Достоевский – антисемит. Так характеризуют писателя многие либеральные авторы XIX-XXI веков (и не только они). Современные же исследователи жизни и творчества великого писателя в большинстве своём предпочитают еврейский вопрос в восприятии Достоевского не рассматривать или говорить о нём поверхностно, вскользь. Книга Людмилы Сараскиной «Достоевский» [8] выделяется на этом фоне, в ней есть часть с говорящим названием «Еврейский вопрос». Нам предстоит выяснить, насколько жизнеописатель Достоевского точно, глубоко и всесторонне передал позицию гениального мыслителя, нашедшую воплощение именно в «Дневнике писателя» и письмах.
В главе «Если только все захотят...», в разделе «Еврейский вопрос», Людмила Сараскина в целом верно характеризует позицию Достоевского, как она выражается, по «больной теме», вынесенной в название главы «Дневника писателя». Думаем, точнее было бы назвать еврейский вопрос – самым опасным вопросом XIX-XXI веков в России и, конечно, не только в ней.
Л. Сараскина, в отличие от Владимира Соловьева, Алексея Лосева и многих других, о которых уже приходилось писать в статье «“Иски” русской классике» [8], убедительно опровергает расхожий миф об антисемитизме Достоевского. Она последовательно цитирует высказывания самого писателя, которые игнорируются сторонниками версии о его евреененавистничестве. При этом Сараскина не просто транслирует мысль Достоевского, что он «никогда не испытывал к евреям ненависти как к народу», но и подтверждает справедливость этой мысли примерами.
Ещё в 1862 году Достоевский, издатель и автор «Времени», полемизирует по еврейскому вопросу со славянофильской газетой «День», позицию которой называет «слепою враждою» [9, с. 674], ибо большая часть еврейского народа находится в «стеснённом» положении. Это положение, добавим от себя, ничем не отличалось от положения социальных низов других народов России, начиная с русского. Через 15 лет в статье «Еврейский вопрос», в заключительном разделе с говорящим названием «Но да здравствует братство!», Достоевский предлагает универсальную формулу решения любого национального вопроса: «Для братства, для полного братства нужно братство с обеих сторон» [2, с. 87].
Миф об антисемитизме Достоевского опровергается Сараскиной и на фактологическо-житейском уровне. Софья Лурье, «еврейская девушка, дочь банкира из Минска» [8, с. 675] до и после публикации «Еврейского вопроса» обращается к её автору не только за интимными советами (замужество и т.п.), но и просит её «благословить на поездку в Сербию санитаркой» [9, с. 675-676], где шла русско-турецкая война.
Сараскина права и в том, что Достоевский «недооценивал “обиды словом” – оно задевало и обижало, кажется, куда больше, чем все прочие рассуждения» [9, с. 672]. Действительно, слова «жид», «жидовщина», «жидовское царство», на которые обычно делают ударения авторы, обвиняющие писателя в антисемитизме, символизируют у Достоевского «идею буржуазности», возведшую «материальный достаток в высший принцип» и узаконившую «представление о свободе как о личном богатстве» [9, с. 672].
Такое видение вопроса, учитывая тонны лжи, написанные по данному поводу, думаем, нужно было подтвердить соответствующими цитатами Достоевского. Первым это сделал ещё в 1980-м году Юрий Селезнёв в книге «В мире Достоевского», где показал художественное и жизненное проявление «жидовской идеи» как идеи буржуазной, эгоцентрической, ротшильдовской [10, с. 300-307].
Странно и одновременно ожидаемо, что в книге Сараскиной (как и И. Волгина, а также большинства достоевсковедов) отсутствуют ссылки на эту во многих отношениях новаторскую работу, что показано в нашей статье «Юрий Селезнев: русский витязь на Третьей мировой» [6, с.157-164]. Не повторяя сказанного гениальным кубанцем, приведём примеры, которые, наверняка, усилили бы доказательную базу Сараскиной и всех тех, кто обращается к данной проблеме.
