Обаяние Пушкина выходит далеко за пределы собственно русского мира.
два тревожных предсказания, касающихся судьбы Александра Сергеевича Пушкина. Одно из них еще при жизни гения прозвучало из уст князя Петра Вяземского, тоже поэта и близкого Пушкину человека. Однажды он высказал опасение, что Пушкина какой-нибудь дурак может убить. К сожалению, эти слова оказались пророческими. Роковой выстрел на дуэли с Дантесом прозвучал 27 января 1837 года, а 29 января (10 февраля по н.ст.) Пушкина не стало.
Второе – сразу же после кончины поэта появилось на страницах литературного приложения к газете «Русский инвалид» и было полно горечи: «Солнце русской поэзии закатилось…». К счастью, в этой фразе правильными оказались только первые три слова – Солнце русской поэзии. Последнее, звучавшее приговором, не сбылось. И уже не сбудется никогда, «доколь на белом свете жив будет хоть один пиит» или хотя бы один человек, понимающий русскую речь. И не обязательно русский по национальности, потому что влияние и обаяние Пушкина выходит далеко за пределы собственно русского мира. Теперь, спустя 180 лет, вряд ли кто сомневается, что Пушкин – солнце не только русской поэзии и не только для русского народа.
Александр Сергеевич, например, и для белорусов стал тем идеалом, к которому надо стремиться, не надеясь превзойти.
Писатель и литературный критик Алесь Адамович в свое время сравнил поэму одного из отцов белорусской литературы Якуба Коласа «Новая Земля» с «Евгением Онегиным», подразумевая под этим то, что Пушкин создал энциклопедию дворянской жизни России начала XIX века, а Якуб Колас – энциклопедию крестьянского бытия уже в конце того же века. То сравнение стало наивысшей похвалой произведению белорусского песняра.
Главное достоинство творчества Александра Сергеевича состоит как раз в том, что оно не стареет и навсегда остается там, куда пришло. В свое время Пушкин, оценивая грибоедовское «Горе от ума», заметил: «…О стихах я не говорю: половина – должны войти в пословицу». Прав был Пушкин. Но разве не это же случилось с его собственным «Евгением Онегиным» и другими творениями?! Откройте поэму и почти сразу же натолкнетесь на слова, кем только ни повторяемые в самых разных обстоятельствах:
Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь…
Кто не стремился в хорошей компании показать себя человеком широкого кругозора, потому пользовался случаем, чтобы
Потолковать о Ювенале,
В конце письма поставить vale…
Или же
Коснуться до всего слегка
С ученым видом знатока…
Или разве никто из современных жен не относил и к себе следующие пушкинские строки:
Что может быть на свете хуже
Семьи, где бедная жена
Грустит о недостойном муже,
И днем и вечером одна;
Где скучный муж, ей цену зная,
(Судьбу, однако ж, проклиная),
Всегда нахмурен, молчалив,
Сердит и холодно ревнив…
И кто из представителей сильного пола не утешал себя тем, что
Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей…
Кто, обзаведясь с годами жизненным опытом, не констатировал,
как и в прежние времена, что
Врагов имеет в мире всяк,
Но от друзей спаси нас Боже …
И не сходятся ли до сих пор мужчины с женщинами на том, что
Лихая мода, наш тиран,
Недуг новейших россиян…
И не только россиян, добавим.
Еще точнее все знают,
Что слишком часто разговоры
Принять мы рады за дела,
Что глупость ветрена и зла,
Что важным людям важны вздоры…
И не перестают удивляться, что
О люди! все похожи вы
На прародительницу Эву…
Запретный плод вам подавай,
А без того вам рай не рай.
А затем приходят к грустному выводу, что
Под старость жизнь такая гадость…
Можно не сомневаться, что и следующие строчки многие из ныне читающих, а тем более перечитывающих «Евгения Онегина» тоже точно знают, к кому из своих знакомых отнести:
Но в них не видно перемены;
Все в них на старый образец:
У тетушки княжны Елены
Все тот же тюлевый чепец;
Все белится Лукерья Львовна,
Все то же лжет Любовь Петровна,
Иван Петрович так же глуп,
Семен Петрович так же скуп,
У Пелагеи Николавны
Все тот же друг месье Финмуж,
И тот же шпиц, и тот же муж…
И неважно, что Лукерья нынче не входит в перечень модных имен, что французы не выполняют больше роль домашних педагогов, теперь сказали бы, репетиторов, друзей-то от этого меньше не стало ни у мужчин, ни «у милых дам». Восхищают черты, которые поэт обозначил у каждого персонажа в каждой строке.
