Рассказать о войне, но без окопов. Показать лица солдат, которые волокут на себе зенитки. Сделать классическую пьесу чуть короче, но ни слова в ней не поменять. В Малом театре показали спектакль «Летят журавли» по пьесе Розова «Вечно живые». После премьеры «Известия» встретились с народным артистом России, режиссером Андреем Житинкиным и узнали, почему он не стремился состязаться с непревзойдённым киношедевром Михаила Калатозова, что шокировало артистов на первой же репетиции, почему их решили не гримировать и от чего зависит успех новой постановки.
«Розов — первый советский экзистенциалист»
— В афише Малого театра появился ваш спектакль по пьесе Виктора Розова «Вечно живые». Это — веление времени или же пожелание худрука Юрия Соломина, чтобы появилась постановка к Дню Победы?
— Малый театр относится к таким событиям неформально. Например, к 75-летию Победы я выпустил спектакль «Большая тройка. Ялта-45». Замечательные актеры: Сталин — [Василий] Бочкарев, Черчиль — [Валерий] Афанасьев, Рузвельт — [Владимир] Носик. Спектакль стал не просто юбилейным, он вошел репертуар, его очень хорошо принимает публика.
Юрий Соломин серьезно относится к Дню Победы, это его жизнь. Поэтому, когда он сказал, что хорошо бы поставить что-то к этой дате, я сразу предложил спектакль о войне, но о войне без окопов. Самое же интересное, что творилось с людьми. После принес ему «Вечно живые». Он даже не стал открывать пьесу, сказал: «Боже! Поздравляю! Мы угадали». Соломину понравилось, что это литература не про взрывы, не про окопы. Всё происходит с людьми, которые вроде бы остались в тылу, но всё меняется кардинально в их жизни. Розов — фронтовик, он знал о чем писал. Я был с ним знаком, общался. Такой невысокий, улыбчивый, доброжелательный. Ходил с палкой, он хромал после ранения на войне.
— Какие воспоминания фронтовика Виктора Розова вас потрясли?
— Говорил, что, когда началась Великая Отечественная война, растерялись очень многие. Работала мощная идеологическая машина. Всем казалось, это очень быстро закончится, и мы победим. И тут очень важно, что кто-то в этой ситуации стал хитрить: одни покупали бронь, другие просто наживались на войне. Были самые разные коллизии. И это всё Розов вложил в свою первую пьесу «Вечно живые». Все его герои стоят перед выбором. Война не может никого отпустить, война всё время рядом. Нет людей, которые бы не оказались в этих предлагаемых обстоятельствах. Мне кажется, что Розов — первый советский экзистенциалист. У него все герои и положительные, и отрицательные, даже нельзя разделить.
— Вы не находите, что события 80-летней давности, описанные классиком, зеркально отражаются во времени нашем?
— На первой же репетиции, когда актеры открыли текст, у всех был шок. Такое ощущение, что это написано сегодня. Необыкновенная параллель.
На премьере меня поймали зрители и спросили: «А вы, конечно, что-то переписали? Намеренно сделали, как бы намёк на сегодняшние дни?» Пришлось объяснять, что это абсолютно классическое прочтение авторского текста. Мы лишь сделали пьесу чуть короче, но ни слова не поменяли.
— Это значит, что времена не меняются?
— Думаю, это невероятное совпадение. Ну что говорить, еще с библейских времен человек подвержен страху. Он часто предает ближнего, ищет какой-то нравственный императив. Война просто всё обостряет. И когда у нас в спектакле актеры говорят о мобилизации, повестке и брони, я вижу, как зрители невольно подключается, а кто-то даже уходит в себя. Потому, что времена, конечно, меняются, но человек, по своей природе, в проявлении чувств остался таким же.
— Трусоват?
— Нет, люди очень разные. Всё зависит от того, что заложено.
«Мне интересен театр обжигающей правды»
— Кто бы не играл Бориса и Веронику, их невольно будут сравнивать с Алексеем Баталовым и с Татьяной Самойловой из фильма Михаила Калатозова «Летят журавли» 1957 года. Вы понимали, что подвергаете артистов риску неприятия публикой?
— «Летят журавли» — единственный русский фильм, ставший лауреатом Золотой пальмовой ветви Канн. У него мировая слава. Кстати, это самая популярная пьеса Виктора Сергеевича, не только в Советском Союзе, её ставили во всём мире. Понятно, что картинка Урусевского (оператор фильма «Летят журавли». — «Известия») осталась в памяти и в учебниках. Но, все-таки, кинематограф и театр — разные стихии. На сцене есть рампа, другая мера условности.
