- Алексей, мы говорили с тобой ровно за одиннадцать месяцев до начала Специальной военной операции. Глупо спрашивать, что изменилось: и всё, и ничего. То, о чём вели речь три года назад, осталось на месте. Но как теперь тебе видятся и настоящее, и будущее нашей страны?
- Я бы мог сказать о сегодняшнем противостоянии: победит тот, кто первым перестанет материться.
И это не только про окопы, даже не столько.
Когда министр культуры России и руководительница крупнейшего музея страны щеголяют в соцсетях и на закрытых вечеринках в матерных маечках – это дно. На дне нельзя победить, там можно только барахтаться в грязи. Бесконечно.
Это они созидают культуру нашей Победы? С Моргенштерном*, Малаховым и Кенжеевым, который на днях помер, не дождавшись звания «иноагента», русофобские и заукраинские стишки которого недавно опубликовало «Знамя»? До сих пор не закрытое.
Если мы говорим про СВО, что это противостояние России и Запада, то надо понять, где сегодня действительно проходит ЛБС?
Военная схватка развернулась на территории бывшей Украины, а невоенная?
Я чувствую себя уже каким-то ветераном боевых действий на культурном фронте, тридцать лет в строю. В армии столько не служат...
Причём я воюю на этом фронте не где-то там у себя «в душе», шёпотком, между своими на кухне, нет – всё, что сегодня несётся из каждого утюга, я говорил со всех доступных мне площадок в СМИ и обществе все эти десятилетия.
И что? Кроме почётнейших прозвищ «православного ретрограда», «русского националиста» и «злостного антисемита» ничего не заслужил.
Если для вас (вдруг!) стало новостью, что Шендерович*, Улицкая*, Акунин-Чхартишвили* и Быков-Зильбертруд* – враги, – читайте Шорохова двадцатилетней давности в «Литературной газете», книги его же фельетонов пятнадцатилетней давности. Там все они, включая легионы нынешних недопосаженных, прекрасно узнавали и узнают себя.
Либеральнейшее жюри Бунинской премии самороспускалось, чтобы, попавшие со своими стихами в короткий премиальный список Шорохов и иеромонах Роман (Матюшин), не дай Бог, в ней не победили (увлекательный сюжетец, подробно освещался «КоммерсантомЪ»).
И я тебе доложу, что на этой линии фронта мало что изменилось (как и в нынешних Горловке и Донецке на третий год СВО) – в современной русской культуре те же обстрелы, те же ждуны и ДРГ противника.
Да, государство признало русскую культуру, если ещё и не наряду с либеральной антикультурой, то хотя бы уже как существующую и нужную для настоящего и будущего. Но как могут сосуществовать в одном пространстве матерные фильмы, песни, маечки... и молитвы русских воинов и за русских воинов, как они могут вместе вести страну к Победе – я не понимаю.
Собственно на этих двух линиях фронта – внешней и внутренней – настоящее и будущее страны.
И если там, под Работино и Волчанском, врага сегодня вспарывают полуторотонными и трёхтонными фабами, то в современной российской культуре, образовании, госуправлении, СМИ – ещё и не приступали.
- Что ощущалось на войне большей тяготой, физическое или духовное страдание?
- На войне духовного страдания нет, есть боль за погибших, презрение к струсившим, братство к своим.
Война, справедливая война – за свою землю, за свой народ, за свою веру – на редкость цельное мироощущение.
Приказ командира не оставляет места для сомнений.
Духовные страдания: правильно ли ты поступил? сказать или промолчать? идти или спрятаться? тварь ли я дрожащая или право имею? что делать и кто виноват? – это всё из репертуара мирной жизни. Причём, очень обеспеченной и спокойной мирной жизни.
Потому что водители автобусов в той же Горловке или библиотекари в том же Донецке такими вопросами не задаются. Не говоря уже про медиков и спасателей.
А физическое страдание – это составная часть войны. Комары, земляные блохи, грязь, жара, холод, недосып – это всё есть, пристутствует.
Но на фоне прилётов, сбросов, постоянной неизвестности и постоянного запредельного адреналина – эти неудобства гораздо меньше беспокоят, чем в мирной жизни.
