«Старайтесь лучше видеть во мне христианина и человека, чем литератора».
Н.В. Гоголь
Николай Гоголь появился на свет 1 апреля 1809 года в деревне Большие Сорочинцы (Полтавская губерния) в доме врача Трохимовского. Отец будущего писателя — Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский — являлся помещиком средней руки. Он имел тысячу десятин земли, около четырех сотен крестьян и одновременно с этим вечные финансовые проблемы, вынуждавшие его работать управляющим у своего родственника, могущественного министра Дмитрия Трощинского. Тем не менее, Василий Афанасьевич был человеком незаурядным — на малороссийском языке писал народные фарсы и ставил их в местном театре, ведущим актером которого к тому же и являлся. Свою нареченную, Марию Косяровскую, он впервые увидел еще в отрочестве. Заехав как-то раз с родителями к Косяровским и посмотрев на их годовалую дочку, он заявил: «Это моя будущая супруга!» Когда Марии исполнилось четырнадцать, взаимное влечение молодых людей вынудило родителей согласиться на брак — обвенчали их в 1805 г.
То, что Николай родился не в поместье отца, вызвано было двумя предшествующими неудачными родами Марии Гоголь-Яновской. На этот раз все было благополучно, и через шесть недель молодая мама с сыном возвратилась в родную Васильевку. Именно здесь будущий писатель провел первые годы своей жизни. Рос Коля мальчиком весьма впечатлительным, очень многое унаследовавшим от своих родителей — веселость отца, перемежаемая приступами ипохондрии, сочеталась в нем с мистицизмом набожной матушки. Очень рано Гоголь начал писать стихи. Добрый знакомый Василия Афанасьевича известный поэт Василий Капнист, просмотрев вирши мальчугана, объявил, что из отрока выйдет толк. Родители, услышав это, отправили девятилетнего Никошу, как звали мальчика в семье, в Полтавское поветовое (уездное) училище, а спустя три года (в 1821) отвезли в город Нежин, в котором князь Безбородко открыл гимназию высших наук.
Нежинское семилетие Николая Васильевича сыграло в его жизни важную роль. Здесь будущий писатель нашел первых настоящих друзей (ими стали будущий поэт Николай Прокопович и будущий директор училищ Полтавской губернии Александр Данилевский), сделал первые шаги на литературном поприще, познакомился с новейшими литературными веяниями и впервые задумался о своем призвании. В литературу в то время стремительно врывался романтизм — нежинцы были захвачены произведениями Байрона, Шиллера, Вальтера Скотта, Жуковского и Пушкина. В письмах юного Гоголя тех лет жизнь мешалась с литературой, мечты принимали черты действительности, а сама действительность скрывалась за пафосными декларациями. Даже кончина отца в 1825 не рассеяла этот словесный туман.
К слову, в гимназии Николай Васильевич учился плохо, кроме того он был слаб телом и часто болел. Не способный составить конкуренции в мальчишичьих забавах Гоголь получал от одногруппников различные оскорбительные прозвища, например, «пигалица» или «таинственная карла». Однако по прошествию первых лет учебы отношение к молодому человеку стало меняться. Литературные произведения Николая Васильевича, которые он регулярно публиковал в гимназических журналах, убедили окружающих в его «значительности». Кроме того будущий писатель, отличаясь необычным комизмом, неожиданно для всех стал звездой театра, которое было организовано в Нежинской гимназии весной 1824.
С годами молодой человек все больше и больше задумывался о своем будущем, но дальше общей формулировки «поднятия труда благородного, важного для блага жизни подобных себе, для счастия граждан и на пользу отечества» дело не двигалось. Была только географическая определенность — «труд благородный» юноша связывал с Санкт-Петербургом. Туда он и выехал, окончив в 1828 Нежинскую гимназию. В Северную столицу Николай Васильевич привез свое сочинение «Ганц Кюхельгартен», которое оценивал очень высоко. Весной 1829 Гоголь под псевдонимом «В. Алов» напечатал поэму и разослал ее в разные редакции. Эта затея окончилась полным фиаско. Литературная газета «Северная пчела» писала: «Свет не потерял бы ничего, когда б сия первая попытка молодого таланта под спудом залежалась». Другие отзывы были еще более негативными. Николай Васильевич вне себя от отчаяния скупил в мае месяце все экземпляры своей несчастной поэмы, сжег их и выехал в город Любек. К слову, на авантюру с публикацией произведения и путешествие в Германию ушли все полученные от матушки деньги, которые писатель должен был передать Опекунскому совету за заложенное поместье.
