Коровницы, 1914г.
«Упорно и точно рисуй каждый атом».
Павел Филонов
Есть художники, чьё творчество не оставляет никого равнодушным. Оно может бесить, восторгать, вызывать эйфорию или приступ жестокости. Повергать в ужас! А бывает – всё сразу. Ошеломляющий взрыв эмоций. Картины Павла Филонова не могут банально, исходя из вкуса, нравиться или - не нравиться. Они – будоражат. Наружность его была под стать живописным творениям – не то уродливая до крайности, не то завораживающая и почти красивая. Это внешность безумца и мыслителя, святого и чёрта, аскета и - уголовника. Здесь какой-то неведомый сплав, являющийся в мир единожды в столетье, а то и реже.
Александр Бенуа в своих дневниках отметил не без ехидства и свойственных ему подколок: «Филонова я увидел впервые и был поражен его видом. Это громадный безбородый детина, коротко остриженный, с сильно облысевшей головой, с широким жутким лицом, с безумными глазами и всегда полуоткрытым ртом.
В общем, он удивительно похож на изображаемые им головы и в то же время он напоминает фотографии в книжках трансцендентных типов преступной психопатологии. При этом резкий, звучный, загробный голос, ровный, неизменно наставительный говор, подобный вбиванию свай, и настолько повышенная нервность, что во время чтения его доклада ноги его неустанно дрыгали. Тип сумасшедшего или «кандидата», находящего уж очень близко к критической стадии, зато отнюдь не шарлатан, а человек насквозь, до самой глубины своего существа, убежденный в той жуткой кошмарной ерунде, которую он изображает и о которой вещает».
Не оценивший Филонова, господин Бенуа, всё же заметил, что матёрый человечище по-своему притягателен. Впрочем, эстет-насмешник финализирует вполне типично: «Доклад Филонова оказался набором несуразных мудростей и требований и просто провалился в пустоту». Бенуа также высмеял Филонова за странную манеру одеваться.
Но, как бы то ни было, в каких бы диких шмотках ни вещал художник с трибун, его, филоновский стиль – запоминается, вторгается в память и подсознание, тогда как милые вещицы Александра Бенуа (при всём к нему уважении!) часто путают с чем-то подобным у Евгения Лансере и Константина Сомова. Ощущение, что мэтр Бенуа испытывал чисто профессиональную, жгучую зависть крепкого мастера – к несомненному гению, вообще не требующему аплодисментов.
Поэт Алексей Крученых писал о Филонове так: «Вулкан погибших сокровищ, / Великий художник, / Очевидец незримого, / Смутьян холста». Именно – смутьян холста, видевший незримое.
Убедиться в пронзительной гениальности Павла Филонова можно, посетив масштабную экспозицию «Художник мирового расцвета», что работает сейчас в медиацентре парка «Зарядье». Обращает на себя внимание само прилагательной «мировый» с непривычным ударением на «о». Устроители выставки ссылаются на «Декларацию мирóвого расцвета» — теоретическую работу Филонова об аналитическом искусстве. Согласно этой концепции, живописец должен отображать не только и столько внешний вид предмета, человека, природы, но и всё, что он знает об объекте. «Упорно и точно вводи выявленный цвет в каждый атом, чтобы он туда въедался, как тепло в тело или органически был связан с формой, как в природе клетчатка цветка с цветом», - утверждал Павел Филонов.
Проект в «Зарядье» показывает нам и неузнаваемого Павла Филонова. Так, изумителен портрет Евдокии Глебовой – младшей сестры художника, певицы, интеллектуалки, педагога вокала. Написанный в 1915 году, портрет на сто процентов отражает все преставления о манерно-салонной живописи. Никакого «разложения на атомы», никаких колористических протуберанцев – лишь гладкая и возвышенная красивость. Изящество музыкальных рук, тонкий полупрофиль, дивно выписанный материал. А уж как волшебно белое жабо! Не обошлось и без роскошного кресла, обитого шёлком – да и шёлк ткан модными в ту пору цветами - ирисами. Настоящая прелесть Ар нуво. К слову, именно Глебова, прожившая долгую жизнь – без малого сто лет! – явилась ангелом-хранителем филоновского наследия. Но – обо всём по порядку…
В своей автобиографии художник сообщал, что он появился на свет в 1883 году, в городе Москве, а родители его — рязанские мещане. Проще некуда: «Мать брала в стирку бельё. Отец был кучером, затем, недолго, извозчиком». Констатирует, что рисовать начал рано – с трёх-четырёхлетнего возраста, да ещё в детстве «…был танцором и плясуном московских театров: Корш, Лентовского, Соколовского. Также для заработка вышивал крестиком, как и его сестры, полотенца, скатерти». Выучка ремесленника – с малых лет. Начальная школа в Москве, и – живописно-малярные мастерские в Петербурге. Красил крыши! Интересно, живы ли те поверхности, крашеные самим Павлом Филоновым?
Не довольствуясь скромным жребием, он посещал занятия в Обществе Поощрения художеств, где дошёл до натурного класса. Это означало, что и способность есть, и трудолюбие – до «натуры» следовало очень долго и скрупулёзно рисовать геометрические фигуры, античные слепки, натюрморты с горшками, фруктами и драпировкой.
Императорская Академия - высшее учебное заведение, дававшее право называться художником, показалась цитаделью застывшей архаики: «Поступил вольнослушателем в академию художеств, …в начале третьей зимы обучения в 1910 добровольно вышел». Далее Филонов говорит о том, что все годы обучения тренировался в копировании сюжетов старых мастеров, много писал с натуры, изучал природу вещей, людей и явлений, что привело его к исследовательскому подходу. Себя он так и аттестовал: я, дескать, художник-исследователь.
