«Никому не нужно хорошее образование»

– Николай Максимович, расскажите, пожалуйста, как либретто становится балетом? Как подбираются движения, есть ли общепринятая схема или система для перевода написанного текста в хореографию?

– Все это зависит, видимо, от таланта хореографа. В XIX веке либретто писались очень подробно, все балеты, все спектакли, и оперные, должны были быть с большим количеством деталей, бутафории. В либретто должно было быть все объяснено.

Потом в XIX веке было очень много мизансцен. Вот, допустим, в «Баядерке» есть вариация с кувшином, когда Никия бегает и якобы ищет Солора. В XX веке наоборот, Никия сидела у окна и играла на лютне, а Солор ходил и якобы прислушивался. Потом он ее вынимал из окна и они долго разговаривали. Никакого дуэта тогда не было, дуэт был поставлен Вахтангом Чабукиани уже в 1940 году.

Допустим, апофеоз шел очень часто отдельно. Тот момент, когда Никия вытаскивала Солора из озера и они возносились на небо, – это был отдельный акт. Закрывался занавес, давали свет, а в XIX веке еще не везде и выключался свет, люди выпивали шампанское, обменивались мнением, а потом открывался занавес и балет доигрывался до конца. И понятно, что этот апофеоз шел минут пятнадцать от силы, но это давалось отдельным актом.

Посещение театра было долгим делом, не как сейчас: пришли на два с половиной часа. «Лебединое озеро» в два акта у нас в Большом театре, «Спящая красавица» тоже. С одной стороны – это очень хорошо, а с другой стороны, задумка авторов, которые это создавали, была другая.

Но сегодня, когда я смотрю, уже третий акт для половины зала – лишний. Вообще для меня посещение Большого театра в последнее время было очень показательным: полупустой зал уже в начале спектакля, потому что очень много билетов не проданных у спекулянтов, а последний, третий, акт идет при откровенно полупустом зале. И сегодня так всегда.

Раньше на балете такого не было никогда, на опере бывало в те годы, особенно на русских операх, потому что это сложные и очень долгие произведения и не все люди это выдерживали. Оставались меломаны и те, которые действительно интересовались. Но на балетах – никогда. А сейчас... Потому что истинные ценители не попадают, а простой публике это и не надо, она уже отметилась на телефон, шампанское выпила и у нее дальше уже какие-то свои планы.

А как подбираются движения? Ну это уже зависит от балетмейстера. Были такие гении, как Петипа, которые в прологе «Спящей красавицы» использовали какие-то движения и потом в вариациях Авроры, все эти движения, которые они не использовали у Феи Сирени и пяти фей из ее свиты, они потом это развивали. Вот такой был даже момент, и он и сейчас прослеживается, в тех осколках хореографии, которая осталась.

До XX века хореография дошла в приблизительном варианте, потому что ее передавали разные исполнители. И не надо забывать, что в традиции русского балета было, что для любой новой исполнительницы добавлялись какие-то ей присущие элементы. Иногда целиком менялась вариация, иногда вообще хореография менялась на ту же музыку, а иногда музыка менялась. Ну и так далее.

Сейчас, когда есть фонды... Ну вот просто на моей биографии на Symphony in C Баланчина трижды обновляли лицензию в Большом театре и три раза балет переделывали, потому что каждый раз приезжали новые репетиторы и они говорили, что они лучше знают, чем те люди, которые это танцевали в оригинале. Видеоозаписи смотреть нельзя, оспаривать нельзя. Это ужасно. Я все роли в балетах Ролана Пети готовил конкретно с ним, но его ассистенты показывают абсолютно другое. Спорить с ними – нельзя, права у них в руках.

Балеты Григоровича я вообще смотреть не могу, которые я танцевал десятилетия и, как известно, был одним из главных исполнителей. А сейчас там просто нет половины текста. И когда я Денису Родькину и Эле Севенард после просмотра «Щелкунчика» говорил, что тут должно быть то-то, а там другое и спрашивал: «Вам кто-то это показал?», в ответ: «Нет». Руководитель текста не знает, педагоги не знают, они никогда это не танцевали. И то, в каком состоянии находятся спектакли, – это катастрофа.

Пока не заменят этих людей на профессионалов – ничего не будет. Балет больше не развивается ни в одном театре мира, потому что все труппы возглавляет середняк, и я об этом говорю последние пятнадцать лет без остановки.

Ну ладно, вы не любите Цискаридзе – хорошо, я с этим согласен и это тоже позиция, никаких проблем. Но в истории Большого театра был Уваров, Филин, Клевцов, Белоголовцев, Гуданов, к ним можно по-разному относиться, но это Народные артисты. Кто-нибудь из них работает в труппе? Кого-то пригласили хотя бы репетитором? Нет. Никто даже такого предложения не получил. Потому что они Народные артисты, потому что они имеют право что-то сказать и поэтому безвестному руководителю они не нужны.

Вот вам, пожалуйста, это все Народные артисты, мое поколение, которые, на самом деле, должно сегодня работать: давать классы, репетировать и так далее. Понятно, что каждый это будет делать в меру своих способностей, в меру своего дарования. Я не говорю, что у кого-то получится, у кого-то не получится, я просто говорю, что так должно быть.

Когда я слышу некоторые фамилии людей, которые сегодня репетируют тореадоров, характерные танцы... Юлю Малхасянц – лучшего педагога в Большом театре, лучшую исполнительницу – выжили из театра. И этому, причем, помогли ее ученицы, с большим удовольствием, чтобы занять ее место. Вот вам, пожалуйста. Потому сегодня характерные танцы, чем Большой театр всегда гордился, смотреть там невозможно.

Когда меня спросили про одного мальчика, который является педагогом-репетитором всех массовых сцен, характерных сцен, мне говорят: «Коля, а кто это?». Вы знаете, всю свою жизнь я его видел только в одном спектакле, если честно, в других просто не помню. В «Лебедином озере», во время бала, там люди с трубами стоят и перед моим выходом в Злом гении они дудели в них. И вот я его видел всегда со спины, перед тем как выбежать на сцену. Когда я выходил принцем, он где-то наверное стоял, и я его не помню вообще. Вот этот человек теперь – основной репетитор кордебалетных сцен. И вот что будет? Катастрофа! Ничего не будет.

Ну опять-таки. Это катастрофа для кого? Для нас, для тех, кто любит балет.

Я очень часто от чиновников слышу: «Билеты же проданы». То, что полупустой зал, то, что половина, основная часть билетов и это видят все зрители, находится у спекулянтов на руках, никого не интересует. Но в кассе они-то правда проданы, отчет ведь идет оттуда.

Вы знаете, когда я стал ректором, я был поражен. На самом деле об эффективности школы свидетельствует только одна вещь. Вот чем вы больше выдадите красных дипломов – тем лучше, никому не нужно хорошее образование, лучше выдать красный диплом. И дальше вы должны дать отчет, что вот у вас сто человек выпустилось и все эти сто человек устроилось на работу. Пусть они на следующий день уволятся, но вот этот отчет, что они устроились на работу по той квалификации, что вы их выпустили, – вот это самая главная бумага. Слава Богу, у меня сто из ста, но это не может быть показателем – это глупость. И красный диплом не является показателем, показателем являются знания.