Русские Вести

Николай Иванов Я отвечаю за литературу


Военная стезя меня догнала

Владислав ШУРЫГИН. Николай Фёдорович, большая часть вашей жизни прошла в рядах Вооружённых Сил, армия стала главной темой творчества. Как состоялся выбор этой судьбы? Почему вы стали военным?

Николай ИВАНОВ. Тут несколько причин. Отец у меня был фронтовик, брал Кенигсберг, был пулемётчиком, и там, под Кенигсбергом был ранен, потерял сознание и очнулся, когда почувствовал, что его кто-то лижет ему лицо, он открыл глаза – а это санитарная собака с волокушей. Она рыскала среди руин в поисках раненых, он перекатился на волокушу и очнулся только в госпитале. Так он остался жив. Та собака спасла отцу жизнь. За те бои был награждён Орденом Отечественной войны. Поэтому я вырос на его рассказах об армии, о войне. Ему повезло, он очень гордился офицерами своей части. Всегда отмечал их подтянутость, порядочность, заботу. Что сначала солдата накормят, а потом сами едят. Для него это были какие-то знаковые, святые воспоминания, и он ими очень дорожил всю жизнь. Мама Анна Григорьевна тоже прошла через войну, была партизанкой. Награждена медалью «Партизану Отечественной войны», Орденом Отечественной войны и Красной Звездой. Её отец, мой дед, был комиссаром партизанского отряда, он погиб при прорыве, из окружения. К тому же я жил на Бряньщине, где шли тяжёлые бои. Сразу за селом были старые окопы, траншеи. Часто попадались снаряды и «крылатки» - так мы называли миномётные мины. Находили и останки солдат на полях. Трактора распахивали поля и вскрывали засыпанные траншеи, с погибшими в них бойцами. И меня, помню, поразило отношение жителей села. Однажды нашли останки солдата и для костей сделали гроб для перезахоронения, гроб маленький, ну, как сейчас хоронят. А тогда наши сельские возмутились! «Это был солдат, а не мальчик! Что вы сбросили кости в этот ящик? Делайте настоящую домовину, делайте настоящий гроб, как солдату, как человеку». И тот маленький гробик куда-то забросили, а сделали большой, настоящий гроб для солдата.

Во-вторых, я много читал, и очень любил военные книги. Книжки про пограничников, про войну. И однажды мне попались две книжки: «Уходим завтра в море» - это про тбилисских нахимовцев, и «Счастливый день суворовца Криничного». Они меня тогда поразили, я понял, что, оказывается, и мальчики могут быть военными. И, конечно, стал мечтать о суворовском училище. Сказал об этом отцу, отец спросил у военкома – где и что? Военком пообещал помочь. И однажды, после восьмого класса, когда я копал торф на болоте, приехала сестра на велосипеде, и прокричала, что меня вызывают в военкомат, а это 25 километров от нас в Суземке. Там мне предложили поступать в суворовское училище. Экзамены я сдал уверенно...

Владислав ШУРЫГИН. Скажите, а как получилось, что вы, вдруг, выбрали военную журналистику? Ведь старт в суворовском учили был командный. Вице-сержант, вице-старшина. И вдруг потом львовское военно-политическое училище, журналистика.

