Провинциальная культура, пожалуй, одно из главных достояний России. Русская провинциальная культура, в отличие от столичной, ближе к народному укладу жизни, что позволяло ее представителям отражать в своем творчестве сложившуюся столетиями цельность всего национального бытия. Предлагая свой проект обустраивания России, А.И. Солженицын, обращал внимание на духовной потенциал русской провинции, от которого во многом зависит наша национальная культура, наш исторический путь. Однако исследование данных проблем невозможно без рассмотрения таких понятий, как «провинция», «провинциальный», «провинциал». Например, по мнению Б.М. Волина и Д.Н. Ушакова, «провинция» - местность - территория страны в отличие от столиц (Волин, Ушаков 1939: 902). По сути дела вся громадная территория России - это провинция. Уже к концу XIX в., когда были получены данные первой всеобщей переписи населения России, стало очевидно, что провинциалов в пятьдесят с лишним раз больше, чем столичных жителей, поэтому в понимании большинства жителей Российской империи провинция и Россия стали синонимами. Это нашло свое выражение в известных высказываниях Н. Карамзина о России, сильной своей провинцией, или В. Ключевского о смещении в России центра на периферию, и способствовало переходу представления о провинции в разряд широко распространенных метафор, многообразно используемых, скажем, при сравнении особенностей культуры столицы и провинциальной культуры (Злотникова 2014).
В.И. Даль, исследуя понятие «провинциал» пишет, что это «живущий не в столице, житель губернии, уезда, захолустья» (Даль 2003: 384). Он же, раскрывая сущность понятия «захолустье», подчеркивает, что: «захолустье, глухое место, закоулок или малолюдная часть в городе, отдаленное или малонаселенное, малопроезжее место, затишье» (Даль 2003: 384). Здесь он впервые отмечает не только отрицательное в понятиях «провинция», «захолустье», но и выделяет положительную сторону мест, отдаленных от «столиц»: тишину и покой, присущий им.
Представления о русской провинции включают в себя философские обобщения, осуществляемые как профессиональными философами, так и философствующими писателями, художниками, музыкантами, актерами. Так уж сложилось, что духовная жизнь русской провинции более всего известна теми сферами национального культурного достояния, которые находили свое отражение в литературном, театральном, музыкальном и других видах духовного творчества. Обособленно в этой плеяде творческой интеллигенции стоят представители философской мысли, одним из которых был Н. Бердяев, видевший проблему русской духовной жизни в факте существования «центра» и «периферии». Столичная образованная элита срастается с центральной властью, считал он, и, как следствие, возникает духовный бюрократизм, губительный для всходов национальных ценностей. С другой стороны, провинциальный духовный плебс возводит свою серость и невежество в некую «народническую» оппозицию нормам высокой культуры. Это опасно для единства страны, считал он.
Категориями «центр» и «провинция», по Н. Бердяеву, обременена национальная культура, нераскрывшаяся еще, не равная самой себе. Правда, в России это свидетельство не столько незрелости, сколько трудностей реализации необъятного духовного потенциала. Великие испытания, выпавшие на долю народа, затронули в нем глубоко лежащие пласты духа. Поднявшиеся из глубины вихри энергии проникли в поле предметной культурной деятельности. Пробудившаяся активность народа не находит себе адекватной для данной области формы. Отчасти это происходит потому, что в России почти нет среднего общественного слоя, который повсюду организует общественную жизнь, а также и потому, что даже его навыки не вполне пригодны для цивилизования нашего духовного содержания (Бердяев 1990). Западные технологии рассчитаны на материал, который уже сам по себе тяготеет к «середине», не уходит ни «вглубь», ни на плоскую «поверхность». Россия же - страна крайностей, контрастов. Однако, ни счастливые озарения, ни роковые заблуждения народного духа не находят прочного воплощения, и все, что остается в мире культуры от этих волнений - лишь некий призрачный фон, на котором все реальные произведения материального и духовного труда выглядят неудавшимися, неудовлетворительными, разочаровывающими. Понятно, что от такой "критической" интенции духа - прямая дорога к разрушительному нигилизму, бунтарскому или же смиренно-пассивному, квиетистскому. Поэтому задача приобретения скрепляющей формы, которая могла бы придать определенность хотя бы только наружную беспокойному содержанию, - одна из первейших для русской культуры. С практикой произвольного наложения внешней формы на русскую духовную жизнь Н. Бердяев и связывает процесс "централизации", который протекает не без помощи властей, однако подлинным его субъектом является интеллигенция. Культурная форма заимствуется у Запада (даже в случае славянофилов). Н. Бердяев не относит это заимствование к роду ученического подражания. Он отдает справедливость талантливости интеллигенции. Принимая западную философию творческой деятельности, русские создают все же в этой манере произведения новаторские, как бы забегают вперед самого прогресса европейского. Русский образованный класс смело обращается с западными нормами. Только благодаря тому, что они несут следы свободы, творческой независимости, новаторства, интеллигентские идеи способны на короткий срок удовлетворить и повести за собой «скептический» дух народа. Однако вполне национальной особенностью у всех отрядов интеллигенции может считаться только горькое чувство «отщепенства» от народа. Но как бы этим ни терзалась интеллигенция, она давно уже оставила «хождение в народ», инстинктивно сбивается в столичные «центры», боясь «потонуть во тьме глухих провинций».
