О его картинах всегда яростно спорили. Одни восхищались творчеством Глазунова, другие – отвергали. Сам же Илья Сергеевич словно стоял над схваткой, иронически усмехаясь, не желая никому ничего доказывать. Он просто творил, выставлял новые полотна, о которых снова и снова ломали копья критики. Юбилейная дата стала поводом для нового разговора о личности Глазунова и его вкладе в искусство.
Он удивлял смелостью, ошеломлял непривычностью. Видел то, мимо чего другие проходили. Это было приметной частью искусства Глазунова. Но главное – в другом. Восприятие его картин сметало бесстрастность и безмятежность созерцания, освещало сознание. Вот как эту мысль выразил в свое время писатель Олег Волков: «Искусство Глазунова задело за живое, царапнуло сердце, взбудоражило совесть... Штрих его воспроизводит оттенки настроения, движения души, глубинные черты характера, судьбы, обстановку... отрешает от происходящего вокруг и будит чувства и мысли, что до поры дремали в нашем обремененном повседневностью сознании, но они всегда в нас, эти раздумья. И происходит чудо воздействия подлинного искусства».
Художник оберегал свои семейные традиции, гордился ими: «Со стороны матери – мой род древний, дворянский, и по семейному преданию восходящий к легендарной славянской королеве Любуше, жившей в VII веке и основавшей Прагу. Вырвавшись из объятий неминуемой смерти во время Ленинградской блокады, слушая внутренний голос, будучи двенадцатилетним подростком, записал все, что знал о своем роде...
Мой дед, Федор Павлович Глазунов, управляющий директор Петербургского филиала шоколадной фабрики Джорджа Бормана, был удостоен звания Почетного гражданина Царского Села. Он умер задолго до моего рождения, а бабушка – Феодосья Федоровна Глазунова, родом из небогатой купеческой семьи, оставшись молодой вдовой, воспитывала пятерых детей…»
У людей случается то, что называют озарением. Илья Глазунов ощутил его в отрочестве, когда после окончания художественной школы приехал в Киев и отправился в паломничество по святым местам.
В Софийском соборе его охватило волнение, в Киево-Печерской Лавре и вовсе захватило дух. Образы святых не просто запомнились, они поразили, врезались в сознание. Спустя много лет художник не раз возвращался к ним в своем творчестве. Но до поры до времени он держал их в келье своей души. Общался со святыми тайком, украдкой…
Глазунов, не колеблясь, отходил от канонов, ломал традиции. С младых ногтей пытался понять, увидеть то, что скрывалось, замалчивалось. В качестве дипломной работы в Ленинградском институте живописи представил картину «Дороги войны». Увидев ее, одни преподаватели застыли в изумлении, другие побагровели от гнева. «Один из преподавателей, брызжа слюной, кричал: "Глазунов, что себе позволяешь?! – вспоминал художник. – Вместо того чтобы прославлять великий подвиг советского народа-победителя, ты рисуешь отступление Красной Армии, скорбные лица беженцев. Мы драпаем от немцев, и это, по-твоему, дороги войны, да? Такое мог состряпать лишь духовный власовец!"».
Но это же была правда, жестокая правда Великой Отечественной! Однако она была непозволительной, ее запрещали…
Центром композиции полотна стала группа людей – военных и гражданских, собравшихся у деревенского колодца, чтобы утолить жажду и перевести дух после долгого, опасного пути. Их лица печальны, задумчивы, сознание застилает тревога за будущее. Тянется на восток нескончаемая череда беженцев, из разорванных облаков появляются самолеты. «Идет война народная, священная война…»
Для диплома Глазунову пришлось писать другую картину – «Рождение теленка». Но и в той, в общем непритязательной, работе блюстители социалистической нравственности усмотрели крамолу. Или они нашли в его полотнах скрытый протест, затаенное диссидентство?
В общем, маститые живописцы дружно ополчились на молодого коллегу и решили, что большего, чем преподавать черчение в школе, он не достоин. По распределению Глазунов отправился сначала в Ижевск, потом – в Иваново. Но свободных ставок для выпускника Института живописи не нашлось. Ему выдали справку и отпустили на все четыре стороны.
Низкий поклон судьбе! Если бы дали Глазунову работу, кто знает, он мог бы застрять в провинции, поникнуть духом, забросить кисть и палитру. Чертил бы каждый день конусы, призмы, кубы, пирамиды. Погрузился бы в серые будни, расстался с мечтами…
А так – не потерял веру, продолжал работать, хотя творческая жизнь долго не складывалась.
