, мудрая, с хорошим вкусом и невероятным характером. В 1942 году она потеряла на фронте мужа, и одна поднимала троих детей. Помню, воспитывала меня потешками и загадками, играла с моими ручками. В память о бабушке осталось ощущение бесконечного добра, исходящего от любящего тебя человека. Потом я учился в школе, в капелле мальчиков, бабушку навещал у дяди, она уехала жить к сыну. Был увлечен процессом познания классической музыки, высоких стилей, бабушкина наука ушла на второй план. Но, видно, посеянное ею зерно родовой культуры осталось во мне, и когда во время фольклорной экспедиции я услышал пение этой женщины, наверняка, самое обычное, – оно проросло, и мне открылись иные миры. Но вопросов появилось гораздо больше, чем ответов. Я задался вопросом, а что такое музыка, и почему не все из того, что было известно мне, музыкально образованному человеку, поющему произведения разных композиторов, можно назвать музыкой? Есть что-то помимо этого, очень важное, что является музыкой, не будучи даже приближенным к профессиональному уровню. И имя этому – народная песня, настоящее искусство, но существует оно в параллельном, почти не соприкасающемся с нами, мире. Долго пришлось разбираться, в чем там секрет. Но никогда не забыть мне то особое состояние, которое переживал в экспедициях: ты понимаешь, что едешь за мудростью, и прямо трепещешь весь на высоком градусе эмоций от предчувствия того, что услышишь.
– Можно ли оценить, в каком состоянии сейчас фольклорные сокровищницы в России, не иссякают ли источники?
– Конечно, иссякают со временем, но и сегодня в сельских пространствах, не сильно отравленных городом, можно найти адекватных людей, связанных пуповиной с родной землей. И кое-что добыть. Сам я ездил в экспедиции до конца 80-х. Объехал европейскую часть России, был в Воронеже, Краснодарском крае, к кубанским казакам ездил, на Белгородщину, в Курскую, Липецкую, Ивановскую, Рязанскую области, в Пензу, Владимир, Тверь и Смоленск, к мордве. Кто хочет найти, тот найдет. Конечно, всегда было важно знать, о чем говорили с людьми до тебя, плеяда собирателей в истории России огромна, кто-то в далёком XVIII веке записывал еще скоморохов. Правда, напевов скоморошьих нам не оставили, только народную поэзию. Для начала важно было выяснить на месте, есть ли такие люди, уметь войти с ними в контакт, преодолеть их страхи.
Сталинские времена, когда люди исчезали за неправильно сказанное слово, наложили свой отпечаток. Порой приходилось идти к председателю, показывать документы, и он либо сам приходил к бабкам, либо отправлял поверенного: мол, эти приехали за делом, вы сейчас все им расскажете и споете. И те кивали: ну ладно, раз председатель сказал, споем. Потом стало проще. Но усыхание, конечно, происходит: ушло довоенное поколение, колоссальный урон нанесла война, во времена послевоенного строительства и советского энтузиазма развязали, что называется, пуповину, связывавшую нас с многовековой культурой предков. Процесс болезненный, России он еще аукнется...
Скажу вам не как этнограф, а как гражданин: великими бедами грозит народу отказ от своей культуры. Понятно, что в современном мире содержание ее изменилось, благодаря интернету и соцсетям. Можете путешествовать, бывать, где угодно. Можете сделать из себя африканца или индуса, если будете заниматься йогой, слушать мантры и стучать в барабан, надев набедренную повязку. А можете ездить в экспедиции. Благодаря тому, что население у нас неоднородное, мы находимся сейчас на разных стадиях, и, к счастью, в стране есть сообщество, которое повернулось лицом к своим корням, и в контакте с ними хочет жить дальше. Люди оглянулись на уходящее поколение и поняли, что не приняли эстафету. И стали осваивать традиции. Я не первый год наблюдаю за этим процессом и надеюсь, что он окрепнет. Вот спрашивают, сколько у меня в репертуаре жемчужин. По мне, так все, что я пою, что принял когда-то и записал, – жемчужины, так как связаны с людьми, которых я знал. Мне кажется, это очень важно.
– Вы создатель множества музыкальных проектов. А что все-таки стало сердцевиной творчества?
– Конечно ансамбль Moscow Art Trio, который существовал почти тридцать лет. Желание вернуться на сцену и поделиться тем, что накопил в экспедициях, появилось в конце 80-х. Пробовал себя в коллективах разных форматов, пока не понял, что следовать дальше нужно с людьми, с которыми чувствуете друг друга. Таким коллективом стало для меня Трио с пианистом Михаилом Альпериным (к сожалению, его уже нет с нами) и валторнистом Аркадием Шилкопером. Совместно мы создавали свой музыкальный мир, рисуя звуками картины. Это была не классическая музыка, не джаз и не фольклор, это было музыкальное кино, именно так говорили о наших концертах зрители. Жили мы в разных странах: Миша в Норвегии, Аркадий в Германии, я в России, репетировали, как мы говорили, по факсу, за день до турне встречались, делали несколько живых композиций и – выходили на сцену. Там было много свободы, которая позволяла творить. Одна и та же композиция на разных концертах звучала по-разному, потому что человек не живет в одном эмоциональном состоянии.
