Борис Калачев — член Союза писателей России, член Российского философского общества, Заслуженный сотрудник органов внутренних дел Российской Федерации.
Митя, или В августе 2022-го
Посвящается двоюродному деду Дмитрию Дмитриевичу
Алексееву (1903-1984) — ветерану Великой Отечественной войны
гвардейскому офицеру-пехотинцу,
уроженцу г. Сапожок Рязанской области.
Митю Алексеева — добровольца из рязанского городка, смышлёного парня крепкого телосложения, грудь бочкой, рыжекудрого балагура с иссиня голубыми глазами — зачислили в один из батальонов территориальной обороны Народной милиции Донецкой Народной Республики. Занимался там ремонтом стрелкового оружия разных стран, исторических времён и образцов. Зарекомендовал себя хорошим мастером. Вскоре фраза: «Митя починит!» — стала расхожей.
Как-то раз, перебирая нехитрую амуницию, Алексеев обнаружил, что на пончо, которое использовал вместо плащ-палатки, расклеился шов. Непорядок! Осень скоро, с ней дожди, ветер, а укрытие от непогоды неисправно. Отпросился Митя у взводного в город, по-быстрому, туда-обратно. Получил добро и скорым шагом с утра двинулся за клеем «Момент» в хозяйственный магазинчик, тот, который возле перекрёстка дорог расположен. В него захаживал периодически за разной мелочёвкой, да и продавщица Надя там работала миловидная и нрава весёлого.
Добрался Митя до магазинчика, перекинулся шутками с Надеждой, поддержал морально: «Какая ты молодец, не уехала, как другие», — оплатил клей, положил тюбик в подсумок разгрузки «Смерш», вышел на прокалённый солнцем воздух. А жарюга стояла чрезмерная, оранжевый уровень погодной опасности объявлен, и вообще лето, особенно август, выдалось аномально знойным. На небе — ни облачка, ни дождинки. Может, янки климатическое оружие применяют? У наших наверняка тоже имеется. Погодите, зимой узнаете, что такое сибирские морозы! Размышляя на эту тему, Митя купил сочных абрикосов у бабушки Клавы, притулившейся возле магазина в тенёчке деревьев.
– Херсонские! — уверила та, укладывая налитые соком янтарные плоды в кулёк из местной газеты «Тёщины блины».
С кульком, прижатым к разгрузке, вышел Алексеев на обочину шоссе по направлению к части, снял изрядно выцветшую армейскую кепку, вытер пот с покрытого веснушками лба. Синхронно движению руки над крышами домов прошелестело. Артобстрел! Секунды через три прогремел взрыв. «155-й, натовский, — прикинул Митя. — Опять, нелюди, из трёх семёрок лупят!» привычно резко соскочил с асфальта вбок, в кювет, и проскользнул в широкую водопропускную трубу под дорогой. Удачно убежище это рядом оказалось! Знал, за первым выстрелом последуют другие, а где грохнут — неизвестно. Жизнь-то одна человеку даётся, не хватало ещё от дурного снаряда помереть. Бросил взгляд на циферблат часов — 09:13. Натужно взвыли сирены воздушной тревоги. «Бабушка! С ней что? Надо бы в убежище отвести». Так же ловко, как и проник, покинул трубу, оставив внутри кулёк.
Пенсионерки и след простыл. Табурет, картонный короб, на нём безмен и рядом, на траве, ведро с абрикосами. Где же бабушка? Да вот она, вместе с Надей-продавщицей торопливо заворачивает за угол банка, в подвал старой школы, глубокий и надёжный. Туда от артобстрелов прятались жители окрестных домов.
Второй снаряд, без предупредительного посвиста-шелеста, грохнул у детского сада. Стандартно забарабанили осколки по встречающимся на пути препятствиям, раздался звон битого стекла, грохот камней от разрушаемых стен строений. Дом культуры защитил от взрыва и осколков. Алексеев метеором устремился в прежнее укрытие, вьюном проник в его недра, упал на дно. И вовремя: третий шарахнул куда ближе, Трубу ощутимо тряхнуло, кулёк с фруктами оказался под животом. «Абрикосы раздавил! Чёртовы америкосы, научили нациков из гаубиц своих пулять!» Следующий снаряд, судя по тому, с какой силой его подбросило, оглушительно долбанул совсем рядом. И хотя Алексеев закрывал руками уши и держал рот открытым, в голове зазвенело. Контузии не хватало! Пространство убежища мгновенно заполнилось отслоившейся от трубы ржавчиной вперемешку с пылью, Спасаясь от этой взвеси, Митя натянул ворот влажной от пота футболки чуть ли не до лба, как делал в детстве, когда хандрил, что не нравилось родителям. То ли камень, то ли осколок гулко шваркнул по металлу над его головой, рикошетом улетел в другой конец трубы.