Перед нами - ученические работы Павла Филонова, где ещё нет своего почерка. «Ветер» и «Женщина в восточной одежде» — это проба кисти, обыкновенный реализм студиоза, но уже видна колоссальная трудоспособность и желание постигать истины. Серебряный век! Само время – такое тревожно-шальное - звало к аффектам, эпатажу и манифестам.
Филонов начинает экспериментировать, сходится с нонконформистами – Наталией Гончаровой и Михаилом Ларионовым, участвуя с ними в коллективных выставках. Среди товарищей – Велимир Хлебников, Алексей Кручёных, братья Бурлюки, Владимир Маяковский. Тогда все варились в пёстром «котле» эпохи, оформляя друг другу обложки сборников и афиши скандальных проектов.
На одной из экспозиционных витрин – совместная работа Филонова и Хлебникова. Рисунки к стихам и – профиль самого поэта. Здесь же – страницы книги самого Филонова «Пропевень о проросли мировой», где художник-поэт размышлял о судьбах Руси-крестьянской. С Хлебниковым его роднил своеобразный археофутуризм и чувствование будущего – в далёком прошлом. Отсюда – попытки сотворить новый язык на базе старославянских корней. «От Филонова, как писателя, я жду хороших вещей. Мировый расцвет тоже очень хорошо звучит», - признавался Велимир Хлебников.
Центральными экспонатами являются две картины из деревенского быта – «Коровницы» и «Крестьянская семья», восходящая к библейской тематике. Обе написаны в будоражащем 1914 году, летом накануне большой войны.
В 1910-х появляются первые «Головы», которые художник будет писать всю оставшуюся жизнь, правда, среди экспонатов есть лишь экземпляры, созданные в межвоенную эпоху. Человеческие лики, пугающие своей неприкаянностью, были чем-то средним между анатомической иллюстрацией и репортажем из Ада.
Вот - «Пир королей», символическая вещь, которую советские искусствоведы трактовали, как лучшее выражение тогдашнего состояния, когда «низы» – уже не хотели, а «верхи» – ни черта не могли. Уродливые господа наслаждаются последними деньками, а скорченная обслуга задумала неладное. Смертью веет ото всех – и от патрициев, и от рабов. Велимир Хлебников был покорён этой страшной и – приковывающей картиной: «Пир трупов, пир мести. Мертвецы величаво и важно ели овощи, озаренные подобным лучу месяца бешенством скорби». Тут же – кровавый хаос «Германской войны». Павел Филонов тоже воевал, хотя, никогда не видел в битвах упоения романтикой. В те годы неформальная творческая элита шла в общем строю. Отказаться от мобилизации? Упаси Бог!
Павел Филонов, конечно же, принял Октябрьскую Революцию - первое десятилетие советской власти было самым плодотворным, да и не только для художников. Искали новые формы и - форматы, вещали языком плаката, горели в жарких дискуссиях. Каким быть пролетарскому искусству? В 1919 году Филонов участвовал в «Первой государственной свободной выставке» в Зимнем дворце. Там-то он и представил цикл «Ввод в мировой расцвет» из 22 работ разных лет. Некоторые из тех картин можно увидеть и в «Зарядье» - например, «Цветы мирового расцвета», где розы напоминают не то помятые страницы книг, не то людей, не то – чудный город.
Постреволюционная эра – культ машин и механики. Всё вычерчивается и кроится, а человек – всего лишь набор деталей. Филонов поддаётся всеобщей страсти и пишет ряд картин, объединённых словом «формула». Есть «Формула космоса», «Формула вселенной» и даже «Формула весны». Но самая эффектная вещь – «Формула петроградского пролетариата» с гармоничным созвучием цветов, геометрии, лиц и зданий.
В 1920-х – начале 1930-х годов Павел Филонов – активный участник выставок, мероприятий и диспутов. Его захватила эта кипучая, пряная и пламенная буча с громадьем планов. События он отражал в картинах. Вот – «ГОЭЛРО» с фигуркой Владимира Ленина средь алых росчерков и линий на золотистом фоне. Да будет свет!
Однако вкусы менялись, а вольница 1920-х отступала перед холодноватой классикой. Швырнуть Венеру Милосскую с парохода современности, как мечтали футуристы, не получилось – ту Венеру не токмо вернули, но приделали руки, давши ей весло, кайло и сверло. Получилось пригоже да величаво – под стать имперской сверхдержаве. Всякому стилю – свой рассвет и своё угасание.
Конструктивизм, супрематизм, имажинизм и прочие «-измы» были признаны, если не враждебными, то – бесполезными и заумно-путаными. Филонову тоже намекнули, что его «Формулы» неясны пролетариату. Он пытался писать в более-менее реалистической манере, о чём повествует сюжет «Ударницы на фабрике ‘Красная заря’», но это был не его метод.
Бывают художники, легко меняющие направление в угоду заказчику, и это необязательно подонки, предающие Искусство – гибкость в творческой среде не является таким уж отрицательным качеством. Павел Филонов, напротив, остался верен своему курсу, хотя, они с супругой жили в кромешной бедности. Представленные картины 1930-х – это его всегдашняя манера – те же «Головы» и запредельные миры, а в композиции «Яблоки» трудно увидеть сами фрукты – какое-то заполошное лето, солнце и зарницы. Так и остался «смутьяном холста».
Умер Павел Филонов в 1941 году – вместе с тысячами других ленинградцев – простых, известных или даже знаменитых. Стояла первая зима Блокады…
Галина Иванкина