В Санкт-Петербурге Гоголь снова появился в сентябре 1829. Романтических поэм он больше не писал, обратив внимание на фольклор малороссийской жизни. В то же время Гоголю необходимо было служить, и Николай Васильевич весной 1830 поступил в Департамент уделов в качестве писца. Целый год он прилежно ходил на работу, где его, заметив, повысили до помощника столоначальника. Тем не менее, рутинная карьера чиновника была писателю не по нраву. В это же время Гоголь постепенно вошел в высшие литературные круги. Свои новые тексты с зарисовками малороссийской жизни он показал приятелю Пушкина Антону Дельвигу, затеявшему в то время издание «Литературной газеты». Дельвиг напечатал юного провинциала, а затем (незадолго до своей смерти) познакомил его с Василием Жуковским, который, в свою очередь, свел Гоголя с Петром Плетневым. Все они были людьми пушкинского круга — сближение с кумиром совершалось неотвратимо. Наконец, в мае 1831 Плетнев представил Николая Васильевича поэту.
Впоследствии Гоголь не раз говорил о той роли, которую Александр Сергеевич сыграл в его судьбе, из чего родился миф о дружбе этих людей. Он, к слову, подогревался собственными мистификациями Николая Васильевича, всякими способами афишировавшего товарищеские отношения с великим поэтом. Тем не менее, литераторы действительно были знакомы, к литературным опытам Гоголя Пушкин отнесся вполне благосклонно, и пушкинская «партия» приняла его в свои ряды. В Царском Селе Николай Васильевич также свел знакомство с «черноокой Россет» — той самой «калужской губернаторшей», которой в будущем будут адресованы несколько писем из «Переписки с друзьями». В это же время (в 1831) в свет вышла первая часть «Вечеров на хуторе...», сделавших их автору имя в литературе.
Необходимо отметить, что Гоголь обладал даром убеждать знакомых в своем «предназначении». Используя покровительство Плетнева, в 1831 он оставил чиновничью лямку и устроился учителем истории в Патриотический институт, а затем умудрился поместить сюда же и своих сестер. А спустя три года стараниями Жуковского и Пушкина не имевший ни специального образования, ни специальных трудов молодой писатель получил в Петербургском университете кафедру всеобщей истории. Сам же он в то время продолжал заниматься литературой. В 1832 свет увидела вторая часть «Вечеров на хуторе...», выдвинувших ее автора в первые ряды русской словесности. На летние каникулы в Васильевку Николай Васильевич уже ехал «важной столичной штучкой».
Переправа Н. В. Гоголя через Днепр. Художник А. И. Иванов-Голубой
Стоит отметить, что преподаватель из Гоголя получился никудышный. Спасти Россию через воспитание подрастающих поколений у него не вышло — Николай Васильевич мечтал свершить это «одномоментно», педагогическая же работа требовала усидчивости и глубокого изучения предмета. Любопытно, что первая лекция писателя произвела на слушателей огромное впечатление. Однако это был чистой воды спектакль. Новоиспеченный адъюнкт-профессор, оставив все свои занятия и потратив долгие часы, выучил лекцию наизусть и тщательно отрепетировал ее перед зеркалом, не забывая о законах театра — там были и паузы, и как бы естественные «спотыкания» в речи, и смена тона, и постепенный набор высоты. По окончании взволнованные студенты попросили переписать лекцию, однако Гоголь, не моргнув глазом, объявил, что это была импровизация. Подобный «фейерверк» он зажег еще только раз — когда узнал, что послушать его придут Жуковский и Пушкин. Очень скоро энтузиазм писателя иссяк, и один из студентов вспоминал: «Приедет, бывало, поговорит с полчаса, уедет и не показывается неделю или две». В конце 1835 Гоголь с облегчением сказал Погодину, что с университетом он «расплевался».