Били кучно, значит, где-то беспилотник-наводчик барражировал. Но в этом секторе города военных объектов не имелось! Церковь, здания банка и почты, детский садик, школа, дом культуры, дом быта, торговые точки вроде хозяйственного магазинчика, жилые многоквартирные дома и частные строения, гаражи, чуть подальше рынок. Вот суки! По народу бьют, панику сеют! А сегодня ж воскресенье, люди не на работе, дома!
Минут за пятнадцать артобстрела Митя насчитал девять прилётов 155-х. Затем стрельба переместилась. В ответ заухала союзная артиллерия, развернулась контрбатарейная борьба.
Накопленный опыт от постоянных артиллерийских, ракетных и миномётных ударов давал основание полагать: если огонь перенесли на другой квадрат, то в изначальный бить прекратят. Теперь же разрывы доносились много дальше. И не только от 155-х, но и ещё от одного смертоносного подарка натовцев Зеленскому — ракет Хаймарсов.
Двойная газетная бумага кулька прорвалась, на разгрузке и на футболке образовалось внушительное пятно; его увидел, когда выбрался из трубы в кювет, а затем на дорогу. На фоне майки фруктовая клякса с хорошую сковороду выделялась налипшей мякотью абрикосов. Тех, которыми Митя намеревался угостить товарищей в мастерской.
На другой стороне шоссе, меж стволов деревьев, воронка глубиной в человеческий рост. Подальше — ещё одна, благо, эта сторона, без жилых строений, примыкала к парковой зоне. «Везучий, потому что рыжий», — уверенно подумал Митя, имея в виду и удачное укрытие, и то, что избежал прямого попадания в асфальт над трубой.
Хозяйственный магазин, к которому он вернулся, стоял, как и стоял, но картонная коробка и табуретка бабушки Клавы отброшены в сторону, абрикосы из опрокинутого ведра рассыпаны.
Органы чувств обострились, фиксируя наступившие вокруг изменения. Прежде этот участок города не обстреливали, бог миловал. За несколько месяцев службы добровольцем в ополчении Алексеев достаточно освоил местную инфраструктуру и хорошо в ней ориентировался. Улочка, где он сейчас стоял, находилась на отшибе от городской суеты. Во дворах — клумбы и грядки с яркими цветами и разнообразными овощами, плодовые деревья, рядом с ними клёны, березки, дубки. Их кроны, хоть и пожухли из-за длительного отсутствия дождей, спасали от обжигающих солнечных лучей, создавали фитосреду, приятную для обоняния. Сейчас же пахло гарью, по земле стлалось пылевое марево, увеличивая плотность дымки, которая образовалась от жары. Стены домов, куда взор ни кинь, сплошь посекло осколками, кое-где стёкла выбиты вместе с рамами, отдельные входные двери слетели с петель, на землю свисают оборванные провода. Угол здания детского сада отсутствовал от фундамента до крыши, из покорёженной кровли вразнобой торчали балки с языками пламени на них. А в детсаде только-только ремонт москвичи-волонтёры сделали! В стене дома культуры зияла здоровенная брешь, внутри с треском горело, из пролома валил густой чёрно-сизый дым. И повсюду битый кирпич, плитка, куски бетона, ветки деревьев, содержимое мусорных баков, вещи, сбитые взрывными волнами с балконов, деревянная щепа, возле подъездов основательно помятые легковушки, запорошенные почвой и листьями, у этой вообще лобовое стекло вышиблено, у этой сплошь в трещинах и двери осколками продырявлены…
Крик! Истошный женский вопль. Совсем неподалёку, за зданием почты: «Ой, люди, люди, люди-и! Ой, помогите, помогите-е!». И опять, на более высокой ноте: «Ой, помогите-е! Ой, люди, люди-и». Не раздумывая, Алексеев бросился на голос.