В письме к Константину Победоносцеву от 9 (21) августа 1879 года Достоевский сообщает: «…по моему взгляду Германия, Берлин по крайней мере, страшно жидовится. И вот здесь в “Московских ведомостях” прочёл выдержку из одной только что появившейся в Германии брошюры: “Где же тут жид?”. Это ответ одного жида же одному немцу, осмелившемуся написать, что Германия жидовится ужасно во всех отношениях. Нет жида, отвечает брошюра, и везде немец, но если нет жида, то везде влияние еврея. Ибо, дескать, еврейский дух и национальность выше германской, и действительно, привили к Германии “дух спекулятивного peaлизма” и проч. и проч. Таким образом, мой взгляд оказался верным: немцы и жиды сами об этом свидетельствуют. Но помимо спекулятивного реализма, который и к нам рвётся, Вы не поверите, как здесь всё бесчестно, то есть в торговле по крайней мере, и проч. Теперешний немецкий купец не то что обманывает иностранца (это ещё бы простительно), но его обворовывает буквально. Когда я здесь на это жаловался, то мне отвечали смеясь, что и с своими так же поступают» [3, с.104-105].
В рабочих тетрадях за 1876 год, откликались на крушение поезда с рекрутами (в результате чего погибли 200 человек и 400 получили ранения), Достоевский замечает: «...тут совсем и не о акционерах дело, а просто о нескольких жидах х р и с т и а н с к и х и н е х р и с т и а н с к и х (разрядка наша. – Ю.П)» [1, с.104]. В полном собрании сочинений Достоевского в 30-ти томах, в томе 24-ом, даются четыре комментария к странице, где находятся самый большой фрагмент – отклик на трагическое событие [1, с. 423-424]. Однако, именно этот отклик (убеждены, из-за слов «о торжествующих жидах») обойдён вниманием комментаторов. Аналогично прореагировали они и на запись, в которой писатель вновь обращается к данной теме: «Крушения поездов <…> Дороги, да ведь это дело народное, общее, а не нескольких жидишек и не нескольких действительных статских и тайных советников, бегающих у них на посылках <…> Никогда ещё ничего подобного не было на Руси» [1, с.112-113].
«Не заметили» это отнюдь не частое событие в жизни России, вызвавшее такую горячую реакцию Федора Михайловича, и современные достоевсковеды во главе с Л. Сараскиной и И. Волгиным. Ответ на конкретный вопрос, кого же имеет ввиду писатель, мы находим у историка Ивана Дронова. Он изложение ситуации вокруг железных дорог завершает второй из приведённых нами цитат Достоевского.
Итак, в книге Дронова «Император Александр III и его эпоха», вышедшей тиражом в 300 экземпляров, но, понятно, не по этой причине незамеченной пишущей братией, подробно, со ссылками на многочисленные источники рассказывается, как во время либеральных экономических реформ Александра II через коррупционные схемы к середине 1870-х годов «практически все железные дороги России перешли в частные руки» [4, с. 203]. Это привело к тому, что дороги находились в плачевном состоянии. Именно на Курско-Харьковско-Азовской железной дороге, принадлежавшей Самуилу Полякову (спонсору либеральных газет «Голос» Андрея Краевского и «Московского телеграфа» Игнатия Родзевича), произошло крушение поезда, вызвавшее двойной отклик Достоевского. Более того, «на выстроенной Поляковым Азовско-Харьковской ветке, которую и сам Александр III как-то в сердцах назвал “жидовской дорогой”, в октябре 1884 года потерпел крушение царский поезд, когда чуть не погибла вся августейшая семья...» [4, с.204].
Это поучительно-современная история закончилась так: Александр III, лучший правитель в истории России, выкупил в казну частные железные дороги, а частное их строительство было прекращено. О других единственно правильных шагах императора во внешней и внутренней политике и о тех сверхположительных, колоссальных результатах, к которым эти шаги привели, читайте в книге Дронова.
Ценой же возрождения России стала жизнь Александра III, павшего жертвой антирусских, антигосударственных сил, внутренних и внешних. А тот путь, по которому вёл страну Александр II (о нём неоднократно, в духе ложных либеральных стереотипов говорит Л. Сараскина), был путь к утрате Россией экономической и государственной независимости. Поэтому несостоявшуюся конституцию Лорис-Меликова (о ней всё с тех же позиций ведётся речь в конце книги Сараскиной), позже воплощённую в жизнь Николаем II, мы оцениваем принципиально иначе – как смертельный приговор той форме государственного устройства России, которую Ф.М. Достоевский справедливо считал единственно приемлемой. И, наконец, «образы» главных персонажей эпохи (Александра II, Александра III, Михаила Каткова, Ивана Тургенева и т.д.), представленные в работе Сараскиной, вызывают у нас многочисленные вопросы, частичное или полное несогласие.
Например, испытываешь чувство неловкости, когда читаешь подобные фантазии на исторические темы: «Жестокий испуг, внушённый Александру III смертью отца и наставлениями обер-прокурора, который называл все конституции “великой ложью своего времени”, на четверть века “подморозит” внутреннюю политику государства…» [9, с.777].