1833 год ознаменовался в судьбе Николая Васильевича мучительным затишьем. Писатель замахивался на многое, однако бросал, едва начав. Среди прочего можно отметить роман из малороссийского семнадцатого века, повесть о студенте, драматургические наброски, фундаментальные исторические труды, историю русской критики. Это был несомненный кризис, — оказавшись в разряде комических авторов, Гоголь старался понять, каким образом свой всеми восхваляемый комический талант связать с собственными мыслями о «крупном деле»: «Великое не выдумывается, мелкого не хочется...». Это время стало затишьем перед разразившейся вскоре творческой бурей. В последующие два года Николай Васильевич написал (или придумал) практически все из того, что принесло ему последующую мировую славу.
В начале 1836 Александр Сергеевич получил разрешение издавать журнал «Современник». Этот журнал он хотел противопоставить «мыльно-торгашескому» направлению в отечественной литературе, черты которого уже определились к началу тридцатых годов девятнадцатого века. К изданию «Современника» великий поэт привлек Одоевского, Вяземского, Розена, кроме того вел переговоры с Белинским и «московитами». Среди первых авторов «Современника» был и Николай Васильевич. К сожалению, сотрудничество Гоголя и Пушкина привело к конфузу. Александр Сергеевич не учел того факта, что молодой писатель за несколько лет, прошедших со времени его литературного дебюта, превратился из застенчивого «Гоголька» — как его называл Жуковский — в птицу гораздо более высокого полета. Николай Васильевич же на страницах «Современника» решил высказаться начистоту. В статье «О движении журнальной литературы» он блестяще разгромил практически всех современных ему авторов, в том числе тех, которых Пушкин старался привлечь к работе над своим журналом или с которыми просто не хотел ссориться. Основная же неприятность была в том, что читатели сочли статью программной. Никто и подумать не мог, что автором ее является самый молодой сотрудник редакции — все решили, что это или сам Пушкин, или Вяземский. Кончилось дело тем, что Александр Сергеевич во всеуслышанье объявил, что «мнение редакции может не совпадать с мнением автора».
В апреле 1836 в Санкт-Петербурге прошла премьера «Ревизора». Последствия этого спектакля не принесли Гоголю удовлетворения. Премьера, бесспорно, стала «культурным» событием, однако сам автор грезил об «эпохальном». В начале лета разочарованный писатель отправился за границу. За три года Николай Васильевич исколесил старушку Европу вдоль и поперек. Особенно ему понравилось в Риме, куда он впервые попал весной 1837. Отчаянно влюбившись в Вечный город, он писал Данилевскому: «В душе рай и небо. Никогда прежде я так весел не был, так доволен жизнью». В Риме писатель находился зимой и осенью, летом же и весной — вел жизнь пилигрима. Вообще для Николая Васильевича — с его усиливающимися физическими недомоганиями — путешествия превращались в своеобразное лекарство, в дороге он будто оживал. А болезни, к слову, мучили Гоголя все сильнее и сильнее. Интересно, что их Николай Васильевич объяснял своей «особостью», к примеру, критик и мемуарист Павел Анненков вспоминал, что писатель заверял его в том, что физиологически он устроен совершенно иначе, чем другие люди.
Круг римских знакомых Николая Васильевича был довольно узким. Он дружил с семейством Балабиных, бывал у перешедшей в католичество княгини Зинаиды Волконской. Но особенно близко писатель сошелся с двумя людьми — художником Александром Ивановым и молодым графом Иосифом Виельгорским. Исключительно одаренный Иосиф Виельгорский, будучи безнадежно больным чахоткой, в 1838 приехал в Рим умирать. Он встречался с Николаем Васильевичем практически ежедневно — писатель посвятил его последним дням проникновенный отрывок «Ночи на вилле». В мае 1839 Виельгорский скончался на руках у Гоголя. В Александре Андреевиче же, много лет писавшем свое грандиозное полотно «Явление Христа народу», Гоголь увидел идеал бескорыстного мастера, преданного христианской идее. С него писатель скопировал Чарткова во второй редакции повести «Портрет». А художник в ответ именно с Гоголя писал полуобернувшегося человека в коричневых одеждах («Ближайшего к Христу», как принято называть этого героя) на своей знаменитой картине.