…Во дворе жилой трёхэтажки, заламывая руки, заходилась в крике молодая женщина. Лицо то ли в копоти, то ли в земле, по щекам светлые дорожки от обильных слёз, одежда перепачканная, блузка на плече разодрана, видна кровь. Рвётся к шахте бетонного колодца, три бабы с трудом её удерживают, пытаются успокоить. Высокого роста старик звонит по мобильнику:
— …срочно, да, да! Ждём! Ждём!
— Чего случилось-то?! — подбегая, спросил Митя.
Ему наперебой стали объяснять.
— Стоп! Стоп! — остановил он не улавливаемый по смыслу словопоток. — Отец, вас как зовут? — обратился Алексеев к пожилому мужчине. — В двух словах, в чём дело.
— Валерий Петрович я. Беда приключилась. Тимка, сын Нинкин, — и указал на бьющуюся в истерике женщину, — со щенком в смотровом колодце задохнулся от газа, вот в этом, то ли от угарного, то ли ещё какого. И Пашка-столяр, который за мальцом полез, тоже задохнулся. А я приспустился, газ учуял — и наверх…
— Всё, всё, подробности потом, — остановил его Митя, заглядывая в шахту коллектора, куда дневной свет проникал почти до дна. Различил лежащего мальчика лет семи в обнимку со щенком, прижатым к лицу, и грузного мужика в шортах и в футболке без рукавов. «Колодец стандартный, 2,5 метра. То, что щенок рот пацану закрывает шерстью, это удачно, а у дядьки пузо пивное, значит, тяжёлый, зараза». Ему не единожды приходилось слышать жуткие истории о задохнувшихся в коллекторах ремонтниках и обывателях, как они, спеша на помощь тем, кто угодил в газовую ловушку, сами становились жертвами.
Мысли завертелись бешеным калейдоскопом: «Противогаза нет. Зажгутовать, уколоть, перевязать — это могу, здесь как? И, не дай бог, искра в шахту залетит, если метан скопился!».
Время сжалось в пружину и как бы раздвоилось на время обычное, которое протекало где-то за пределами колодца, и ускоренное — вблизи него. В голове сам собой сложился алгоритм действий.
— Сколько они там?
— Минут двадцать уже.
Лицо матери — Нины — приняло осмысленное выражение, она замолчала, молящими глазами впилась в Митю, животным инстинктом учуяла в этом коренастом парне в камуфляже того, кто спасёт её мальчика. Бабы, которые сдерживали Нину, от неё отступили, переключили внимание на военного.
Алексеев, не мешкая, положил разгрузку возле колодца, рядом кепку, словно из волшебной шкатулки, достал из медподсумка на «Смерше» жгут, бинт, лейкопластырь, кровоостанавливающее средство Celox, обратился к присутствующим:
— Кто в медицине шарит?
Откликнулся Валерий Петрович. Парень вложил ему в руки средства первой помощи, негромко попросил:
— Матери посодействуйте, если раны есть. Что не потребуется — верните, — и уже громче: «Верёвки нужны, где взять?» — Стянул с тела майку, обнажая молочно белый торс, контрастный красно-коричневому загару на лице, шее и руках,
— Ты чего, вниз собрался? Без противогаза? Задóхнешь!
— Через футболку подышу, у неё фильтр, — пошутил Митя. — Верёвки есть, спрашиваю?
Одна из женщин, в цветастом сарафане, метнулась в глубину двора: «Сейчас принесу!» Алексеев тем временем обильно пропитал майку водой из фляги, надел тактические перчатки без пальцев, засунул в карман брюк фонарик, также извлечённый из разгрузки.
Вот и женщина с мотком верёвки:
— Нате, альпинистская, бельё на ней сушу, лошадь выдержит.
— Резать можно?
— Режь, коль надо.
Митя метнул руку к «Смершу», достал армейский мультитул «Taschenmesser», трофейный, бундесверовский, не лучше «Ратника», так, на память, перерезал верёвку пополам. Умело смастерил из первой аркан, приспособил на уровне грудной клетки, подмышками. Свободный конец верёвки передал женщинам. То же самое проделал со второй, свернул «восьмёркой», заткнул за ремень.