Николай ИВАНОВ. Тут своя история. У меня отец часто писал в газету. Как тогда говорили, был селькором, сельским корреспондентом. И я этим очень гордился. Вот прошло какое-то событие – обмолот зерна там, или кого-то наградили орденом, медалью, ну, прошло событие и прошло, и вдруг об этом пишет газета, а внизу стоит подпись моего отца. В этом было для меня что-то таинственное и совершенно непостижимое. В суворовском училище, как все, наверное, в этом возрасте, какие-то стихи писал. Командиры это заметили и, естественно, привлекли к работе в стенгазете, а потом однажды я взял и написал замету в окружную газету «Красный воин», Дмитрий Азаров был редактор, полковник. И меня опубликовали! Это был переломный момент. Я начал более – менее регулярно туда писать и потом твёрдо решил – пойду в военные журналисты. Командиры говорили, Николай, мы хотим, чтобы ты стал генералом, ты пойдёшь в московское ВОКУ. У тебя получается командовать, не губи карьеру. Какая журналистика? Ты там и полковника не получишь, это же журналисты военные, а ты – командир. Но я уперся – отпустите меня в журналисты! И мне подписали рапорт на Львовское военно-политическое училище журналистов. Но командная стезя от меня никуда не ушла. Она меня догнала в Афганистане. Я прибыл туда в дивизионную газету Витебской десантной дивизии и как её корреспондент сразу начал стал ходить с её подразделениями на операции, на «боевые», как тогда говорили. На операциях, на которые шло свыше полка, обязательно должен был быть журналист от редакции. И после нескольких таких выходом, меня начали специально «заказывать». Журналиста всё равно надо посылать, и командиры говорили: «А вот пусть с нами Иванов идёт». Потому что я не разыгрывал из себя какую-то «белую кость», а когда надо было, когда штатные командиры выбывали из боя по причинам ранения или гибели, то заменял их. Ездил командиром на подвозе, в колонне сопровождения, даже сидел старшим в засаде, чем я только ни командовал! Я был как бы свободный офицер, который мог заткнуть любую дыру. И то, что я получил медаль «За отвагу», по-моему, первый журналист после Великой Отечественной войны, это, наверное, как раз вот эта командирская жилка и проявилась.

Владислав ШУРЫГИН. Было прекрасное училище, мы его оба помним, которое готовило военных журналистов, это наша альма-матер. Сегодня военных журналистов в офицерском звании военные училища больше не готовят. Может быть, военная журналистика как профессия не нужна? И что такое военная журналистика? Как вы её видите?

Николай ИВАНОВ. Быть военным журналистом – это в первую очередь жить жизнью войск и уметь добывать материал. Невозможно стать настоящим журналистом вдали от армии, наблюдая со стороны. Потому что в военной журналистике нельзя придумать и описать какие-то события, не участвуя в них. И, если идёт марш-бросок, то, чтобы описать это, ты должен идти вместе с солдатами на марш-броске. Я попал в десантные войска, и как я мог описать парашютные прыжки, если сам не прыгнул ни разу? Поэтому военная журналистика – это личное участие, военная журналистика – это собственная военная биография.

Владислав ШУРЫГИН. Вы были десантником. И сколько выполнили прыжков в итоге?

Николай ИВАНОВ. В моей книжке воздушно-десантной подготовки записано 59 прыжков. Но это не точная цифра. В ВДВ была практика, когда мы иногда прыгали за других. Каждый десантник в год должен прыгнуть не менее пяти раз, тогда ему рассчитывается служба год за полтора, ты подтверждаешь свою квалификацию. Но прыжки – не каждый день, люди готовы прыгать, но может испортиться погода, и прыжков нет, затем офицер уезжает в академию учиться, он выпадает на два-три месяца, когда идут прыжки, или он попадает в госпиталь, и мы тогда прыгали за своих друзей. Это такая маленькая хитрость, о которой уже можно рассказать.

Владислав ШУРЫГИН. Афганский поход – десятилетняя война это целая эпоха и в истории страны. Афганистан – это особый мир, уже сколько лет прошло, но до сих пор это «палящее солнце Афганистана» над всеми, кто там был, оно светит. Чем он стал для вас?

Николай ИВАНОВ. Один только штрих. Я время очень часто оцениваю по тем песням, которые запели об этом времени. Вот в Афганистане запели много песен, а в Чечне, заметь, – нет. «Чеченские» песни – это переделанные «афганские», вот как-то так сложилось. «Афган» всех нас опалил. Но в этом огне было и что-то очистительное, благородное. Мы были уверены, что участвуем в каком-то большом походе. Что делаем важное дело. Это был последний великий поход нашей Советской Армии. И он не был захватническим, как бы сегодня это не хотелось кому-то представить. Мы и сражались, но и созидали - строили школы, больницы, заводы и плотины, помогали арыки восстанавливать. Поэтому сегодня, спустя почти тридцать лет после нашего ухода, даже бывшие непримиримые враги нас вспоминают с уважением и некоторые даже признают, что зря сражались против «шурави». Об американцах, которые уже, между прочим, почти восемнадцать лет там воюют, они так не говорят. И моя первая повесть «Гроза над Гиндукушем» была посвящена Афганистану. Она, скажем так, «выстрелила», её главы опубликовали в «Красной звезде», потом полностью в журнале «Октябрь». За неё я получил премию Николая Островского. После неё мне предложили перейти в центральную прессу, в журнал «Советский воин».