- Ты говорил, что стихи там ушли. Тонкая настройка... Теперь они возобновились? Если да, то какими сделались?
- Нет, стихи не возобновились, за без малого год на ЛБС одно, от силы два написал, но это, думаю, нормально. Писать каждый день в пятьдесят лет, как само собою писалось в шестнадцать, можно либо из принципа, либо в силу какого-то особого эмоционального дарования, какой-то вечной подростковости.
А война взрослит...
Тем не менее, я верю Блоку, сказавшему, что поэт пишет стихи даже тогда, когда он не пишет стихи.
- Проза, вдруг начавшая рваться из тебя после ранения, ещё на пути в ростовский госпиталь, уже вышла в издательстве «Вече». Спрошу «по-дворовому» – есть ещё? Замысел, набросок?
- Да, проза недописанная осталась. Причём в большом объёме. Очень надеюсь, что смогу её выписать из себя.
Говорить о замыслах не буду, по-писательски суеверен. Но готовлю ещё одну книгу.
- Ты принимал участие в Специальной военной операции как политрук разведовательно-диверсионного подразделения. Поэт оказался на месте: ободрение ратников. Тот самый певец из пушкинского «Нас было много на челне», и «на берег выброшен волною» – сбылось буквально... Трудно было на этой должности без профильного образования, экзаменов и специальных мудрых пособий по поднятию боевого духа?
- Скажем так, мне повезло с подразделением, это было добровольческое формирование: отряд (позже батальон) в составе добровольческой бригады, в составе добровольческого корпуса.
Добровольцам не надо объяснять, за что они воюют. Каждый сделал уже этот выбор для себя, когда подписал контракт.
Другое дело – подразделения, куда прибывали мобилизованные или молодые военнослужащие по контракту. Там, действительно, разъяснительной работы очень много. И да, ты правильно, отметил, что отсутствие внятной государственной идеологии, отсутствие методичек и профильных СМИ, которые отрабатывали бы идеологическую повестку – всё это сегодня серьёзно затрудняет военно-политическую работу замполитам.
Ситуация, конечно, меняется, но что ты хочешь – тридцать три года назад по приказу из Вашингтона разогнали Главное военно-полическое управление в войсках, а возрождать начали только шесть лет назад...
- Можешь ли ты назвать пять лучших стихотворений о Великой Отечественной?
- Честно говоря, первыми на ум приходят песни, написанные на стихи: Исаковский, Гамзатов, Рождественский...
Но если строго говорить про стихи, то, пожалуй, так – назову не «лучшие», а самые близкие мне: «Жди меня» Константина Симонова, «Я убит подо Ржевом» Александра Твардовского, «Ракет зелёные огни По бледным лицам полоснули...» Николая Старшинова, «Я столько раз видала рукопашный...» Юлии Друниной, «Шёл отец, шёл отец невредим...» Юрия Кузнецова.
- Можешь ли назвать пять лучших стихотворений о СВО? Только не скромничай понапрасну, твои стихотворения здесь обязаны иметь порядковый номер. Просто обязаны.
- Опять же, назову не «лучшие», но близкие: «О, сколько грохота и боли» Алексея Полуботы, «Напиши мне потом, как живому, письмо» Дмитрия Мельникова, «Так жить, как мы — грешно. Молись!» Евгения Юшина, «Идёт война... Спустился вечер...» иерея Георгия Максимова и, если настаиваешь, моё «Без вести павшие...».
- Спрошу о самом интимном: о вере на войне. Веруют ли? Как веруют? Если видел, опиши для всех.
- Есть довольно распространённая формула, которую приписывают Черчиллю, хотя наше с тобой поколение узнало её от Егора Летова: «Не бывает атеистов в окопах под огнём».
Бывают. Воюют сегодня разные люди: и атеисты, и родноверы, и мусульмане, и буддисты. Про иноверцев мало что могу поведать, а так-то подавляющее большинство – православные. Не скажу, что шибко воцерковлённые, но верующие и выполняющие самую трудную заповедь Христа: положить душу свою за други своя.