— Так, внимание! План простой. Спускаюсь. Обвязываю пацана. Дёргаю за верёвку. Тáщите. Валерий Петрович, вы сразу искусственное дыхание сделайте, грудную клетку помассируйте. Сумеете? Потом выбрасываю наверх щенка. Женщины, вы — ловите! Следом меня тяните, моя верёвка к верёвке Тимки привязана будет, это на случай, если сознание потеряю. Вода в городе в дефиците, но добудьте всё же кружку-две. Как вытяните, снимите майку с лица, если отрублюсь, промочите водой, выжмите и снова промочите. Опять спускаюсь, привязываю столяра к себе, дёргаю верёвку. Тáщите. У шахты без толку не топчитесь, свет не загораживайте. Понятно?
— Не проще одной верёвкой обвязаться сразу троим, а собачку в руке придержать? Быстрей выйдет! — Это женщина в цветастом сарафане бодягу завела. Так нередко в критической обстановке случается. Обязательно особо говорливые находятся. Тут важно сразу сомнения пресечь.
— Нет. Пацан, щенок, я. После второго захода двоих тяните. Тары-бары отставить! Всё понятно?
— Не выдержишь, на второй раз задохнешься, хоть и ладный с виду! — не унималась цветастый сарафан.
— Да, ёшь твою… Рязанский я! В Рязани — грибы с глазами. Их едят — они глядят! Сдюжу!
Сквозь спины женщин протиснулся Валерий Петрович:
— Подсоблю вытаскивать. У Нины порез неглубокий, заживёт, пластырь налепил. Медикаменты возвращаю.
— Мужиков нет больше? — спросил на всякий случай Митя. — Ясно…
Он наложил футболку на рот и на нос, на затылке связал в узел подол и короткие рукава. Ступил на лестницу колодца, залихватски заскользил по краям металлической лестницы вниз.
Вот и дно. В шахте коллектора заметно прохладней, чем на улице, и не сказать, что светло, но и не темень, фонарик не понадобится. Первым делом снял с себя верёвку, обвязал мальчишку. Второй снова опоясался подмышками, свободный конец закрепил на первой. Дёрнул. Обмякшее тельце мальчика споро ушло вверх. В полный голос закричала мать.
К аромату абрикосов настойчиво подмешивается резкий запах газа с примесью вони фекалиями, в горле с нарастанием запершило, потом перехватило, будто в него шарик пинг-понга загнали. Превозмогая нарастающую дурноту, поднял псину — дворняжка, месяца два, губы и дёсны ярко-красные, язык вывалился, пасть в пене, это из-за отравления. Выживет?
— Ловите! — Митя крикнуть хотел, а голос осип…
Поместил щенка на обе ладони и с силой, движением от колен вверх, опершись спиной о стену коллектора, выкинул его в жёлтый круг света. Услышал: «Лови, лови…».
Почему небо не голубое, жёлтое? И блевать тянет…. Сколько прошло, минута-полторы? Голова гудит, идёт кругом, глаза слезятся, шахта в цветных шарах — фиолетовые поменьше, багровые и белесые покрупней, конкретно потянуло в сон. Где лестница? В угасающем сознании всплыла вдруг «учебка» во время срочной службы в армии, когда в палатке, наполненной парами хлорпикрина, проходил четырёхминутное (или пяти?) испытание газом на предмет подгонки противогаза к физиономии и проверки его надёжности...
Говорливая тётка в цветастом сарафане, в тени, падающей от дома и тополя, под который перенесли Митю, протирала царапины на его боку влажной салфеткой с характерным ароматом алоэ.
— Антибактериальная? Спасибо.
— Когда поднимали, о стенку зацепило.
Алексеев попытался подняться. Не резво, постепенно. Получилось. Пару раз подпрыгнул. Тут же к горлу подступила тошнота. Ладно, без резких движений. Вроде не качает, разве что голова тяжёлая.
— Вас зовут как?
— Марина я.
— Что с мальцом?
— Нинка его с соседками в больницу понесли, без сознания он. И пёсика прихватили.
— Меня, как давно вытянули?
— Да минуты какие-то, отдышись.
— На том свете отдышимся. МЧС, «скорая»?
— Едут.
Марина попыталась уговорить Алексеева передохнуть хоть немного. Куда там! Но согласился на предложение Валерия Петровича облачиться в его рубашку, чтобы не окорябаться при подъёме. Снова налепил мокрую футболку на рот и нос (значит, бабы, молодцы, воды раздобыли!), одну верёвку — на себя, вторую, восьмёркой, за пояс, и — в шахту колодца, не залихватски, как в первый заход, по ступеням.