Военкор Николай Иванов в Афганистане, 1982 г.
 

Владислав ШУРЫГИН. Если говорить о примерах, есть у вас какая-то собственная история – военная или фронтовая, которая для вас является примером того, что такое офицерская честь, боевое товарищество?

Николай ИВАНОВ. Для меня пример один, самый яркий, это моя личная судьба, когда я попал в заложники в Чечне. И когда договорились о моём освобождении, в Чечню прилетели два оперативника, подполковники Евгений Расходчиков и Геннадий Никифоров, бывшие сотрудники «Альфы». Они прилетели на этот обмен, но, как это обычно бывает, в таких случаях, обе стороны не доверяли друг другу и их долго проверяли. Перевозили с места на место, тянули время. В конечном итоге обмен назначили на 9 часов вечера в горах, на какой-то на тропе, и они согласились идти туда меня освобождать. Вместе с бандой идти! По дороге оба выдернули чеки из гранат, мол, без глупостей! Если что, взрываемся все вместе. Такая ситуация была. Но снова начались хождения по горам и затяжки. Нужно было возвращаться, но они остались с боевиками, надеясь на то, что смогут меня освободить. А для своих они пропали на полтора суток. В Москве уже не знали что думать. Их жёны Людмила и Раиса уже от горя почернели. И когда мы вернулись, они своим мужьям задали очень важный для меня лично вопрос, – кто такой Иванов и стоило ли ради него рисковать жизнью? Они ответили – конечно, стоило!

Это – очень важно для офицера, для твоего поведения в этой жизни, для того, что ты значишь в этой жизни, пойдут тебя выручать, или не пойдут, найдутся люди, друзья, которые встанут рядом, или не найдутся. Вот мне повезло, нашлись те, которые пошли.

Горькая азбука плена

Владислав ШУРЫГИН. Вы очень редкий человек, который имеет печальный и страшный опыт плена. Что это за опыт?

Николай ИВАНОВ. В плену опыт – это каждый день новая страничка, которую ты сам пишешь, часто своей кровью и болью. У меня заболел зуб, естественно, лекарств не дали, ничего не дали, и я попросил плоскогубцы, чтобы самому зуб вырвать, они говорят – можем только прикладом выбить. И я так машинально, может быть, чисто по-деревенски, говорю, дайте тогда кусочек сала, я приложу, сало оттягивает боль, и тут мне приклад летит в лоб –какое сало у мусульман? Или в одной из ям я нашёл какой-то платок, повязал на голову, потому что голова стынет под землёй, октябрь месяц уже. Я повязал голову, но повязал этот платок так, как повязывают «банданы», и тоже тут же получил прикладом в лоб – ты что, федерал? Ты что, сидишь у нас в яме, а строишь из себя федерала? Такая вот горькая азбука плена.

Владислав ШУРЫГИН. Этому посвящён ваш роман «Расстрелять в ноябре»?

Николай ИВАНОВ. Да. Меня, что интересно, очень поддержало в плену то, что я всё-таки писатель. В один из дней, на дне ямы где я сидел, я себе сказал – если я выйду из плена, я напишу книгу об этом. И с этого момента во мне как бы жило два человека. Я – тот кто сидит в этой яме, живо человек и другой, тот кто всё это видит как бы со стороны. Я анализировал, как я себя веду, как я себя держу, опускаюсь я, или не опускаюсь, позволяю себе какие-то такие вещи, за которые мне будет стыдно, или нет. Вот это постоянно держало меня на каком-то контроле. Потому что я хотел писать о человеке, который несмотря ни на что, сохранил человеческое достоинство и ничего не выдумывать, не прятать. Я хотел написать честную книгу о кавказском пленнике конца двадцатого века.

Владислав ШУРЫГИН. Сколько вы пробыли там?

Николай ИВАНОВ. 113 дней. 113 дней и семь ям. В ямах пленников держать очень выгодно, потому что не надо большой охраны, опустили в яму, сверху борону бросили, гранатные растяжки поставили – и никакой охраны не надо. Ямы были разные. Комфортные, где можно вытянуться, и такие где в которых можно было только лежать в позе эмбриона, стоять только на коленях. Двадцать семь расчёсок в длину, двенадцать расчёсок в ширину – была и такая яма.

Владислав ШУРЫГИН. Странно. В яме у вас была расчёска?