Вернисаж Глазунова в ЦДРИ имел успех, но – скандальный. Художник рисковал получить клеймо неблагонадежного, чье искусство несовместно с взглядами власти и, следовательно, опасно. Он не то что ходил по краю, а к нему приближался…
Помог, вернее, спас Глазунова поэт Сергей Михалков. Его привел в четырехметровый «пенал» художника сын, режиссер Андрон Кончаловский. Он дружил с Глазуновым и вызвался помочь. Выслушав грустную историю живописца, автор «Дяди Степы» хмыкнул в усы: «Однако! Ловко умеют у нас с людьми разделываться, господи!»
Сергей Владимирович хорошо знал, к кому и по каким вопросам следует идти. Он обратился прямо к члену Президиума ЦК КПСС, министру культуры СССР Фурцевой. Причем в довольно неожиданной обстановке – на танцах в Кремле по случаю какого-то праздника. Нежно обнимая Екатерину Алексеевну за талию во время вальса, Михалков попросил обратить ее внимание на молодого, талантливого художника Глазунова.
Оказалось, министр о нем слышала и поинтересовалась: «А где он сейчас? Вроде бы преподает где-то в Сибири?» Михалков мягко возразил: «Нет, он в Москве». И с нажимом добавил: «Скитается без жилья и работы. Ему бы помочь…»
Фурцева, пребывавшая в отменном настроении, предложила: «Пусть заглянет ко мне, что-нибудь придумаем». Это означало – поможет. Так и произошло.
Вскоре Глазунову и его жене Нине Бенуа дали большую комнату в коммуналке. По сравнению с «пеналом» это были просто хоромы! Кроме того, художнику выделили под мастерскую огромный чердак дома бывшего Моссельпрома в Калашном переулке, невдалеке от Арбатской площади.
Он воспрянул духом. Однако бодро шагать по вымощенной успехом дороге не довелось. В 1964 году живописец выставил на вернисаже в Манеже все ту же злополучную картину «Дорогами войны». И снова коллеги выразили протест. Союз художников принял – скорее всего, по наущению властей – беспрецедентное решение: картину изъять и уничтожить, а саму выставку закрыть!
У Глазунова состоялась еще одна встреча с Фурцевой. Но министр предстала уже совсем в другом облике. Милостивая улыбка слетела с ее лица, она метала громы и молнии. Разгневалась Екатерина Алексеевна потому, что увидела портреты лицедеев знаменитого итальянского оперного театра.
«Фурцева с первой фразы сорвалась на крик:"Кто вам дал право, Глазунов, заниматься саморекламой и лезть к ведущим артистам "Ла Скала" со своими рисунками? ", – вспоминал Глазунов. – Я ответил: "Они ко мне обратились. И вроде бы остались довольны работой". Но мадам было уже не удержать: "Вот как! А у наших экспертов, чьим оценкам я целиком и полностью доверяю, иное мнение. Вы, Глазунов, уши, словно пельмени рисуете!"
Я смотрел на Фурцеву с холодной ненавистью, из последних сил стараясь не сказать в лицо все, что думаю и о ней, и об ее советчиках…
Накричавшись вволю, Фурцева завершила публичную выволочку словами: "Забирайте свою мазню. Хотела помочь вам, Глазунов, но чем закончилась выставка в Манеже? Ее пришлось закрыть". И добавила с негодованием: "Лишь вы шагаете в ногу со временем, остальные советские художники идут неправильно! Так, по-вашему? "».
Кажется, после этого его должна была окутать мрачная пелена опалы, запрет выставок, отлучение от государственных заказов. Но внезапно – говорили, что по рекомендации самого Андрея Громыко – влиятельнейшего человека, министра иностранных дел СССР, художник отправился в Испанию для оформления интерьеров советского посольства в Мадриде.
Может, и в этом случае некто из сильных мира сего помог художнику? Или какой-то влиятельный, известный живописец разглядел талант в сильных, уверенных мазках Глазунова, его умении разглядеть характер, познать душу людей, изображенных на картинах? Бог весть, но карьера Ильи Сергеевича устремилась вверх, а сам он приобретал все большую известность в России и за ее пределами.
Глазунов написал множество портретов – и простых людей, и влиятельных, известных, среди которых – политики Сальвадор Альенде, Урхо Кекконен, Индира Ганди, король Испании Хуан Карлос I, Фидель Кастро; певцы Иосиф Кобзон, Марио дель Монако, Доменико Модуньо; художник Давид Сикейрос; поэты Сергей Михалков, Борис Слуцкий, Назым Хикмет; кинематографисты – Федерико Феллини, Джина Лоллобриджида, Татьяна Самойлова, Иннокентий Смоктуновский.