Во-первых, когда у пишущего такая очевидная понятийно-событийная путаница в голове (которую, думаем, нет смысла комментировать), тогда и рождаются подобные «шедевры»: «испуг <…> “подморозит” внутреннюю политику государства». Да и ещё на «четверть века», в то время как якобы жестоко испугавшемуся Александру III осталось жить 13 лет.
Во-вторых, пророческая статья Константином Победоносцева называется все-таки «Великая ложь нашего (а не «своего», как у Сараскиной. – Ю.П.) времени». Переиначивание закавыченных чужих слов – недопустимый произвол, о чём Л. Сараскина, доктор филологических наук, конечно, знает.
Периодически Л. Сараскина ссылается на неназванных авторов, чья политическая и человеческая позиция очевидна. Эти безымянные авторы – явно не единомышленники Достоевского, противники самодержавно-традиционной России. И понятно, что восприятие времени и конкретных людей, увиденных их и только их глазами, вызывает несогласие, как, например, в следующем случае.
«Повешенным террористам (убийцам Александра II. – Ю.П.) немедленно начнут симпатизировать…
Мог ли предположить Достоевский, что его духовный покровитель (К. Победоносцев. – Ю.П.) осуществит свою охранительную деятельность в России таким образом, что ещё при жизни будет назван “Великим инквизитором” и “Торквемадой”? “Атеистический дух инквизитора движет Победоносцевым, он, подобно этому страшному старику, отвергает свободу совести, боится соблазна для малых сих”, – напишет Н.А. Бердяев в 1906-м, в год смерти Победоносцева» [9, с.777-778].
Террористам, живым или повешенным, духовно-здоровые люди не симпатизировали и никогда не будут симпатизировать. Что же касается «охранительной деятельности» Константина Победоносцева, то о положительных её результатах нам приходилось писать, полемизируя с устойчивым лево-либеральным мифом [7, с. 26-28]. То, как Сараскина характеризует обер-прокурора Синода, свидетельствует, что и она находится в плену этого абсурдного мифа. И, конечно, не имеет значения, что он подкрепляется цитатой Николая Бердяева, который в случае с Победоносцевым, как и во многих других (с Ф. Достоевским, Л. Толстым, Н. Гоголем и т.д.), абсолютно не прав.
Непонятно, как, занимаясь столько лет Достоевским, Сараскина не прониклась отношением писателя к Победоносцеву, не поняла всю бредовость инквизиторского мифа об одном из умнейших и достойнейших современников Фёдора Михайловича.
За 30 лет до выхода рассматриваемой книги Анатолий Ланщиков в статье «Предотвратить ли думою грядущее» продемонстрировал принципиально иной, православно-государственный уровень понимания личности и деятельности Победоносцева – «самого верного и строгого апостола старой России» [5, с. 485]. Критик, определяя позицию Победоносцева и опровергая расхожее мнение, справедливо писал: он «не Россию хотел “подморозить” <…>, а те язвы на её организме, которые обещали разрастись в страшную болезнь» [5, с. 481]. Или в уже называемой книге И. Дронова титанически-героическая деятельность Победоносцева раскрывается с опорой на преимущественно архивные и малоизвестные источники. Но, как мы видим, во многих современных публикациях, в том числе достоевсковедов, Победоносцев остаётся для большинства авторов по-прежнему «неузнанным феноменом», инквизитором, простёршим над Россией «совиные крыла» (А. Блок).
Из приведённых некоторых цитат и других высказываний Достоевского ясно, что рассуждая о «жидовской идее», он периодически говорит о её разно-национальных носителях, евреях в первую очередь. Обратимся к двум суждениям Достоевского из его писем 1878 года к Н. Грищенко и В. Пуцыковичу: «Вы вот жалуетесь на жидов в Черниговской губернии, а у нас здесь в литературе уже множество изданий, газет и журналов издаётся на жидовские деньги жидами (которых прибывает в литературу всё больше и больше), и только редакторы, нанятые жидами, подписывают газету или журнал русскими именами – вот и всё в них русского. Я думаю, что это только ещё начало, но что жиды захватят гораздо ещё больший круг действий в литературе; я уже до жизни, до явлений текущей действительности я не касаюсь: жид распространяется с ужасающей быстротою. А ведь жид и его кагал – это всё равно, что заговор против русских!» [3, с. 6]; «Одесса, город жидов, оказывается центром нашего воюющего социализма. В Европе то же явление: жиды страшно участвуют в социализме, а уже о Лассалях, Карлах Марксах и не говорю. И понятно: жиду весь выигрыш от всякого радикального потрясения и переворота в государстве, потому что сам-то он status in status (государство в государстве. – Ю.П.), составляет свою общину, которая никогда не потрясётся, а лишь выиграет от всякого ослабления всего того, что не жиды» [3, с. 43].