Николай ИВАНОВ. Да, я некоторые вещи сохранил. Это опять же азбука плена – во время пленения, захвата сохранить на себе как можно больше одежды и каких-то предметов. Первое, что я сделал, это сломал авторучку, и она осталась у меня, я порвал и выбросил браслет на часах, а их спрятал, пока была минутная суматоха. Я разорвал рубаху, и она осталась у меня, хотя костюм потом отобрали, потому что был более-менее хороший, и туфли отобрали. А время тянулось настолько медленно, что я запрещал себе думать сразу обо всём. Вот сегодняшний день я буду вспоминать только о работе, только о первом этаже. Кабинеты какие, кто здесь сидит, как сидит, как их звать, как бумаги были расположены. Потому, что если я подумаю сразу обо всей налоговой полиции, о Маросейке-12 своей любимой, то о чём я буду думать завтра? Следующий день – следующий этаж. Чтобы не опуститься, оказалось очень важно – не потеряться во времени. Я специально два календарика вёл. В один дни записывал, а в другом вычёркивал.

Владислав ШУРЫГИН. Вы сидели вдвоём с кем-то?

Николай ИВАНОВ. Мы сидели втроём. Это был водитель машины, на который мы ехали, и Борис Таукенов, с кем мы уехали из посёлка. Нас и освободили с разницей в неделю...

Владислав ШУРЫГИН. А судьба этих похитителей неизвестна?

Николай ИВАНОВ. Двоих. Был уничтожен Рамзан, главарь банды, который нас захватил. Омские омоновцы на блокпосту его остановили, все документы в порядке, пропустили, но он не сдержался и по-чеченски сказал: «Козлы, ждите, я вернусь, и вернусь не один, всех вас здесь на месте положу». А один из омоновцев был родом из Грозного, хорошо знал чеченский язык. Сразу связались со следующим блокпостом и там уже его машину досконально проверили, обнаружили оружие. Он попытался сбежать, но был застрелен. А ещё, спустя пару лет, после плена был звонок от «Боксёра», охранника, который всё время грозил мне уши отрезать, всё время ножичком играл и придурялся – ох, как я отрежу тебе уши! Вышла книга о плене и, вдруг раздался ночью звонок. «Это полковник Иванов?» Я говорю: «Да». «Это «Боксёр», помните, уши хотел вам отрезать?» Я мгновенно сел на кровати, сон как рукой сняло. Говорю: «Помню!». «Мне попалась ваша книга, я её прочёл, я вижу, что вы всё честно написали, вы не стали выставлять себя героем в этой ситуации, вы написали всё правильно, и я хочу извиниться перед вашей семьёй за те страдания, которые мы вам причинили». Такой вот странный финал истории...

Я метла новая, но мету по-старому

Владислав ШУРЫГИН. Вот вы возглавили одну из самых легендарных творческих организаций – Союз писателей России. Вы – военный писатель, вы – офицер...

Николай ИВАНОВ. Это мне ставили в упрёк при выборе, когда было голосование. Один из упрёков был – как, он же офицер, и что он понимает в нашей творческой работе?

Владислав ШУРЫГИН. Тогда вопрос задам – как вы себя чувствуете в кресле, в котором до вас сидели такие громадные наши вершины Соболев, Бондарев, Михалков?

Николай ИВАНОВ. Когда меня избрали, первое, что я сделал, я поехал на Новодевичье кладбище, нашёл могилу Леонида Соболева, первого председателя Союза писателей, я пришёл к нему, положил цветы, поправил всё на могиле. Для меня это очень важно сотрадиции Союза, хранить созданное моими предшественниками: Соболевым, Сергеем Михалковым, Юрием Бондаревым, Валерием Ганичевым. Это имена, которые знает весь мир! И, когда после нескольких первых месяцев работы, мне сказали, что вот новая метла по-старому метёт, я сказал, что это самый большой комплимент для меня. Метла новая, но не то, что по-старому, но я не предам идеалы тех моих предшественников, которые были. Я не сверну, не перевернусь на 180 градусов, и не стану вытаптывать вокруг себя землю и говорить, что с меня всё тут начинается.