Когда актёры спросили меня, чем мы можем конкурировать с каннским лауреатом, я сказал — только тем, что внутри. Мне интересен театр обжигающей правды. Вот если это будет, мы победили. В кино монтажный стык порой решает смысл. А у нас все зависит от внутреннего подключения актера. И без психологической школы Малого театра ничего бы не случилось.
Мне очень приятно, когда молодые и признанные мастера вместе делают общее дело. У нас занято шесть народных артистов в спектакле: Людмила Полякова, Александр Клюквин, Людмила Титова, Светлана Аманова, Александр Вершинин, Владимир Носик. Заслуженные артисты Екатерина Базарова, Варвара Андреева, и очень талантливые молодые ребята. Но даже от маленькой роли в «Летят журавли» не отказался никто.
— Ещё бы! Кто откажется от такого материала? Это же за счастье.
— Дело в том, что сейчас многие артисты ангажированы, у них кроме театра еще и съемки.
— В Театре на Бронной тоже премьера по этой пьесе Розова, спектакль «Вероника». Театралы отметили, что в том спектакле Бориса играет 23-летний Иван Тарасов, а у вас Андрей Чернышов, которому уже 50 лет. Почему такой выбор?
— Борис — очень красивый, позитивный. Андрей Чернышов, поработав в Ленкоме, много снимаясь в кино, вернулся в Малый театр, в свою альма-матер. И мне было очень важно, что у него интеллигентная, не героическая внешность.
Любой режиссер отвечает на вопрос: «Почему здесь и сейчас я это ставлю?» Пьеса попадает в день сегодняшний. На фронт уходят не молодые ребятишки, повестки получают люди опытные, зрелые. Они идут воевать осмысленно. Герой пьесы Розова — талантливый инженер Борис Бороздин, тоже осознанно решил идти на фронт. И вот время вытолкнуло на поверхность такого актера, как Андрей Чернышов.
Мы решили, что гримировать артистов не будем. Хочется, чтобы герои были сегодняшние.
Сложная задача стояла перед актрисой Варей Шаталовой, сыгравшей Веронику. Люди забывают, что она в пьесе — талантливый скульптор. И вот с началом войны, с уходом на фронт любимого Бориса, она потеряла себя. Варе надо было сыграть сломленного человека, запутавшегося, но все-таки нашедшего выход из этой непростой нравственной ситуации.
— Много снимается фильмов о войне, а любят советские. Почему?
— Уже прошло время, когда выпускались картины и сериалы, где гимнастерка на служивом не мятая, где создатели путали звания и погоны. Когда-то Астафьев сказал чудовищную вещь: «Андрей, не представляешь, сколько лет я не мог пробить свой страшный роман «Прокляты и убиты»». Потому что война — это не героизм. Если ты думаешь, что мы бежали в атаку и кричали «Ура! За Сталина!» — это неправда». Как он говорил, на передовой стоял мат перемат. Для бойцов это был ад.
Астафьев вспоминал, что ему было невозможно пробиться в лауреаты, потому что премии получали за победные романы, за реляции, за маршалов. А он писал о солдате.
Кстати, в нашем спектакле есть кадры черно-белой военной хроники. И на экране не танки, не взрывы, а адская, мучительная, тяжелая работа простых солдат. Они тащат на себе зенитки, волокут подводы. От них зависит «мясо» войны.
«Именно с «Вечно живых» начался «Современник»»
— Вы вспомнили Астафьева, Розова. А что мы предъявим своим потокам? СВО идет уже второй год, а фильмов, романов, спектаклей практически нет. Почему?
— Потому что мы сейчас чего-то недооцениваем. Должно пройти время. Я не верю в мгновенный отклик. Может быть, потому, что режиссер и у меня аналитические мозги. Те, кто пишет очень быстро, иногда не объективен. А вот когда проходит время, появляется философия, осмысление всего происходящего, появляются произведения иного качества.
В нашем спектакле звучит голос гениального Арсения Тарковского. Он читает свои стихи не как артист, а как фронтовик, прошедший войну. У него философская поэзия. И он дает надежду: живите в доме, и не рухнет дом. Не надо бояться смерти ни в 70, ни в 17 лет.
