18 июня художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин отмечает 81-й день рождения. А возглавляемый им театр вскоре отметит 260-летие. К этой дате строители должны закончить реконструкцию исторического здания в Театральном проезде. Пока Юрий Мефодьевич встретился с корреспондентом «Известий» в филиала Малого театра на Большой Ордынке.
— В Малом театре вы всю свою жизнь. Застали легендарных стариков, работавших еще в Императорском театре.
— Да. Это Турчанинова, Рыжова, Яблочкина, которая была награждена императорскими наградами. У Пашенной я учился в Щепкинском училище. Из мужчин застал Межинского, Царева, Зубова Константина Александровича, который был главным режиссером. Это всё артисты-гиганты, таких сейчас нет. Я вхожу в десятку старейших актеров театра. Но из этой десятки я самый молодой (смеется).
— Кого вам не хватает?
— Из них? Да всех бы вернул, если б мог. Но если реально смотреть на вещи, не хватает сейчас нам старух. Как ни странно.
— Правда? Столько артисток сидит без работы.
— Ведь и рабочих очень много без работы. Поэтому в Москву в поисках работы многие приезжают. Все зависит от надобности и возможностей.
— То есть какие-то особые старухи нужны?
— Нет, не особые. У нас есть подходящие по возрасту. Не хотелось бы называть фамилии, потому что они известные. Но они не могут играть. Трудно передвигаться, ноги не держат. И я тоже уже чувствую — ноги не те. Болезнь возрастная, а наша профессия вся в движении.
В принципе у нас есть следующий возрастной эшелон, помоложе — 50–60 лет. Они пока не видят себя старухами. Но лет через пять как раз займут нишу, которой нам сейчас недостает.
— Ваши артисты довольны зарплатой?
— Кто может быть ею доволен? Как всегда, у молодых зарплата меньше, чем у пожилых. Хотя им нужно больше. Но пожилым сейчас всё больше надо на лекарства. Вот и дилемма. Дай бог здоровья ребятам из фонда «Артист», который возглавляют Мироновы — Женя и Маша. Они помогают старикам и мне в том числе.
— Как они вам помогают?
— Лекарствами. В прошлом году они увидели, что у меня юбилей. И прислали сертификат, который наша медчасть потратила на лекарства мне и нашим артистам. Фонд правильно рассчитал. Всё дорожает, и даже актеры с регалиями не могут себе порой позволить жизненно необходимые препараты. Если хочешь жить — покупай. А не на что. Об этом я говорю, не стесняясь. Знаю многих актеров, которые прикованы к постели, и ребята им помогают вот этим сертификатом.
В русской традиции быть добрым человеком. Хотя доброта не так часто встречается сегодня. Если у нас в театре есть человек нуждающийся, мы не ущемляем его в зарплате. А если не дай бог болеет, навещаем, медчасть приезжает на дом. Не всегда деньги главное — можно отправить корзину с фруктами или просто позвонить. Это традиция Малого театра.
— У вас столько подарков в кабинете, можно музей организовать.
— Раньше я всё держал в историческом здании, сейчас эти вещи переехали сюда и ко мне домой. Разбирал бумаги, обнаружил массу интересного: фотографии, книги с надписями, запонки очень хорошие — золотые с перламутром. Кто дарил, не буду говорить. А еще сабли, картины. Жду — не дождусь, когда мы переедем вместе с подарками обратно в старый кабинет.
— Как отметите юбилей?
— Открытием старой сцены. Делаем всё возможное, чтобы открыться в октябре. Ремонт мощный уже сделан. Главное было укрепить фундамент. Там же под театром река Неглинка. И периодически она напоминала о себе. Когда Большой театр реставрировали, нас затопило. А теперь мы стоим на бетонном «столике». Не страшен никакой потоп. Когда углублялись под землю, строители нашли множество артефактов — монеты, посуду прошлых веков. Как откроемся, мы всё покажем.
— За чей счет ремонт?
— Театр не искал спонсоров. Всё сделали за государственный счет. Строители работали без задержки, даже с опережением, и вот вместо 2018 года мы откроемся в 2016-м. 260 лет не такая круглая дата, но всё-таки 260.
— Когда реставрировали Большой театр, нашлось много недовольных. Говорили, что дух театра ушел. Не грозит ли это Малому?