Владислав ШУРЫГИН. Весь девятнадцатый и двадцатый век русская литература выполняла роль духовного лидера нации. В предыдущие века ею была религия, а потом появилась великая русская литература. Но сегодня мир интернета, мир, который позволяет создавать любые виртуальные миры, мир, в котором информация начинает обращаться со скоростью света. Книги, как носитель информации, очевидно стареют. Вот, по-вашему, какая роль и какое место литературы в жизни России сегодняшней?

Николай ИВАНОВ. Писатели, конечно же, в силу того, что они больше размышляют, больше думают над словом, работают над словом, они не так мобильны, как интернет-пользователи, блогеры, и последние вроде как выходят на первые роли. Вот этот получил 100 «лайков», а тот 500 и 10 «перепостов». Но если мы побежим за ними, мы потеряем литературу. Писателю важно остаться со словом. Важно остаться в одиночестве, важно остаться с чистым листом бумаги и не дёргаться, не спешить. Конечно же, мы должны учитывать время и читателя сегодняшнего – его более клиповое мышление, его динамичность. Я не знаю, если бы сегодня начал публиковаться Толстой со своими огромными абзацами, был бы он прочитан до конца, или нет. Литература меняется. Эпоха тяжеловесных романов уходит. Снова возвращаются малые формы – рассказы, повести, хотя ещё по прежнему можно писать на любой, даже небольшой книге «роман». Но при этом, писателю важно не сорваться, не побежать вслед за блогерами, не побежать вслед за модными авторами, которых вдруг начинают раскручивать издательства. Издательства сегодня плачут, что падают тиражи, здесь отрицательную роль играют сами издательства. Для коммерческих целей они литературу разбили на сектора, разбили литературу на серии. И сейчас обычную книгу просто не берут, потому что она не вписывается ни в какую серию. Ты должен писать книгу именно вот этой серии и не одну. И быстро, потому что, если в серии не выходит четыре-пять книг в месяц, она забывается, гаснет. Поэтому издательству нужны под каждую серию авторы, авторы, авторы. Это уже не литература, а конвейер! Отработал ты тему, не отработал – не важно, надо выпустить книгу. Какая тут работа над словом? Какой сюжет. Эту литературу нужно мерить километрами, она ни о чём.

Но, несмотря на это, сохраняется поток новых читателей, людей думающих, людей, которые любят чтение, которые любят слово. Пишет не на потоке, а действительно творит.

Владислав ШУРЫГИН. А есть ли сегодня военная литература?

Николай ИВАНОВ. Я бы термин «военная литература» не употреблял, есть литература о войне. А лучшая литература двадцатого века – это всё-таки литература о Великой Отечественной войне, ну, как мы говорим. Но эта литература должна выйти из окопа, она должна не только для военных быть, она должна быть общегражданской. Но вот беда, и в этом жанре, как только человек начинал писать его тут же в издательстве запрягали, ставили на поток – пиши! В год не меньше трёх книг! Но он ещё и писать-то толком научился. И эта скороспелость просто выжигала автора. Если в первых произведениях ещё дышал талант, горела божья искра, то глядишь, через год это была уже мертвенная «текстуха» на тему бум-бах-трах! К сожалению, многие ребята, которые «выстрелили», потом на 90 процентов оказались скороспелками и не превратились в писателей. Они могут написать на заказ, но это не будет литературой.

Владислав ШУРЫГИН. Насколько в вас сегодня живёт военный Иванов и насколько он внутри вас уживается с писателем Ивановым?

Николай ИВАНОВ. «Военность» мне не мешает. Она даёт определённую дисциплину, дисциплину исполнительности, а это в моей сегодняшней работе крайне важно. Союз необходимо восстанавливать, вытаскивать из застоя. Нужно наладить работу аппарата, работу с авторами и здесь мой военный опыт более чем востребован. Мне моя «военность» даёт системность, но она ещё даёт мне нравственное право не опускать глаза, потому что я никого не предал и не подставил в своей жизни, и очень хочу, чтобы в Союзе писателей России были такие же отношения, открытые, и чтобы оценка была по конечному результату. И для меня очень важен девиз, который я много раз слышал от своих командиров, – «Делаете вы, а отвечаю я!». Вот брать на себя ответственность, не увиливать в сторону это наше, военное. Делаете вы, а отвечаю я! Пишете вы, а отвечаю я за литературу я...

Фото в анонсе:  Сергей Чаплыгин

Владислав Шурыгин

Источник: zavtra.ru