Н. Бердяев говорит о необходимости «децентрализации», имея в виду изживание Россией как «центров», так и «провинции». «Незрелость глухой провинции и гнилость государственного центра – вот полюсы русской жизни. В России произошла централизация культуры, опасная для будущего такой огромной страны. Русская культурная энергия не хочет распространяться по необъятным пространствам России, боится потонуть в тьме глухих провинций, старается охранить себя в центрах. Есть какой-то испуг перед темными и поглощающими недрами России. Явление это – болезненное и угрожающее. Одинаково должны быть преодолены и ложный столичный централизм, духовный бюрократизм, и ложное народничество, духовный провинциализм» (Бердяев 1990: 64).
Провинцию в России можно понимать как состояние души человека. Провинциализм есть другая метафизика жизни, считал Н. Бердяев и другие русские мыслители. Провинции свойственны такие характеристики, как замкнутость, ведущая к ограничению духовных интересов и проявлений, но одновременно и широта, включающая в себя микрокосм личности и макрокосм мира, в том числе – мировой культуры.
Известная удаленность от центра способна обеспечить концептуальную свободу теоретических построений в рамках провинциальной культуры. Эта свобода обеспечивает прирост эвристических и смысловых ресурсов, расширяющих пространство возможностей мировоззренческого развития. Особенно продуктивным обращение к этим ресурсам становится во время кризисов, сопровождающихся разрушением господствующих ранее идеологии, мировоззрения, ценностей. В такие периоды усиливается внимание к наработкам провинциальной культуры и философии. Достаточно вспомнить славянофилов, под влиянием которых в XIX веке обостряется интерес к идейно-духовным ресурсам русской провинции.
Провинциальное происхождение имеют очень важные для русской философии и культуры в целом смысловые образования, такие как «соборность», «всеединство» и другие. Эти смысловые образования, получившие свое концептуальное оформление в работах конкретных мыслителей, наметили нетривиальные пути решения общецивилизационных проблем. Например, Н.Я Данилевский в своей теории культурноисторических типов доказывает возможность и необходимость самобытного пути развития для всего славянского мира и, в частности, для России, историческая миссия которой в соответствии с его философско-исторической концепцией состоит в том, чтобы играть ключевую роль при формировании и развитии славянского культурно-исторического типа.
Н.Я. Данилевский высказал немало идей, ценность которых ощутимо возросла в настоящее время. Одна из них – это его предостережение об опасности денационализации культуры. Установление всемирного господства одного культурно-исторического типа, по его мнению, было бы гибельным для человечества. Господство одной цивилизации, одной культуры лишило бы человеческий род необходимого условия совершенствования – элемента разнообразия. Н.Я. Данилевский считал, что самое большое зло – это потеря «нравственной народной самобытности», и решительно осуждал Запад за навязывание им своей культуры всему остальному миру. Он гораздо более отчетливо, чем другие видел опасность отрыва от национальных истоков. Раньше большинства своих современников он понял, что ради того, чтобы «культурородная сила» не иссякла в человечестве вообще, необходимо противостоять власти одного культурно-исторического типа, необходимо «переменить направление» культурного развития.
В свете происходящих сегодня в России процессов навязывания сверху стереотипов экономической и духовной жизни Запада особенно актуальны предостережения Н.Я. Данилевского об опасности «европейничанья». «Европейничанье» – это безумное заимствование и пересадка на русскую почву «европействующими демократами» чуждых русскому народному духу европейских учреждений. Иссушая «самобытный родник народного духа», лишая его внутреннего содержания, они «препятствуют осуществлению великих судеб русского народа» (Данилевский 1991: 290, 299).