Люди недобросовестные или недалёкие увидят в этих высказываниях Достоевского проявления антисемитизма. На самом деле, писатель даёт точный диагноз разноплановым явлениям современной ему жизни. События рубежа XIX-XX веков (и многие другие) доказали правоту Достоевского. Действительно, мягко говоря, немало евреев (в первую очередь, сильные мира сего) на протяжении десятилетий вели против традиционно-самодержавной России открытую и скрытую войну и в конце концов вместе с выродками всех народов страны, с обманутыми и обманувшимися, наивными людьми уничтожили русское царство. Сей факт признавался и признаётся многими авторами XX-XXI веков, честными евреями в том числе.
Однако в достоевсковедении, как и во многих других областях наукознания, данная тема практически обходится стороной, как и приведённые нами цитаты. Людмила Сараскина в своей книге следует этой безопасной и непродуктивной традиции. В результате не только сознательно оскопляются взгляды Достоевского, но и значительно искажаются представления о литературно-журнально-издательской и политической жизни России 1860-1880 гг.
Людмила Сараскина, ведя речь об отношении Достоевского к евреям, почему-то ничтожно мало внимания уделяет статье писателя «Еврейский вопрос». То ли автор жизнеописания по каким-то причинам не хочет озвучивать и оценивать высказывания Достоевского, то ли не умеет анализировать такого рода тексты, переходя на пересказ известных источников и жизненных историй.
Определённость в данном вопросе появится, если поймём, какие высказывания Достоевского остались вне поле зрения Сараскиной: часто умолчание, разного рода лакуны характеризуют автора не меньше, чем им сказанное, написанное. Для прояснения ситуации и получения более полного представления о позиции Сараскиной и Достоевского по данному вопросу приведём некоторые принципиальные суждения писателя.
В первой части статьи Достоевский цитирует письмо еврейского автора, фамилию которого он сознательно не называет. Примечательно, что им был А.Г. Ковнер, сотрудничавший с либеральным «Голосом» Андрея Краевского и Самуила Полякова. Ковнер транслирует идеи и аргументы, типичные для противников и ненавистников Достоевского, обвиняющих его в антисемитизме. Вот одно из характерных высказываний: «Между тем вы, говоря о “жиде”, включаете в это понятие всю страшно нищую массу трехмиллионного еврейского населения России, из которых два миллиона 900 000, по крайней мере, ведёт отчаянную борьбу за жалкое существование, нравственно чище не только других народностей, но и обоготворяемого вами русского народа» [2, с.76].
В высказывании Ковнера кричаще проявляется тот национальный эгоцентризм, высокомерие, о которых Достоевский говорит неоднократно и в данной статье, и в других текстах. Писатель на удивление мягко реагирует на эти оскорбительно-несправедливые слова, адресованные русским и другим народам.
Сначала Достоевский, обращая внимание на «ярость нападения и на степень обидчивости» автора письма, иронично замечет: «Положительно у меня, во весь год издания «Дневника писателя», не было таких размеров статьи против “жида”, которая бы могла вызвать такой силы нападение» [2, с.76]. Затем Фёдор Михайлович c редким для него спокойствием, хладнокровием отвечает Ковнеру: «….почтенный корреспондент, коснувшись в этих немногих строках своих и до русского народа, не утерпел и не выдержал и отнёсся к бедному русскому народу несколько слишком уж свысока. Правда, в России от русских-то не осталось ни одного не проплёванного места (словечко Щедрина), а еврею тем “простительнее”. Но во всяком случае ожесточение это свидетельствует ярко о том, как сами евреи смотрят на русских» [2, с.76].
Письмо Ковнера, гадливо-брезгливое отношение евреев к русским на каторге (о чём рассказывает Достоевский во второй части статьи) и многое другое свидетельствует, по мнению писателя, не только о национальных предрассудках, но и ненависти евреев к народу, который так часто обвиняется в антисемитизме.