— Нет. Когда-то наши старики просили: «Всё, что хотите делайте, только не вскрывайте крышу». Все верующие были, говорили: когда открывается крыша, то души улетают. А ремонт нужен был. В войну бомба попала в Малый театр — крыша текла. Так что, «надо, Федя, надо» (смеется).
Старики имели в виду не только души актеров, а еще драматургов, писателей. Однажды я вспомнил их. В театр раньше водили коллективно школьников. Они вести себя не умели. Мы отыграли «Горе от ума», вышли на поклоны. Со мной рядом 30 артистов, среди них Полякова, Быстрицкая. А из зала — свист. Дети так свою благодарность выражали.
Быстрицкая в ужасе смотрит на меня — мол, надо как-то ответить, остановить это безобразие. Я говорю: «Дорогие ребята, вы немного перепутали, это не стадион, а театр. Вон там, в амфитеатре сидел Гоголь. Он приходил сюда смотреть свою пьесу. А там — Грибоедов. А здесь бывал Чайковский, который своего «Евгения Онегина» поставил сначала со студентами, в Малом театре». И вдруг — тишина, а потом овация.
— Пробрало.
— Наверняка. Помимо нововведений в образований, я бы еще ввел театроведение как дополнительную дисциплину. Чтобы детям рассказывали, что такое театр, в чем можно сюда приходить, в чем нельзя. Раньше в театр приходили со сменной обувью. А сейчас забыли про нее. Но в провинции еще помнят. Там до сих пор уважительное отношение к театру и артистам. Люди надевают свои лучшие платья, белые рубашки. Я очень люблю играть в провинции.
— Про Малый театр говорят, что он не старый, а старинный. У вас в почете традиции, вы не экспериментируете с режиссурой. Это намеренно?
— Да. Кто, если не мы? Вера Николаевна Пашенная нам, студентам, говорила: «Когда играете, вы должны оставлять на сцене кусочек своего сердца». Я ее спросил: «Как это, кусочек сердца?» Она улыбнулась: «Ну ты сейчас не поймешь. Потом, может быть, через несколько лет». Так и случилось.
Главным твоим партнером в театре является зритель. Нужно отдавать ему всё, на что ты способен. Не умрешь. Наоборот. Заснуть не сможешь — адреналин и мысли хорошие не дадут.
— Классический репертуар конечен. Каждый год не будешь ставить Островского и Чехова.
— Будешь. Да каждый год и не надо. Вот у нас идет «Ревизор». Это седьмая постановка с момента его написания в 1836 году. Не так много за 180 лет. Я сам когда-то в спектакле Ильинского играл Хлестакова, а потом дважды ставил эту пьесу. Один раз вместе с Евгением Весником, который когда-то сам был Городничим.
— Вам не нравятся эксперименты?
— А зачем? Все равно в умах зрителя происходит осовременивание классики. Не надо раздеваться и оголяться, чтобы тебя поняла молодежь. Сыграй, как классик написал. Не надо ничего изобретать.
Я бы ввел запрет на нецензурные слова. Язык не поднимется вставить слова, которые автор имел в виду, но вместо них поставил многоточие. Если ты настоящий артист, послать человека можно даже молча — да так, что он долго еще не вернется.
— Был ли в Малом театре актер, поразивший вас своим гением?
— Их было несколько, но вот один — народный артист СССР Александр Алексеевич Остужев — особый случай. Он играл, будучи глухим. Великий актер был очень одиноким человеком. Жил скромно, в маленькой квартирке в Козихинском переулке. Потом его переименовали в Остужевский, а сейчас вернули прежнее название. В комнате стояли железная кровать и верстак, он любил мастерить. Потом он заболел и стал глохнуть. Из-за этого недуга Остужева практически списали. А в 1935 году в театре ставили «Отелло», и из жалости он был назначен на главную роль в третьем составе.
Делать ему было нечего, но текст он знал и на репетициях присутствовал. И вот — прогон, а артист из первого состава заболел, второй тоже оказался болен. Сидят и думают отменять премьеру или нет. И кто-то сказал: «Остужев сидит в зрительном зале — попробуйте его». Ему было на тот момент 60 лет.
Он вышел и всё сыграл, да так, что потом его признали лучшим исполнителем Отелло не только в СССР, но и за рубежом. В день премьеры его на поклоны вызывали 37 раз. И играл он этот спектакль несколько лет. Вот такая у нас профессия. Из немощного может сделать звезду, из больного — здорового. За это ее и люблю.