За границей к Гоголю вернулась свойственная юности писателя, и затем покинувшая его искрометная веселость — он много смеялся, выдумывал розыгрыши, стал более «легким» в отношениях с другими людьми. Идиллия Николая Васильевича была разрушена в начале 1837, когда он узнал о смерти Пушкина. В марте месяце он писал Плетневу: «Все мое наслаждение сгинуло вместе с ним. Ни одна строка не писалась без того, чтобы я не представлял его перед собой. Что он скажет, что он заметит, чему улыбнется, чему изречет вечное и нерушимое одобрение свое, вот что только меня занимало и воодушевляло... Боже! Внушенный им мой нынешний труд, его создание... Я более не в силах продолжать...». Говоря о «нынешнем труде», писатель подразумевал «Мертвые души», идею которых ему подал в виде анекдота именно Александр Сергеевич. Эту «поэму» он начал еще в России, а за границей продолжил, но продолжил уже совсем с другими мыслями — анекдот, легший в основу замысла, ушел на второй план, превратившись в оболочку, скрывавшую под собой произведение, призванное стать спасением России, ее новым евангелием.
Гоголь спешил, после кончины Виельгорского его одолела тоска смертных предчувствий. В одном из посланий той поры он сетует: «Роковые тридцать лет, гадкий желудок и все гнусности потухающего черствого рассудка». За границей Николай Васильевич почти дописал первый том «Мертвых душ», и в конце 1839 стал собираться на родину — требовалось устраивать оканчивающих Патриотический институт сестер. В мае 1840 Гоголь прибыл в Москву. Древняя столица Руси била в литавры — эхо их раздавалось в письмах тех времен, которые писали друг другу «умственные» люди: «Теперь все только и говорят о Гоголе. Любители петербургского общества и петербургской жизни завидуют москвичам... Ревизора едва достать можно, и то не менее чем за 15 рублей». Петербургские и московские журналы рвали писателя на части — все желали издавать его новые произведения, рассчитывая тем самым увеличить свой тираж. Сам литератор общался в Москве в основном со своими близкими друзьями (Шевыревым, Погодиным, Аксаковыми, актером Михаилом Щепкиным), хотя иногда и выбирался в свет — он был «модным» и видеть его желали все.
Прожив некоторое время в Москве, Николай Васильевич отправился в Санкт-Петербург, где его триумфы продолжились. Светские вечера шли один за другим, однако больше всего писатель опять-таки предпочитал беседовать со своими старыми знакомцами — Жуковским, Плетневым, Смирновой-Россет. Среди его немногочисленных новых собеседников стоит также отметить Виссариона Белинского. Любопытно, что свою матушку в первые недели жизни в Москве Гоголь мистифицировал, отправляя ей заранее приготовленные послания будто бы из разных городов Европы. Он не хотел появляться у нее, поскольку литературные успехи не отменяли бедности литератора. По факту, Николай Васильевич жил в долг — товарищи охотно ссужали ему деньги. К концу 1841 долги эти превысили восемнадцать тысяч рублей. Эйфория от приезда на родину также постепенно исчезла — неопределенное будущее, безденежье и неспрестанные заботы о родственниках (которых он таки перевез в Москву) угнетали писателя. Он стал мечтать об Италии, где его жизнь шла так ровно и спокойно. В начале мая 1840 в саду у Погодина прошел торжественный обед, устроенный в честь проводов Гоголя за границу. Во время этого вечера Николай Васильевич познакомился с Лермонтовым.
Уже в июне 1840 Гоголь объявился в Вене, где остался надолго. Поначалу он «бурно» работал, за полтора месяца переделав «Тараса Бульбу», написав еще три главы «Мертвых душ», а также повесть «Шинель». Не менее «бурно» писатель лечился местными водами. А затем в Николае Васильевиче что-то сломалось, и навалилась болезнь. Причину этого приступа (как и многих других недомоганий Гоголя) раскрыть затруднительно, скорее всего, то были нервы. Однако сам литератор воспринял свою болезнь как смертельную и даже составил завещание. В письме Погодину он сообщал: «К моему раздражению нервическому присоединилась тоска болезненная, описания которой нет... Это та самая тоска, то страшное беспокойство, в каком видел я бедного Вьельгорского в последние часы жизни». Как только Гоголю стало легче, он, не мешкая, выехал из Вены. Путь его лежал, конечно же, в Италию.