Достоевский не раз подчёркивает: для него еврей (как и, добавим, русский) – понятие религиозное. Поэтому истоки предрассудков, ненависти, негативных национальных черт (высокомерие, самомнение, чрезмерная обидчивость, сверхжестокость к тому, кто не еврей и т.д.) писатель видит в иудаизме. Вера евреев во многом обусловила их сорокавековое особое положение в мире, именуемое Достоевским «государство в государстве».
Смысл этого понятия писатель раскрывает в третьей части статьи. Приведём самое ударное место её, которое, как правило, обходят стороной достоевсковеды и либерально-ориентированные авторы: «…отчуждённость и отчудимость на степени религиозного догмата, неслиянность, вера в то, что существует в мире лишь одна народная личность – еврей, а другие хоть есть, но всё равно надо считать, что как бы их и не существовало. “Выйди из народов и составь свою особь и знай, что с сих пор ты един у бога, остальных истреби, или в рабов обрати, или эксплуатируй. Верь в победу над всем миром, верь, что всё покорится тебе. Строго всем гнушайся и ни с кем в быту своём не сообщайся. И даже когда лишишься земли своей, политической личности своей, даже когда рассеян будешь по лицу всей земли, между всеми народами – все равно, – верь всему тому, что тебе обещано, раз навсегда верь тому, что всё сбудется, а пока живи, гнушайся, единись и эксплуатируй и – ожидай, ожидай...”» [2, с.81-82].
У русских же, считает Достоевский, есть только национальные предрассудки, но нет, утверждает он, настаивая, «(положительно нет!) религиозной ненависти к еврею» [2, с.87]. Это убеждение писатель вынес из Омского острога, из спокойного и «почти уважительного» отношения русских каторжан к молящимся «с криками» евреям.
Один из предварительных выводов Достоевского таков: в «нашем разъединении», то есть в разъединении русских и евреев, виновны «обе стороны». Дважды в статье писатель не отвечает на вопрос, им самим задаваемый: какой из народов больше виновен в сложившихся национальных взаимоотношениях. Лишь в четвёртой, последней, части даётся ответ. Он, как мы увидим, формулируется в контексте идеи законодательного уравнивания евреев в правах с государствообразующим народом: «…с русской, с коренной стороны нет и не вижу препятствий в расширении еврейских прав, но утверждаю зато, что препятствия эти лежат со стороны евреев несравненно больше, чем со стороны русских, и что если до сих пор не созидается того, чего желалось бы всем сердцем, то русский человек в этом виновен несравненно менее, чем сам еврей» [2, с.86].
Помимо этого высказывания Достоевский ещё раз говорит, что он сторонник полного и окончательного уравнения евреев в гражданских правах с русскими. Такое решение вопроса, по мнению писателя, требует «Христов закон», справедливость, и в этом состоит суть христианской позиции, суть, добавим, христианского гуманизма. Одновременно Достоевский опасается, что в результате реализации подобного закона в России, «идея жидовская» заменит «“неудавшееся” христианство», как это произошло в Европе и США [2, с.85] А русский народ окажется в ещё худшем положении, чем при крепостном праве или «татарщине». Поэтому Достоевский озвучивает идею, условно говоря, отложенного, постепенного равноправия.
Такая позиция писателя может показаться противоречивой, о чём говорит он сам. Достоевский вынужден объяснять, что его кажущаяся двойственность, его опасения продиктованы жизненными реалиями: фактами, почерпнутыми из «Вестника Европы», «Нового времени», писем корреспондентов и, конечно, личными заграничными впечатлениями, о которых в статье Достоевский не вспоминает.
Пугающая писателя реальность выглядит так. Идея «государства в государстве» не только несёт неуважение и безжалостность «ко всякому народу и племени и ко всякому человеческому существу, кто не есть еврей» [2, с.85], но и возводит эти качества в добродетель, в высшие принципы, направленные для достижения материального благополучия как главной жизненной цели.
Думаем, прекрасно понимая, какая последует реакция на такую версию происходящего, Достоевский ненадуманность её, свою, можно сказать, адекватность подтверждает так: «Стало быть недаром же всё-таки царят там повсеместно евреи на биржах, недаром они движут капиталом, недаром же они властители кредита и недаром, повторяю это, они же властители и всей международной политики, и что будет дальше – конечно, известно и самим евреям: близится их царство, полное их царство! Наступает вполне торжество идей, перед которыми никнут чувства человеколюбия, жажда правды, чувства христианские, национальные и даже народной гордости европейских народов. Наступает, напротив, материализм, слепая, плотоядная жажда личного материального обеспечения, жажда личного накопления денег всеми средствами – вот всё, что признано за высшую цель, за разумное, за свободу, вместо христианской идеи спасения лишь посредством теснейшего нравственного и братского единения людей. Засмеются и скажут, что это там вовсе не от евреев. Конечно, не от одних евреев, но если евреи окончательно восторжествовали и процвели в Европе именно тогда, когда там восторжествовали эти новые начала даже до степени возведения их в нравственный принцип, то нельзя не заключить, что и евреи приложили тут своего влияния» [2, с.85].
