«Я убит подо Ржевом, / В безыменном болоте, / В пятой роте, на левом, / При жестоком налёте» - так начинается памятное стихотворение Александра Твардовского, послужившее поэтической и даже сакральной основой для памятника советскому воину к 75-летию Победы. В Европе и Америке этим летом уничтожают бронзовых королей и каменных героев — своих ли, чужих неважно. Толерантно-расовая (sic!) битва с великой и кровавой, но такой важной для самосознания памятью идёт своим ходом (кстати, у Хаксли в «Дивном новом мире» первое, что сделали вершители стерильно-безобразного социума — это подтёрли историческое наследие, разрушив статуи и запретив книги).
Есть какая-то высшая справедливость в том, что в России — не так, а люди спорят о важности и нужности монументов, правомерности увековечения того или иного события и — художественной ценности храмов. Историчность современного российского мышления, конечно, не должна становиться единственно-возможной парадигмой — всё-таки, говоря словами Пушкина: «Сердце будущим живёт», однако же, возведение колоссов и курганов славы — куда как продуктивнее, цивилизованнее (вот!), чем их затаптывание грязными ножищами.
Не могу сказать, что я в восторге от официальной эстетики 2010-х — она глубоко вторична и не оставляет никакого шлейфа ассоциаций. Скажу больше — так наверное бывало во все времена, от которых нам-потомкам остаются единичные шедевры — всё остальное поглощается равнодушной Летой. Монумент неизвестному солдату, павшему подо Ржевом, имеет все шансы войти в блистающий ряд культурных ценностей человечества, а скульптор Андрей Коробцов и архитектор Константин Фомин, по крайней мере, встать вровень с Верой Мухиной.
Создан памятник-эпос, восходящий не только к известным стихам, но и к мифологическим или сказочным образам. «Мне кажется порою, что солдаты, / С кровавых не пришедшие полей, / Не в землю эту полегли когда-то, / А превратились в белых журавлей», - текст Расула Гамзатова появился после того, как поэт увидел памятник братьям Газдановым в Северной Осетии — погибшие братья изображались, как поднимающиеся ввысь журавли. Неудивителен и тот факт, что пьеса «Вечно живые», названная в кино-версии «Летят журавли» повествует о том же самом — о ритуальной связи души воина — с небом. О вечном возвращении — в журавлином строю.
Превращение умерших людей в птиц — древнейший архетип. Легенды и поверья народов мира содержат и другую устойчивую форму — человек-птица принадлежит единовременно двум реальностям — земной и потусторонней. Он — проводник между явью и небытием или между обыденностью и - неким запредельным, потаённым царством. Отсюда — Финист - Ясный Сокол, Царевна-Лебедь, андерсеновские «Дикие лебеди», птицы, говорящие человечьим голосом и — персонаж, которому даруется право понимать птичий язык. Журавлики японской девочки Садако, облучённой в Хиросиме — тоже знак жизни, пытавшейся одолеть смерть. Так повседневность переплетается в сложный узор — вместе с мифами предков.
Творение Коробцова и Фомина — глубоко символично: павшие воины обратились в журавлей, но в небесном своём отличии они снова — солдаты, в строю, навеки. Он не среди нас, но и не мёртвый — он дух. Неслучайно скульптор подчеркнул: «Он смотрит не на посетителей памятника — живых людей, ради которых он отдал жизнь, а как бы внутрь себя. Поэтому мы сделали его лицо умиротворённым, задумчивым и даже отрешённым». Эта вещь почти религиозного содержания — мы видим вознесение святого, пожертвовавшего собой ради высшего проявления.
Если же отвлечься от мифологическо-литературных аллюзий, то и с чисто культурологической точки зрения этот комплекс представляет небывалый интерес. Существует деление всех цивилизаций на два разряда - Культура-1 и Культура-2. Сформулированная философом-искусствоведом Владимиром Паперным, эта концепция работает в 99 случаях из 100. Культура-1 — это динамика, обращённость в грядущее, изменчивость, нарочитая временность, ускоренность движения и — боязнь застывания, поиски упрощённо-схематичных форм (тому примеры — 1920-е годы с их ярым напором, автопробегами, супрематизмом-конструктивизмом, и сбрасыванием Венеры «с парохода современности»). Культура-2, всегда сменяющая предыдущую, напротив, благоволит к устойчивости, историчности, традициям; к построению «вертикали» — во власти и в архитектуре; подчёркивает устремлённость не вдаль, а в небо. Главное — пребывание в вечности. Паперный относил к Культуре-2 — сталинскую эпоху, громоздившую высотки и поклонявшуюся коринфскому ордеру. Но вернёмся к нашему памятнику!
Это сооружение находится как бы на стыке двух «культур», не отдавая предпочтение какой бы то ни было — здесь и явная вертикаль, нацеленная в небо, и - «горизонтальный» штрих журавлиного полёта; и антично-ренессансная трактовка героя, и — неприкрытая инженерная опора — типичная для конструктивистов, любивших показать каркас, и — тут же застывшая монументальность Вечности. При том, что нет нужды употреблять набившее оскомину слово «эклектика» и ещё более надоевший «пост-пост-модерн». Это мощный цивилизационный стык — дай Бог, чтоб не тупик.
До этого — начиная с середины 1980-х мы наблюдали то мрачное, то водевильное бесстилье. Позднесоветский горе-брутализм в 1990-х смешался с лужковскими башенками и монструозным Петром. Стеклянным фонтаном рванули ввысь голубенькие небоскрёбы Москва-Сити. Выросли пластмассовые на вид «человейники» новостроек. Обездоленная скукота модернизированных, а по сути - выхолощенных парков 2010-х. Безликой монументальщины тоже хватало, равно как и храмов-новоделов, где Господь не ночевал. И вот явилось нечто, захватывающее дух. «В сознании рождается чувство эпоса. Говоришь себе: это уже есть, существует, длится», - молвил когда-то Юрий Олеша, и очень хочется повторить его слова именно теперь, глядя на того, кто погиб подо Ржевом. Но он воскрес, чтобы лететь в лазурную Вечность.
Галина Иванкина