С гастролями объехали всю Европу, были в Австралии, Китае, Америке. Публика примеряла нашу музыку на себя. Например, китайцы, в культуре которых есть несколько музыкальных явлений, которыми они не сильно восхищаются, восторженно восприняли наши концерты: «Надо же, эти приехавшие превосходят наших!». Но в целом все, что касается азиатской цивилизации, включая Японию, Корею, Китай, все-таки слишком загадочно для меня. Европейцы хорошо считывали наши музыкальные модели, от норвежцев или голландцев часто можно было услышать: «Как это напоминает нам что-то свое». И это естественно, в наши «картины» могла быть включена любая история, фрагмент песни или просто интонация. Мы не работали по принципу: «сейчас в нашей обработке прозвучит русская народная песня», формировали свое музыкальное видение. Австралийцы, в силу отдаленности от всего мира, очень повернуты на себе. Любят, когда к ним прилетают необыкновенные составы, делают по нескольку серий концертов. А в Штатах мы участвовали в международном этническом проекте, где был болгарский хор и турецкие певцы.
– А чем ценен для вас ансамбль «Виртуальная деревня»?
– Тем, что поют в нем мои однокурсники и соратники по экспедициям. Учась в консерватории, мы пели русские и украинские песни в одном ансамбле. Потом разъехались – в Белоруссию, на Украину, во Францию, а через 20 лет встретились, и запели, как будто не расставались. Мы поняли, что не должны дать пропасть этому явлению, так возникла «Виртуальная деревня». Это лишний раз доказывает, что, несмотря на расставание с теми, с кем в юности пребывал в гармонии, песня воскресит ваши добрые отношения. Несколько лет назад с этим коллективом участвовали в проекте «Путь «Весны Священной», пели древние песни Украины и России, которые гениально считывал в свое время Стравинский, когда писал музыку к балету. Композитор не цитировал народных мелодий, он считывал звуковые характеристики образов песни и внедрял их в балет. И в его музыке звучала сама Мать-земля.
– Как относитесь к происходящему в наших отношениях с Украиной?
– С глубоким сожалением наблюдаю за тем, как пытаются разорвать связи, культурные в том числе, с родственным народом. На уровне музыки стараемся их сохранять, у нас нет друг к другу претензий. На концертах, которые даем на нейтральных территориях, исполняем украинские песни, которые в России на втором месте по популярности. В застолье может случиться, что не споют русскую песню, а украинскую обязательно. Не знаю ни одного фольклорного коллектива в России, в репертуаре которого не было бы украинских песен. Любят их у нас.
– Правда ли, что играете на всех русских народных инструментах, какие у вас любимые? И что за инструмент калюка?
– На многих инструментах играю, но в основном на гуслях, и очень люблю рожок. Крыловидные гусли сделал для меня мастер из Питера Александр Теплов, струнки у них, как перышки. Инструмент сделан по образцу гуслей псковской традиции XVII века. К счастью, у нас сохранилось искусство игры на гуслях, его даже преподают в музыкальных учреждениях. Но игра на гуслях академической традиции сильно отличается от крестьянской. По способу игры, репертуару, звучанию, да и по самому инструменту. Гусли крестьянской традиции сохранились благодаря усилиям специалистов Санкт-Петербургской консерватории, которые в 80-х годах обнаружили в деревнях гусляров. Серьезно взявшись за тему, изучили историю инструмента, репертуар, сняли учебный фильм. Так удалось ухватить за хвост уходящую традицию. А калюка – инструмент, изготовленный из дудника, пустотелого ствола зонтичного растения. На изготовление его уходит от силы минута.
– Сегодня все дают советы новому министру культуры Ольге Любимовой. С чего бы начали вы, стань министром?
– Сделал бы попытку сохранить культурное наследие, доставшееся нам от народа благодаря плеяде собирателей, записывавших в деревнях старинные песни. Хранятся они в архивах общероссийских хранилищ фольклора, сосредоточенных в специализированных учреждениях крупных городов, а также в частных руках. Хранятся в основном на старых носителях – на пленке, в кассетах. Ждут своего часа, чтобы вернуться уже к потомкам людей, которые оставили нам это наследство. Как воспримут его потомки?! Хорошо, если скажут: «Здравствуйте, дедушки-бабушки, мы вас так долго ждали, и наконец, вы явились, как бы воскресли!..».
Хотелось бы, чтобы эта тема дошла до Министерства культуры, была услышана государством в лице нового чиновника такого высокого ранга и взята им под свой контроль. Считаю своим долгом подчеркнуть: сохраним это наследие, жизнь нашего общества пойдет по одному сценарию, не сохраним – по другому, и, как мне кажется, менее удачному. Но чтобы явить миру это сокровище, его следует оцифровать, и пока не сделаем этого, наследие будет недоступно.
Беседу вела Нина Катаева