Пояски «Живый в помощи», крестики, иконки, всё то, что в мирной жизни для многих необязательно, там обязательно.
Ну и опять же всё зависит от обстоятельств службы: в штабе, на полигоне или блокпосту – одно, на ЛБСе другое.
Конкретный пример: когда нас после ранения вывозили на санитарной «Ниве» мотострелки из соседней бригады, хохол продолжал активно накидывать 155-мм артой, путь до госпиталя шёл по открытке.
Нас было четверо раненых в результате авиадура, плюс водитель и сопровождающий военмед.
Как там водитель с военмедом не знаю, они за перегородкой были и грохотало сильно, а мы в салоне молились. Вслух. Читали «Живый в помощи», «Богородице, Дево, радуйся!». Непохожие люди, возраст от 25 до 50, разный жизненный опыт. Но здесь мы были единым народом с «единым сердцем и едиными усты».
- И - неотъемлемое. Читают ли? Случайно попавшееся или ищут что-то привычное? Ходит ли по блиндажам Евангелие? Поэзия? Проза? Нужна ли там современная словесность?
- Конечно, читают. Просто формат сменился: сегодня всё необходимое закачивают в телефон. В этом смысле мир сильно разъединился, развёл людей по гаджетам и углам.
Чтобы передавали Евангелие не видел. Наверное, когда выходят с «ноля» – скачивают, кому нужно.
Стихи – если подаришь книгу, берут. Потом что-то могут спеть под гитару. Но чаще поют своё.
Из печатных книг хорошо заходит, – это я ещё по проекту «Буханка» для Донбасса», который мы в 2022 году создали с Игорем Паниным, помню – военно-историческая литература, приключенческие романы.
Про войну на Донбассе романы. Сейчас появилась военная проза про СВО, её, думаю, будут читать особенно придирчиво – врёт, не врёт автор... Сам был или по телевизору видел.
- К делам тыловым. Культурный фронт пылает каждую неделю. Диверсия за диверсией. Имущий класс как предавал нас, так и предаёт. Что здесь предпринять?
- Ну, добрые люди в ответ на это всегда говорят про революцию и справедливое распределения ресурсов. Один раз у нас это получилось, в итоге. После всех ужасов и крови Революции и Гражданской, людоедства в прямом и переносном смысле 20-30-х, после горя и мужества 40-х, после Сталинского ампира 50-60-х, остриём своих высоток проткнувшего земную атмосферу и отворившего нам космос. На выходе мы создали такое общество, к семидесятым.
Как раз когда мы с тобой родились и застали самое золото советской эпохи: гуманизм в словах, на деле и в эстетике, не дай Бог кровь в фильме или в картине, социальная защита, забота о человеке, борьба за мир, помощь отсталым и обиженным народам, всё это было.
Было куплено ценой пятидесяти миллионов русских (в основном) жизней. Я не Солженицын, моя статистика проста: за двадцать лет царствования последнего русского царя население Российской империи увеличилось на пятьдесят миллионов человек. Без территориальных приобретений. За счёт развития земской медицины в первую очередь. Детская смертность была сокращена в разы, плюс борьба с повальными инфекциями. И всё.
Эти пятьдесят миллионов были заплачены за Революцию, Гражданскую и Великую Отечественную, за расказачивание и раскулачивание, за индустриализацию.
За разхристыванье мы стали платить в 90-е, когда отошла остаточная и удерживающая Благодать последних крещёных поколений (по слову блаженной памяти патриарха Алексия II).
Платим и сейчас. Стыд ушёл, самое страшное – у женщин. Отсюда и все матерные маечки и прочие следы вырождения. Поэтому не в «войне с хохлами» (как нас пытаются убедить некоторые), а в противостоянии с Западом победит тот, повторюсь, кто перестанет материться первым.
В том, что это сделает цивилизация Антихриста я сомневаюсь.
Значит надо сделать нам!
Это то, что нужно на культурном фронте.
Будет у верховной власти воля решить эту проблему – решит малой кровью. Нет – Господь решит большой...
Рис. Илья Пожаров
Сергей Арутюнов, Алексей Шорохов