Подводя итоги, Достоевский утверждает, что законодательное решение еврейского вопроса состоится тогда, когда наступит «братство с обеих сторон». Оно как реальность зависит во многом от лучших представителей еврейского народа, «насколько сами они способны к новому и прекрасному делу настоящего братского единения с чуждыми им по вере и по крови людьми» [2, с.88].
В XX веке еврейский вопрос бы решён не по Достоевскому. Сегодня, как и в минувшем столетии, русский вопрос не менее актуален, чем еврейский в XIX веке. Правда, такого внимания общественности и людей пишущих русский вопрос, по понятным причинам, к себе не вызывает и никогда не вызовет. Чтобы не совершать ошибок в решении его, как и любого национального вопроса, нужно помнить формулу Достоевского о «братстве с обеих сторон» и понимать, что она не плод фантазий великого писателя. Об этом, если вернуться к теме нашей статьи, свидетельствуют, в частности, судьбы этнических евреев: Валентина Непомнящего, Игоря Золотусского, Юнны Мориц, Наума Коржавина, Александра Факторовича, Исраэля Шамира…
Людмила Сараскина аналогично заканчивает раздел о еврейском вопросе. Только «счастливым подтверждением возможности братства с обеих сторон» является у неё история немца-протестанта, доктора Гиндербурга [9, с.675-676]. О ней Достоевский рассказывает в третьей главе «Дневника писателя» за 1887 год «Похороны “общечеловека”» [2, с.88-92].
Итак, Людмила Сараскина, в отличие от большинства достоевсковедов, не только не обходит стороной тему еврейского вопроса в публицистике и жизни Достоевского, но и рассматривает её преимущественно с продуктивных позиций. Она доказательно опровергает миф о Достоевском-антисемите, но не точно передает позицию великого писателя по этому «щекотливому вопросу». Многие важные составляющие еврейско-русских отношений остались вне поля зрения Сараскиной. К тому же она не преодолела левые, в том числе либеральные, мифы в восприятии исторических деятелей: Александра II, Александра III, Константина Победоносцева, Михаила Каткова и других. Эти деятели по-разному способствовали и препятствовали национальному развитию страны в целом и решению еврейского вопроса в частности. Думается, расширение контекста (цитирование высказываний ненавистников Достоевского и использование в тексте историко-политических и финансово-литературных реалий XX-XXI веков и т.д.) помогло бы понять, каким провидцем оказался Ф.М. Достоевский в понимании всегда актуальнейшего и опаснейшего еврейского вопроса.
Использованные источники:
1. Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1876 год // Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 томах. Т. 24. – Ленинград : Наука, 1982. – 518 с.
2. Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1877 год // Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 томах. Т. 25. – Ленинград : Наука, 1983. – 470 с.
3. Достоевский Ф.М. Письма 1878-1881 // Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 томах. Т. 30, к.1. – Ленинград : Наука, 1988. – 456 с.
4. Дронов И.Е. Император Александр III и его эпоха. – М. : Академический проспект, 2017. – 654 с.
5. Ланщиков А.П. О чём безмолвствует народ. – М. : Алгоритм, 2012. – 704 с.
6. Павлов Ю.М. Юрий Селезнёв: русский витязь на Третьей мировой // Ю.М. Павлов. Критика XX-XXI веков: литературные портреты, статьи, рецензии. – М. : Литературная Россия, 2010. – 304 с.
7. Павлов Ю.М. А. Блок как непоследовательный интеллигент, или Комментарий к поэме «Возмездие» // Ю.М. Павлов. Человек и время в поэзии, прозе, публицистике XX-XXI веков. – М. : Литературная Россия, 2011. – 304 с.
8. Павлов Ю.М. «Иски» русской классике [Электронный ресурс] // День Литературы. – 2010. – URL: https://www.litmir.me/br/?b=131074&p=1.
9. Сараскина Л.И. Достоевский. – М. : Молодая гвардия, 2011. – 825 с.
10. Селезнёв Ю.И. В мире Достоевского. – М. : Современник, 1980. – 376 с.
Павлов Юрий