После болезни Николай Васильевич резко изменился. «Выздоровление» он воспринял как божественный символ своего избранничества, в которое всегда верил и в котором всегда сомневался. Но отныне все сомнения покинули его, и в следующие годы Гоголь, на взгляд товарищей, вел себя весьма странно. Удивляться действительно было чему — тон тогдашнего общения писателя со знакомыми отлично передают следующие выбранные почти наугад цитаты из писем Николая Васильевича: «Никто из друзей моих не может умереть, ибо он вечно со мной живет» (Аксакову в 1840), «Отныне должен ты слушать слова моего, ибо мое слово вдвойне властно над тобой и горе тому, кто не слушает слова моего... Высшей властью отныне облечено мое слово» (Данилевскому в 1841), «Благословляю вас. Это благословение не бессильно, и потому примите его с верой» (Жуковскому в 1842).
В декабре 1841 Гоголь возвратился в Россию. Приезд его был вызван необходимостью издать «Мертвые души», а также напечатать полное собрание сочинений, которыми Николай Васильевич надеялся исправить материальное положение. Необходимо отметить, что попытка опубликовать роман в Москве наткнулась на цензурные препятствия. Получить цензурное разрешение (с исключением ряда мест, в том числе знаменитой повести о капитане Копейкине) вышло в Санкт-Петербурге. Публикация «Мертвых душ» стала, бесспорно, явлением национального масштаба. Первое издание было моментально раскуплено, сочинение Гоголя, попав в «герои дня», вызвало неистовую журнальную полемику. Схватки вокруг этого произведения не утихали последующие десятилетия. Особенно ощущалась актуальность «поэмы» в начале двадцатого века, когда многие «рыла» писателя словно ожили и в огромном количестве возникли в реальной жизни.
Сам Гоголь, пожив полгода в России, вновь уехал в Рим. По своему обыкновению Николай Васильевич отправился в Италию не сразу. Лето 1842 он провел в Германии — пытался писать и лечиться. В Вечный город он прибыл в октябре, привезя с собой поэта Николая Языкова, с которым сдружился в этот период. Произведения Николая Михайловича нравились ему еще с гимназических лет — по свидетельству Павла Аненнекова, в русской поэзии Гоголь отдавал предпочтение Державину, Пушкину и Языкову. В последующие годы происшествий в жизни писателя было мало — он жил в Риме, путешествовал по Европе, изредка встречаясь с наведывавшимися к нему друзьями. К примеру, в 1843 он дважды пересекался со Смирновой-Россет. Появились слухи об их романе, однако то были досужие домыслы. Смирнова, как и многие другие, заметила, что Гоголь вновь изменился — стал задумчивым и молчаливым, много молился. Это отразилось и в его письмах тех лет: «Говорю вам именем Бога — все обратится в добро». В это же время Николай Васильевич впервые заговорил о паломничестве на Святую Землю.
Вторая книга «Мертвых душ» продвигалась мучительно. Цель — «показать всю Россию» — была успешно решена в первой части, однако теперь автор решил показать возрождение поврежденной души человека. Гоголь утверждал, что знает, что нужно писать, но «поэма» не шла. И было так не только с литературным творчеством. Писатель стремился к идеалу, а отношения его с друзьями внезапно стали портиться. Нарушилось взаимопонимание со старым товарищем, профессором Московского университета Михаилом Погодиным. Добродушный поэт Николай Прокопович, занимавшийся публикацией гоголевского собрания сочинений, получил от литератора нагоняй за то, что оказался по неопытности обманут типографией. Николай Яковлевич внес собственные деньги и прекратил всякое общение с лицейским товарищем. После этого случая укоряемый Плетневым Гоголь захотел отдать всю выручку от продажи собрания малоимущим студентам, однако в Санкт-Петербурге это сочли за блажь, пропустив просьбы литератора мимо. Николай Васильевич, решивший, что литературу можно создавать только абсолютно очистив свою душу, поставил перед собой невыполнимую задачу и, по сути, надорвался.
В начале 1847 в продажу поступили «Выбранные места из переписки с друзьями». Ни к одной из своих работ писатель не относился с такой нежностью и любовью. Это книга явилась не просто собранием избранных писем — их подбор и расположение превращали ее в итоговую систему взглядов Гоголя на смысл жизни, на провиденциальную роль России в мировом сообществе. Николая Васильевича ждало страшное потрясение, которым стало тотальное неприятие этого произведения теми, кого он считал друзьями. Не приняв пророческого стиля книги, не захотев прочитать ее внимательно, работу раскритиковали не только западники, но и славянофилы. «Выбранные места» отвергли люди Церкви, Белинский написал автору «разгромное» письмо, а в обществе впервые заговорили о том, что писатель «сошел с ума». У Николая Васильевича опустились руки, опустошенный он к лету 1847 написал «Авторскую исповедь» (которую, впрочем, опубликовали только в 1855), в которой признавал свои «ошибки», и в начале 1848 выехал в Палестину.