Живописец удостоился чести создать портрет главы Советского Союза Леонида Брежнева. Причем такое пожелание в оригинальной форме высказал сам Генеральный секретарь ЦК КПСС: «Почему Глазунов рисует только иностранных президентов и королей? Пусть напишет и мой портрет».
Глазунов рассказывал, что попросил четыре сеанса. Ему пообещали встречу с Брежневым, однако предложили начать с фотографий. Художник увлекся и… написал весь портрет. Отвез в Кремль и два дня не отходил от телефона, ждал реакции. Потом Глазунов узнал, что Леониду Ильичу картина понравилась, и он забрал ее домой.
«Но с Брежневым я так и не встретился, – сетовал художник. – И за картину ничего не получил. Кроме неприятности в виде ярлыка придворного художника. Нет, с сильными мира сего надо быть настороже, лучше держаться от них на расстоянии...»
Постепенно известность портретиста и книжного иллюстратора затмевала слава Глазунова-монументалиста, автора больших полотен аллегорического характера с религиозными, политическими и идеологическими символами.
Глазунов все чаще обращался к прошлому страны, ее значительным персонажам. «История России – это дерзания и войны, пожары и смуты, мятежи и казни, победы и свершения, – говорил он. – Были минуты унижения, но пробивал час, и Россия возрождалась из пепла еще краше, сильнее и удивительнее. История России – Красное пламя Революции и вера в будущее».
Картины Глазунова – не только для созерцания, но и для раздумий и размышлений. Они рассчитаны на людей начитанных, эрудированных, погруженных в российскую историю. Им дано смотреть на полотна, вспоминать и переживать…
Самая, пожалуй, известная картина Глазунова – «Мистерия ХХ века». Во времена перестройки она стала сенсацией – чтобы увидеть огромное полотно, выстраивались несметные очереди. Художник, словно в театрализованном действе смешал все события столетия, создав полную трагизма композицию. На зрителя смотрят последний российский император с умирающим сыном на руках, бронзовый Ленин, утопающий в крови Сталин. Далее – Гитлер, Чарли Чаплин, Эйнштейн – всего 2342 (!) образа людей, вершивших историю. Над этой толпой гениев и злодеев возвышается образ Христа…
Картина «Вечная Россия», созданная к 1000-летию крещения Руси, также большая аллегория. Она изображает великих россиян. Справа – монстры революции на птице-тройке, на переднем плане – святые. В самом же центре, под Распятием – великие писатели: Пушкин, Лермонтов, Гоголь. Но всех заслоняет любимый Глазуновым Достоевский…
Еще одна значительная работа Глазунова – «Великий эксперимент», целиком посвященная России ХХ века. Судьба страны словно перечеркнута кровавой зловещей пентаграммой. В кровавом мареве – персонажи далеких событий, участники братоубийственной Гражданской войны – белые и красные. Внизу – обреченная на смерть семья Николая II. В правой части полотна, неподалеку от смертоносной звезды – голова Христа, несущего тяжкую ношу креста, на котором он распят вселенским злом…
Глазунов – истинный русский талант, самородок! – ярко проявил себя не только в живописи, но и в литературе. Он – автор многокрасочных и разноликих мемуаров «Россия распятая».
Это не только биография художника на фоне бурлящей жизни страны, но и размышления о творчестве, рассказ «о своем понимании миссии художника, обязанного быть жрецом национального духа и самосознания народа, огонь которого, не иссякая, горит в лампаде пред ликом Божиим».
…Илья Сергеевич Глазунов был, пожалуй, последним внушительным русским художником-монументалистом. Его чтили в России, о нем с уважением отзывались на Западе. В Испании Глазунова величали «одним из самых великих современных художников, нашедшим путь к синтезу наследия классической русской и современной мировой культуры». В Германии считали «гениальным и мужественным, до конца преданным России – стране с безграничной готовностью к вере и страданию». Для американцев художник был творцом, перед которым «русский народ действительно преклоняется».
Картинную галерею Ильи Глазунова в Москве любители живописи по-прежнему посещают охотно. Многие проявляют интерес и к творчеству другого Глазунова – Ивана Ильича, сына знаменитого живописца, возглавляющего Российскуй академию живописи, ваяния и зодчества И.С. Глазунова. Он уверенно идет по стопам славного отца – на днях ему было присвоено звание народного художника России.
Валерий Бурт