А уж в том, что «любви все возрасты покорны», уверены абсолютно все. Правда, помнят, как правило, только приведенные четыре слова, хотя у Пушкина этому суждению посвящено целых четырнадцать великолепных строк, в которых он не только констатирует означенную покорность, но и поясняет разницу между порывами девственных сердец и тем, насколько
…в возраст поздний и бесплодный,
На повороте наших лет,
Печален страсти мертвой след:
Так бури осени холодной
В болото обращают луг
И обнажают лес вокруг.
Посмеет кто-либо сказать, что это не так? Разве что какой-нибудь олигарх, женившийся третий раз, возразит, что страсть мертвой не бывает…
Нет-нет, Пушкин жив. Пушкин будет жить всегда. И не только своим романом в стихах. Он оставил нам много полезных суждений и советов и в других своих произведениях.
Родительское напутствие Петруше Гриневу в «Капитанской дочке»: «На службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся» – тоже весьма близко нашему сердцу.
На опыте собственных жизненных переживаний кто множество раз не убеждался, что
В бездействии ночном живей горят во мне
змеи сердечной угрызенья,
что именно в ночное время чаще всего «теснится тяжких дум избыток», пусть даже не каждый способен так строго оценивать себя самого, как это делал Александр Сергеевич в своем «Воспоминании»:
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью
Но строк печальных не смываю…
Кстати, судить о поступках других он предпочитал не так строго, как о себе самом, особенно, если это касалось молодых. Помните его совет:
Простим горячке юных лет
И юный жар, и юный бред…
Пушкин близок нам настолько, что, как весьма правильно выразился кто-то из минских публицистов, абсолютное большинство белорусов никогда не согласится считать его иностранным поэтом.
Добавим, не только Александра Сергеевича. Точно так же они смотрят и на Михаила Лермонтова, и на Сергея Есенина, и на Льва Толстого, и на Михаила Шолохова, и – несть им числа, слава Богу... Вспоминается давний рассказ мамы о том, как когда-то зимой, когда мы были еще совсем малыми, она старалась быстрее управиться по хозяйству, и отец начинал вслух читать «Тихий Дон», который у нас на Брестчине появился только после войны, так как до войны все жили « под Польшей». На те чтения приходили и соседи.
– Как же мы тогда переживали, – говорила мама. – Это же такая любовь!
Помнится, когда ей возразили, что «Тихий Дон» не о любви, а о гражданской войне, о трагедии казачества, мама просто махнула рукой, и стало ясно, что она с возражением не согласна. А через некоторое количество лет довелось прочитать, что когда Михаила Шолохова спрашивали, о чем его роман, он отвечал: «О любви Аксиньи и Григория». Видимо, был прав драматург Николай Погодин, который утверждал, что для литературы существует четыре главные жизненные ситуации: он любит ее – она любит его, он любит ее – она его не любит, она любит его – он ее не любит, они не любят друг друга...
Великая сила искусства заключается именно в том, что оно является таким богатством, которое, куда ни приходит, становится своим для тех, к кому пришло. И в этом смысле Данте Алигьери, которым восхищался Пушкин, не только итальянец. Александр Дюма – не только француз, Людвиг ван Бетховен – не только немец,
Больших творцов не случайно называют светилами. Одни сияют, как солнце, другие, как звезды, образуя еще один Млечный путь, помогающий человеку сделать выбор между добром и злом.
Пушкин – вне всяких сомнений – солнце негасимое, которое не смогут закрыть национальные заборы. Попытки возведения таких оград вредны прежде всего тем, кто их строит. Случись подобное на самом деле, это они окажутся обитателями хуторков, поглядывающими из-за плетня на то, что происходит в большом мире.
Настоящее искусство границ не признает и только так оно может исполнять свою высокую обогатительную роль. А восприятие лучших достижений других культур – важнейшее условия развития для любого народа.
Недавно в Минск приезжал видный российский поэт Юрий Кублановский. Среди десятков вопросов, заданных ему в переполненном молодежью зале, был и такой, прозвучавший из уст курсанта – будущего летчика гражданской авиации:
– Что из русской классики надо обязательно прочитать, чтобы стать достойным человеком?
Ответ был кратким, но абсолютно конкретным:
– Начните с «Капитанской дочки» Пушкина.
Прав был Александр Сергеевич. По-прежнему любезен он народу. И не одному.
Яков Алексейчик