В Иерусалим литератор въехал на осле в начале февраля 1848. Пребывание в знаменитом городе было для него лишено радости. Собственное бесчувствие, в котором Гоголь провел все паломничество, поразило его самого. Он писал Жуковскому: «Путешествие в Палестину точно совершено было мной затем, чтобы собственными глазами узреть, насколько велика черствость сердца моего...». Выстраданное за последние месяцы жизни Николай Васильевич объяснял так: «Не мое это дело поучать проповедями... о жизни должен я не трактовать, а выставить ее лицом».
Необходимо отметить, что в жизни Гоголя отсутствовали «романические» истории, что давало некоторым исследователям повод к придумыванию более или менее произвольных теорий. А между тем, как минимум один «настоящий» роман у писателя был. Более того, Николай Васильевич даже думал создать семью. Избранницей его стала представительница близкой Гоголю семьи Виельгорских — младшая дочь Михаила Юрьевича, к помощи которого он неоднократно прибегал. Какое-то время его отношения с девушкой носили наставнический характер, однако затем литератору показалось, что у него получиться «вылепить» из Анны верную единомышленницу и помощницу. Зимой 1848-1849 годов Николай Васильевич, «зондируя» почву, написал о намерении своем сестре девушки Аполлинарии Веневитиновой, которая отговорила писателя начинать сватовство, убедив, что их графиня-мать никогда не даст согласия на подобный неравный брак. После этого писатель прекратил все отношения с девушкой.
В апреле 1848 Гоголь навсегда возвратился в Россию. Побывав в Одессе, литератор направился в родную Васильевку, где провел весну и лето. Он писал Данилевскому «Ты меня спрашиваешь о впечатлениях... Было немного грустно... Одни деревья разрослись и стали рощей, а другие — вырубились...». После того как улеглось первоначальное возбуждение от встреч с родными, на Николая Васильевича вновь навалилась хандра. Сестра Елизавета Васильевна записывала в дневник: «Он переменился, сделался такой серьезный, равнодушный, холодный к нам; ничто его, кажется, не веселит!..».
Осенью 1848 Гоголь объявился в Москве и поселился на Никитском бульваре у графа Александра Толстого. Дом этот стал последним пристанищем Николая Васильевича, и здесь же он познакомился с ржевским священником Матвеем Константиновским. Этого батюшку часто представляют злым гением Гоголя, однако подобную характеристику никак не подтверждают воспоминания современников: «Он был всегда жизнерадостен, и никто от него не слыхал гневного слова, никогда он не возвышал своей речи, всегда был самообладающий, спокойный, ровный... Простая образность, простота слов поражали слушателя, неотразимо действовало на сердце искреннее убеждение». Отец Матвей исцелил писателя от тоски, направив его на стезю аскетического служения. И служением этим стала упорная работа над второй книгой «Мертвых душ», к которой Гоголь вернулся в конце 1848.
Следующие годы Николай Васильевич много путешествовал по России. Он нуждался в новых впечатлениях — и для завершения второго тома, и для нового географического произведения, которое задумал. В 1849 Гоголь побывал в Калуге у местной «губернаторши» Смирновой-Россет. Здесь, в узком кругу знакомых, писатель прочитал несколько глав второго тома «Мертвых душ», которые произвели огромное впечатление на присутствующих. Среди слышавших вторую часть «поэмы», был, к слову, обладавший практически безошибочным художественным вкусом Сергей Аксаков, написавший: «Подобного искусства в человеке пошлом показывать высокую человеческую сторону найти нигде нельзя, кроме Гомера... Только теперь я вполне убедился, что Гоголь сумеет выполнить задачу, о которой так дерзко и самонадеянно говорит в первом томе... Да, много сгореть должно жизни в горниле, истекает из которого чистое золото». К началу 1850 все главы книги, по словам самого автора, были «набросаны». Некоторые части своей «поэмы» Николай Васильевич переписывал по восемь раз, а отдельные места — и более.