На этот раз весь комплект — удушье и разноцветные шары, тошнота и слезотечение, гул в голове — подступили быстрее. Митя с трудом протянул петлю через голову, плечи и руки под грудь лежащему колбаской столяру, сопротивляясь желанию немедленно выбраться из коллектора, повторяя про себя, как молитву: «Не отрубаться! Не отрубаться!» В уже замутнённом сознании, усилием воли, ставшими ватными руками поддел верёвку под грузное тело и закрепил подмышками: «Только бы не выскользнул при подъёме!» — Проваливаясь в черноту, дёрнул верёвку…
И всё-таки рассадил локоть. Это понял, когда пришёл в себя: правую руку здорово щипало от йода, к лицу плотно прилегала кислородная маска, и кто-то брызгал на него из сифона водой. Дышать стало значительно легче. Зрение постепенно восстанавливалось, но голова раскалывалась, и назойливо поташнивало. Наконец, в глазах рябить перестало, На фоне тополиной листвы и голубого неба Митя увидел нечёткий облик женщины в синей униформе гражданского медика. На шее — стетоскоп. Доктор. Одной рукой она придерживала кислородную маску, другой — баллончик с живительным газом, из которого к маске протянулась трубка. А лицо обрызгивала вовсе не из сифона та, что в цветастом сарафане, Марина; она набирала в рот воды из ковшика и — словно из пулевизатора, смешно раздувая щёки, — извергала потоки брызг на Митю.
За спиной медика — окрашенный в белый цвет «Соболь», с красной полосой по боку. «Скорая помощь».
Сознание прояснялось. Мощный молодой организм успешно боролся с последствиями газового отравления. Несмотря на протесты доктора, Алексеев освободился от маски. Издалека по-прежнему глухо доносились взрывы.
— Говорить можете? — это врач спросила.
— Вполне — просипел Митя. Слова давались с трудом.
— Как зовут вас, помните?
— А ваше имя как?
— Шутит ещё! Фамилию назовите.
— А вот это военная тайна. Доктор, спасибо, я в порядке, — попытался храбриться Митя, на самом деле чувствуя себя, мягко выражаясь, хреновато, однако продолжая вяло отстранять руку врача в попытке вернуть маску на прежнее место.
— Столяр выжил?
— Мужчина, с которым из колодца вытащили? Его в реанимацию увезли на первой машине. И вас в больницу следует доставить.
— Доктор, уберите, пожалуйста, маску, прошу, хватит, очухался. И водой поливать больше не надо, спасибо, — попросил он Марину.
— Тогда я чаю сейчас крепенького принесу, полегче станет.
— Не до чаёв мне, дел невпроворот!
— Какие дела? — возмутилась врач. — Вам минимум полчаса отлежаться надо! И в кислородной маске!
— Так чего, грузим?
Алексеев повернул голову на звонкий голос и увидел двух молодых людей, также в синей униформе, юношу и девушку, с носилками, поставленными на попа.
— Нет, нет, нет! Никакой госпитализации! Отказываюсь! Категорически!
Как бы услышав его протесты, затрещала радиостанция в кабине «Соболя», скорую медицинскую помощь вызывали на другой участок, есть жертвы от мин «лепесток». Бригада бросилась к автомашине. Врач, упаковав кислородную маску с баллончиком, напоследок измерила пульс Мити, похвалила:
— Быстро восстанавливаешься! Медаль, конечно, заслужил, однако, чтобы награда нашла героя, рекомендую минут двадцать пребывать в покое, — и укатила с бригадой в ту сторону, откуда периодически гремело.
— Пацан, с пацаном что? Эмчеэсники приехали? — обеспокоенно спросил Алексеев у Валерия Петровича, присевшего возле него на корточки.
— Что с Тимкой, не в курсе. Нина не звонила, и мы её не тревожим. Спасатели и пожарные прибыли, у них тут, помимо колодца этого проклятого, работы достаточно. И следователи здесь.
— Сколько я без сознания?
— Поболе, чем в первый раз.
Алексеев посмотрел на часы — 09:51. Значит, 38 минут прошло с начала артобстрела. Прикинул: «Встану, нет? Нет, не поднимусь, полежу чуток».
Обратился к Марине:
— Как мальчишка в колодце оказался?