Н.Я. Данилевскому нельзя отказать в его прозорливости, а его оптимизм в отношении будущего России вселяет надежду на реализацию своего исторического предназначения. Место России в мировой цивилизации зависит прежде всего от того, насколько быстро приходит осознание собственного пути развития, основанного на самобытных российских традициях и ценностях.
Следует отметить, что Н.Я. Данилевский – уроженец Орловщины. Как провинция, находящаяся в самом центре России, Орловщина дала миру целую плеяду выдающихся мыслителей, чье идейное наследие во многом сформировало и определило духовный потенциал России в целом. Помимо Н.Я Данилевского, это и Т.Н. Грановский – представитель западничества, русский историк и философ; Д.И. Писарев – литературный критик, публицист, философ-нигилист; о. С. Булгаков – религиозный философ, богослов, экономист, общественный деятель; М.М. Бахтин – культуролог, литературовед, философ, отразивший в своем творчестве тенденции современной западной философии, и многие другие.
В конце XX – начале XXI вв. в России вновь актуализировалась ситуация поиска нетривиальных смысловых ресурсов. Потребность заполнения концептуального и идеологического вакуума, образовавшегося после разрушения Советского Союза, ощущалась достаточно остро, особенно в 90-е годы XX столетия. В такой ситуации возникает необходимость обращения к концептуальным наработкам провинциальной культуры, эвристику который не стоит недооценивать.
Борис Кустодиев "Провинция (Кострома)", 1906
Русская провинция – явление специфическое, имеющее корни в душе человеческой не менее, чем в истории. Это и пространство, расположенное на тысячи верст вокруг Москвы или Петербурга; это и время, которое нужно затратить человеку не столько на путь по городам и весям, сколько на преодоление духовных различий с динамичными (а подчас и циничными) согражданами; это и настроение, отмеченное мечтательностью и тоской, охватывающее на нешироких улицах, на проселочных дорогах, среди полуоблупившихся простеньких или претенциозных домов (Злотникова 2014). Хронотоп русской провинции можно определить таким понятием, как «азиатчина». Внутренняя «азиатчина» как духовная провинциальность виделась русским интеллигентам в жестоком самонеуважении. И если В. Соловьев все же приветствовал «слабость национального эгоизма» как задаток великого будущего (Соловьев 1988: 304), то В. Розанов куда более резко реагировал на то «дикое и ни в одной земле небывалое», что основано на убогом неиспользовании собственного потенциала и заискивании перед чужими, далеко не лучшими образцами. Этого провинциализма, считал
В. Розанов, нет «ни у негров, ни у турок, ни у китайцев» (Розанов 1990: 339). Русская интеллигенция рубежа ХIХ–ХХ вв. относилась к России как к Востоку, производя «излюбленное противопоставление «азиатского» начала «европейскому» как «низшего высшему» и, требуя найти сочетание «европеизма», резкого отталкивания от культурной отсталости России, с напряженным чувством к родине и национальной гордости» (Франк: 453, 454, 459).
Русская провинция как культурный феномен включает в себя ряд парадоксов, в которых интегрированы философские (мировоззренческие, трансцендентные) составляющие. Одним из таких парадоксов является соотношение провинциальности и скуки.
Провинциальная скука – неотъемлемое и существенное явление русской жизни. Философский контекст скуки достаточно своеобразен и разнообразен. У Вл. Соловьева скука является следствием «тяжелого труда» и антитезой «исчезающих иллюзий», выражением неосознанности жизненной цели (Соловьев 1988: 140). Для Н. Бердяева скука делается «диавольским состоянием, состоянием абсолютного небытия»; ей противопоставляется тоска, выходом из нее становится страдание, достигаемое через выбор, с нею соседствует исходящий опасностью из низшего мира страх (Бердяев 1990: 45, 49, 56).
Одна из причин российской скуки – величина географических пространств. Как писал Д.С. Лихачев, «мы часто забываем в последнее время о географическом факторе в человеческой истории. Но он существует, и никто никогда его не отрицал» (Лихачев 1981: 19). Вторая, не менее значимая причина скуки определяется протяженностью времени с его дурной погодой, вялым настроением. Третья причина, органично сочетаемая с обеими, уже названными, – одиночество (Злотникова 2014).