Мы еще не знаем тех Астафьевых, Тарковских, которые находятся сейчас на передовой. Они потом скажут о самом больном.
Если человек пишет, чтобы получить премию, часто это внутренний расчет. Патриотизм за деньги — самое страшное, что может быть. Астафьев воевал, писал романы, жил в деревне не богато, даже голодал. А ставят его, переиздают его, а не конъюнктурщиков.
— Но ведь Розов написал «Вечно живые», пока война была в самом разгаре, в 1943 году.
— А как долго не могли поставить? Только в 1956 году Олег Ефремов представил свой первый спектакль по этой пьесе Розова. Но сдавал он его несколько раз. Не принимали. Именно с «Вечно живых» начался «Современник». Ефремов по ночам репетировал со студентами Школы-студии МХАТ, и так возник театр.
Уже тогда били Ефремова, тогда ему было непросто. Ведь изначально он планировал ставить «Матросскую тишину». Острые тексты Александра Галича не устроили цензоров и спектакль закрыли. Но зато разрешили Ефремову поставить Розова. Представляете, какой был change!
— А вы помните своего деда-фронтовика?
— Так уж вышло, что я не видел ни одного своего деда. Оба не пришли с войны. У нас в семье даже хорошей карточки не сохранилось. Деды ушли на войну молодыми, сфотографироваться в форме не успели. А карточки с трещинкой по центру — самое ценное в нашей семье.
Вы знаете, я никому этого не говорил: моя бабушка до конца своих дней фантазировала, что ее муж — герой, пропавший без вести, обязательно найдётся. Придёт какой-то солдатик, как в песне, и расскажет, как всё было на самом деле. Потом она придумала, что он потерял память, остался в Германии, и сейчас говорит по-немецки. Бабушка верила в то, что однажды он вернётся.
— Так может, он и правда был жив?
— Она сочиняла эти истории. Конечно, все понимали, что деды погибли в первые дни войны, когда был «котел» и невозможно было ничего разобрать.
— Педагоги спорят, надо ли заставлять читать книги или достаточно того, что школьники приходит в Малый театр, смотрят спектакли по программной классике и хотя бы так компенсируют незнания?
— Мы говорили с Соломиным на эту тему. И я тогда ему сказал: «Юрий Мефодьевич, они сейчас все такие разные, не надо на них давить». Кто-то читает, кто-то просто слушает, кто-то сидит в компьютере. Понятно, что они сейчас более циничные, раскованные. Но в Малом театре очень много молодых. Когда в финале они плачут и аплодируют, значит их что-то задело. Молодежь не заставишь хлопать, если не хочется.
Меня удивил один мальчишка, который пришел второй раз на «Летят журавли». Оказывается, ему было интересно посмотреть на то, как зрители будут реагировать на спектакль. Он подумал, то ли его одного это так взволновало, то ли ещё кого-то.
Пусть их даже приводят. Потому что очень часто «бацилла театра» отравляет как раз неофитов — людей, думающих, что театр — это развлечение.
Очень многие подростки находят на спектаклях ответы на те вопросы, которые стесняются задать родителям. Поэтому пусть приходят.
— А что сказал Юрий Соломин в вашем разговоре?
— Юрий Мефодьевич вспоминал Читу. Войну он видел глазами ребенка. Он помнит всё: раненых, портянки, кровь и как он нес инвалиду кусочек хлеба. Ему хотелось отдать хлеб человеку, который физически изменился. Ребенок запоминает картинки, ужасные иной раз.
Например, он помнит, что форма была не аккуратной, не выглаженной, а сапоги не новые хромовые, а стоптанные. И, конечно, усталость в глазах.
Юрий Соломин рассказывал, как у них в Забайкалье были эвакуированные и их подселяли совершенно к чужим людям. Много было ленинградцев. Он помнит доброжелательность его земляков. Все молча помогали, не занимаясь показухой. Люди отрывали кусочек от себя, притом что сами жили небогато и чаще голодали.
— Артисты Малого театра поддерживают защитников Донбасса. Выступали в Луганске, собирают гуманитарку. Их изменило это?
— Такие выступления — всегда потрясение. Мне им даже рассказывать ничего не надо, потому что я вижу их глаза. Люди меняются. Что-то внутри переворачивается. Я не вмешиваюсь и не прошу рассказать, что на репетиции актер подкладывает под текст. Но мне важно, чтобы глаза были не пустые. У актеров Малого театра сейчас очень наполненные глаза.
Зоя Игумнова