Женщина с охотой, эмоционально затараторила, энергично жестикулируя. Оказывается, когда на кухне разбирала гуманитарку из России, из окна видела, как Тимка, восьмилетка, из восемнадцатой квартиры, играл во дворе со щенком, щенок упал в коллектор, люк какие-то идиоты не задвинули, мальчишка — за животиной. Марина ему из окна пригрозила, что всё матери расскажет, а он, непослушный, полез-таки вниз. Без строгого надзора Тимка, Андрей, отец его, мобилизован, на ЛБС (линия боевого соприкосновения — ред.) сейчас. «Тут обстрел, тревога воздушная, — ускорила речь Марина, — я — к колодцу, там Пашка-столяр, он углядел, как Тимка в колодец забирается. Я к нему, Пашка остановил, говорит, сорванец этот внизу лежит, наверное, на лестнице оступился, сам достану, а ты, беги, мать зови. Я к Нинкиному подъезду, ой, мамочки, а соседка моя возле скамейки на улице ничком, оглушённая, сынка, видать, бросилась искать после сирены, её взрывной волной и шибануло, да господь бог сберёг, жива осталась. Я ходу к себе, воды из канистры в ковш набрала и обратно к ней, в чувство привела. Побежали к колодцу, смотрим, они там все, на дне, без сознания. Нинка туда, я за неё, упираюсь, что есть сил, не допускаю, тут соседи на наши крики откликнулись, Валерий Петрович, он раньше управдомом работал, стал в МЧС и «скорую» звонить, а они на адресах в других районах, куда снаряды падали. И тут ты, родимый, словно ангел небесный, подоспел. Эх, парень, какой же ты молодец!».
Всё встало на свои места, а ясность Алексеев любил.
Валерий Петрович, старой закалки управленец, достал из заднего кармана штанов блокнот и огрызок химического карандаша.
— Фамилию назови и воинскую часть, передам по инстанциям, к медали «За спасение погибавших» представят, достоин!
— Э-э, отец, если медали раздавать за то, что каждый сделать просто обязан, металла на всех не хватит. Вот Марина, — проговорил Митя, опираясь на локти, и переходя в сидячее положение. — Она ж под грохот снарядов и шквал осколков по двору героически активничала. Мать Тимки спасла! Ей медаль полагается? Полагается! А вы, Валерий Петрович, раненой помощь оказали, женщинами руководили, меня вытаскивали. Вам медаль полагается? Полагается. Вы все, кто у колодца крутился, медаль заслужили. Или доктор с бригадой на «скорой» по городу мотается под артобстрелом, людям помощь оказывает. Они медали достойны? Достойны! — Митя уже поднялся на ноги, и, слегка пошатываясь, не прекращая развивать начатую мысль, краем глаза отметил, что жизнь вокруг возрождается. Во дворе забегали дети, будто и не случилось артналёта, и не гремят ещё в других районах города взрывы, привыкли; взрослые деловито убирают мусор, копошатся на балконах, в крепких выражениях возмущённо восклицают в адрес тех, кто вёл артобстрел, несколько человек стоят возле него и внимательно слушают, взирая с восхищением.
— Весь город такой, все четыреста тысяч жителей! Все герои, столько лет спину не гнули перед мракобесами этими киевскими и перед нынешним кровавым клоуном. Все четыре миллиона донбасовцев медалей достойны! А вы меня индивидуально возвышаете. Моя награда ещё впереди. А эти, — Алексеев махнул рукой в сторону, противоположную взрывам, — в своё время получат по заслугам за свои преступления, за каждого погибшего донбасовца!
Митя намеревался сказать ещё что-то хорошее, патетическое, сообразное моменту, для поддержания боевого духа, но вдруг остановился и произнёс будничным голосом:
— Что-то я с вами заболтался, пора обратно в часть двигать.
Алексеев снял рубашку, передал стоявшему с изумлённым видом Валерию Петровичу, натянул на себя мокрую футболку, украшенную фруктовой кляксой, прошёл из тени под нещадно палящее солнце к злополучному колодцу. Поднял с травы кепку, надел, потом приладил разгрузку и двинулся к шоссе. Обернулся.
— Валерий Петрович, я в хозяйственный, к Наде, иногда заглядываю. Вы ей скажите, как дела с Тимкой и Павлом-столяром обстоят, а она мне передаст. Спасибо за рубашку и за воду. И за верёвки, без них никак.
Покачиваясь, зашёл доброволец ополчения за здание почты и пропал из поля зрения стоявших в замешательстве людей.
Борис Калачев