К концу ХIХ в., когда понятие русского интеллигента обретает законченные очертания, особенно остро воспринимается вопрос о соотношении интеллигентности и провинциальности.
Особый смысл в психологическом портрете русского провинциала приобретают его взаимоотношения с европейцами. Представитель русской провинции традиционно возмущается упорядоченностью, «нормальностью» европейской жизни, а европейцы оказываются перед неразрешимой «загадкой русской души» или «русских пространств», обнаруживая в своем непонимании странную провинциальность духа рядом с неясным мерцанием и парением чувств русских провинциалов.
Для русской интеллигенции характерно особое отношение к драматическому положению России между Востоком и Западом, между темным прошлым и туманным будущим. Она испытывает презрение или нелюбовь к западной цивилизации за то, чем не владеет русский, но что – обладай этим русский – уравновесило бы русскую «азиатчину». Однако русские и за границей – в Ницце, Монте-Карло, Берлине, Париже, Нью-Йорке – создают свою «провинцию» как локальное духовное и даже бытовое пространство (Злотникова 2014).
«Для русского западника-азиата, – иронизировал познавший прелести западной культуры Н. Бердяев, – Запад – Земля обетованная, манящий образ совершенной жизни» (Бердяев 1990: 60). Позднее он подчеркивал: «Европа не есть идеал культуры вообще, Европа сама провинциальна» (Бердяев 1990: 127) – то есть самодовольна. Ограниченна интеллектуально и нравственно, замкнута на собственных интересах, лишена широты и тонкости миропонимания. Из отдельных, то едких, то мрачных замечаний и горестных суждений выстраивается ощущение уже не провинциальности как таковой, но специфичности русского бытия в сравнении с европейским.
Таким образом, слово «провинция» имеет смысл в сопоставлении со словом «столица», с которым связывается представление о некоем духовном и политическом центре, источающем жизнь и движение. Провинциальность означает обычно мерность, неторопливость. В ней – символ приверженности изначальным традициям и идеалам. Провинцию следует соотносить не с культурными центрами или университетским городами, а со столицей, которая, являясь центром культуры и образования, в первую очередь выступает центром управления жизнью страны. Русская провинция, взятая в ценностном аспекте, наверное, ничем не отличается от провинции Франции или любой другой европейской страны. Но у русской провинции имеются свои особенности, определенные отечественной историей и географическим положением России. Огромность территорий России, разнолюдство состава страны, разделенного нравами, обычаями, верованиями приводит к тому, что столица и русская провинция оказываются на разных полюсах культурноисторического развития. При всех достоинствах столичной культуры, охваченной пафосом «всемирности» и европеизма, она никогда не была свободна от влияния провинции, и прежде всего среднеевропейской, православной. Многие наши философы, писатели, поэты и художники обязаны своей творческой широтой и ясностью духа именно русской провинции.
Литература
1. Бердяев, Н.А. Самопознание.- М., 1990.
2. Бердяев, Н.А. Судьба России. - М., 1990.
3. Волин, Б.М., Ушаков, Д.Н. Толковый словарь русского языка. Т. III. – М.: Гос. Изд-во иностранных и русских словарей, 1939.
4. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языкав 4-х томах. Т. III. – М.: АЛМА-ПРЕСС, 2003.
5. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. – М.: Книга, 1991. – для страницы 4 6. Злотникова, Т.С. Русская провинция в философском дискурсе: концептуализация метафоры /Т.С.Злотникова, Т.И. Ерохина, Н.Н.Летина, Л.П. Киященко // Вопросы философии. - 2014. - № 11. - С. 126-136.
7. Лихачев Д.С. Заметки о русском. – М.: Советская России, 1981.
8. Розанов, В.В. Ломоносов // Опыты: литературно-философский ежегодник. - М., 1990.
9. Соловьев, Вл. Сочинение. В 2 т. – Т. 1. - М., 1988.
10. Соловьев, Вл. Сочинение. В 2 т. – Т. 2. - М., 1988.
11. Франк, С.Л. Пушкин об отношениях между Россией и Европой / Пушкин в русской философской критике. - М., 1990.
Публиковалось: Провинциализм: сохранение самобытности или самоизоляционизм? - Орел, 2018. Стр. 24-34
Т.В. Серегина