Летом 1850 Гоголь вместе с ученым-ботаником Михаилом Максимовичем предпринял поездку в Малороссию. Оттуда он отправился в Одессу, где прожил зиму и весну 1851. За это время он окончил все работы над вторым томом «Мертвых душ» и переписал его начисто. В мае этого же года на пути в Москву писатель в последний раз заехал в Васильевку. Планы сына на будущее удивили Марию Ивановну. Николай Васильевич представил план ее нового дома, пообещал начать строительство уже в следующем году и даже закупил лес. Больше Гоголь в Васильевке не бывал.
В последние годы жизни писатель трижды посетил Оптину Пустынь, прославившуюся в девятнадцатом веке своими старцами. Собираться туда литератор начал еще в середине 1840-ых, однако в первый приехал лишь летом 1850. Второе и третье паломничества состоялись в июне и в сентябре 1851. В Пустыни Николай Васильевич познакомился с преподобными Макарием и Моисеем Оптинскими, и это знакомство в нем оставило глубочайшее впечатление. Он писал: «Я заезжал в Оптинскую Пустынь и навек унес воспоминание о ней. Думаю, и на Афонской Горе не лучше. Благодать там присутствует... Нигде я таких монахов не видал. С каждым, казалось мне, беседует все небесное». Особенно любопытно последнее путешествие писателя в это место. В ходе посещения у Гоголя произошла важная беседа со старцем Макарием. По косвенным сведениям можно предположить, что писатель просил разрешения остаться в монастыре. Однако мечте Гоголя сбыться было не суждено.
Хронология ухода Николая Васильевича из жизни расписана чуть ли не по часам. В последние месяцы литератор дописал задуманные шестью годами ранее «Размышления о Божественной Литургии». Гоголь даже предложил формат — в осьмушку, решив пустить произведение в продажу без указания авторства и по низкой цене. Критик Константин Мочульский в 1934 заметил, что работа эта «является одним из самых проникновенных и духовных толкований Литургии». В конце января 1852 в Москву прибыл батюшка Матвей Константиновский. При встрече с ним Николай Васильевич прочел вторую книгу «Мертвых душ», после чего у друзей начался яростный спор. Матвей Константиновский просил писателя убрать из текста главы с описанием священника, аргументируя свою просьбу, согласно сведениям очевидцев, так: «Это был живой человек, которого каждый узнал бы, и добавлены такие черты, которых во мне нет, и к тому же с католическими оттенками...». Николай Васильевич же, как мог, отстаивал свое детище. В начале февраля писатель проводил батюшку, послав ему вдогонку письмо, в котором извинялся за несдержанность.
За последующие пять дней было зафиксирован еще ряд выходов писателя «в люди». Однако затем он внезапно объявил себя умирающим и практически перестал принимать еду. В эти же дни он вручил Александру Толстому рукопись второй части «Мертвых душ», однако тот отказался ее взять. Тогда два дня спустя глубокой ночью Гоголь сжег ее. Это не было психическим или умственным исступлением, как принято представлять этот поступок литератора. В сознательном характере деяния убеждают некоторые бытовые подробности, переданные единственным свидетелем произошедшего, мальчиком Семеном. Николай Васильевич долго сортировал бумаги, одни откладывая для уничтожения, а другие — убирая обратно (среди последних, к слову, оказались письма Пушкина). Когда он швырнул приготовленную связку в печь, она только обуглилась. Огонь начал стухать, и Гоголь, увидев это, попросил их развязать и шевелил бумаги до тех пор, пока они не занялись. Уже на другой день в беседе с Толстым писатель пожалел о содеянном. После этого поступка он перебрался на кровать и перестал вставать.
Доктора усердно лечили Николая Васильевича, но безуспешно. Они пытались его насильно кормить, пускали с помощью пиявок кровь, лили холодную воду на голову, а Гоголь лишь просил: «Оставьте меня, мне и так хорошо». За пару часов до смерти великий писатель громко прокричал: «Лестницу, давай поскорее лестницу!» Утром 4 марта 1852 года его не стало. Похоронили Николая Васильевича при огромном стечении народа в Даниловом монастыре.
По материалам сайта http://www.ngogol.ru/ и еженедельного издания «Наша история. 100 великих имен».
Ольга Зеленко-Жданова
