«Я с детства не любил овал!
Я с детства угол рисовал».
Павел Коган.
При взгляде на авангардные сооружения 1920-х годов каждый раз возникают две полярные мысли: сколь изумительны эти формы и — какое счастье, что рацио-конструктивистам не удалось полностью реализовать свои планы. При всём том, что эта линия — жизнерадостна и футуристична, в ней отсутствует самое главное - человек. Он, собственно, и не подразумевался. Будущее — за умной и деятельной машиной, ибо лишь она — сверкающий идеал. Юрий Олеша высказывал тезис об «инженерии человеческого материала» и добавлял огня: «Я хочу задавить в себе второе "я" третье, и все "я", которые выползают из прошлого. Я хочу уничтожить в себе мелкие чувства. Если я не могу быть инженером стихий, то я могу быть инженером человеческого материала». Персонаж замятинской антиутопии не имеет личности — только буковку и номер. Тем не менее, Д-503 смеет вещать: «А я - именно я - победил старого Бога и старую жизнь, именно я создал всё это». Математик покорён индустриальной прелестью: «Я вдруг увидел всю красоту этого грандиозного машинного балета, залитого лёгким голубым солнцем». Однако же Замятин кричал об опасностях «машинного балета» и вечного — искусственного — солнца. Без Творца и мировидения.
Авангард — прекрасен и свеж, но в качестве довлеющей стихии, он таит в себе гибель души и разума — и это при догматическом уповании на разум и попытках измерить, вскрыть душу. Нюанс! Эти сооружения — дивно-рациональны и — чудовищно неудобны, как ни странно. Удобна русская изба или — дворянская усадьба с беседками, то есть обиталища, давным-давно сформированные для жизни, а не для бесперебойного функционирования; складывающиеся веками, а не вычерченные в угоду актуальности.
А с какой радости это вообще должно быть уютным? Разве автомобиль, станок и телефонный аппарат — эти чёткие аппараты - задаются вопросами комфорта? В 1920-х годах писали - с раздражением! - что рабочие натаскивают в дом-коммуну сундуки из деревни, ставят везде фарфоровые безделушки, а порядочные с виду пролетарки шьют занавесочки «из нэпманского ситца» и наверняка с цветочками. Люди упорно не желали становиться человеко-единицами. Позже, когда маятник качнулся в другую сторону и возобладал сталинский неоклассицизм, вдруг выяснилось, что «советской архитектуре ближе архитектура античного Рима или Эпохи Возрождения». Эту идею выразил Алексей Щусев на страницах «Архитектурной газеты» в декабре 1935 года.
Вместе с тем, авангард — великолепное русское наследие, хорошо известное и — по сию пору цитируемое за рубежом. Неслучайно Владимир Маяковский отмечал, будучи в Париже: «Впервые не из Франции, а из России прилетело новое слово искусства — конструктивизм», а Ле Корбюзье говорил о своём визите в СССР: «Я приехал учиться, а не учить». Русский след в культуре XX столетия — неоспорим, а поэтому даже если считать всех деятелей функционализма — антигуманными разрушителями уклада, всё равно они сказали своё веское и — резкое слово.
В Музее Архитектуры имени А. Щусева проходит необычная выставка «Терраньи и Голосов: Новокомум и Клуб им. Зуева в Москве. Сходства и параллели в авангарде». Что тут необычного? Всё! Во-первых, творчество Джузеппе Терраньи первый раз демонстрируется в России. Впрочем, наши познания об итальянских мастерах межвоенного периода и без того скромны. Во-вторых, экспозиция посвящена лишь двум шедеврам, и зрителю предстоит мыслительная работа: сосредотачиваться на малом числе объектов сложнее, чем скользить глазами по разнообразию. Кроме того, идёт сравнение художественных судеб постреволюционного СССР и «корпоративной» Италии 1920-1930-х, что редкость в нашем культурологическом дискурсе.
Голосов и Терраньи — персонажи настолько разные, что в первый момент удивительно, как они создали два сходных произведения, не глядя друг на друга. В наших изданиях 1920-х итальянские разработки не печатались, равно как в Италии — советские. Существовал культ американских и французских мастеров, взаимо-обмен с «левым» немецким Баухаусом, но Италия казалась периферийной и «не авангардной» темой.
Клуб имени Зуева Открытка 1920-х гг.
Хотя, надо ли изумляться подобию фасадов? Язык авангарда — это беспрестанное «рисование угла» и совмещение геометрических тел в более или менее сложные конфигурации, и как утверждал Василий Кандинский в одном из своих опусов: «Когда острый угол треугольника касается круга, эффект не менее значителен, чем у Микеланджело, когда палец Бога касается пальца Адама». Когда болтают о космополитизме рацио-течений 1920-х, часто забывается, что это - не «стирание» границ, а игра в кубики и шары, которые в любой стране — одинаковы. Нет-нет, да и появится что-нибудь аналогичное, вроде голосовского Клуба и Новокомума Терраньи.
Центральная точка сборки — стеклянный цилиндр, присутствующий в обоих зданиях, как яркая и броская деталь. Оба рассчитаны на визуальный эффект — наиболее выигрышная позиция наблюдателя — угол, а не сами фасады. Под этим углом всегда фотографируют и клуб имени Зуева, и — Новокомум. И там, и тут — ощущение динамики, будто стекло-бетон-камень вот-вот придут в движение. Дом, напоминающий лайнер. Клуб с характером локомотива. Время — вперёд! Александр Родченко признавал: «Современная безудержность всегда будет таить в себе тщательную педантичность сегодняшней техники». Глядя на старые и нынешние фотографии, в большом количестве представленные на экспозиции, понимаешь суть эпохи. «Математически безошибочное счастье», о котором предупреждал Замятин.
Клуб коммунальников имени Сергея Зуева (участника Революции 1905 года) был для маститого зодчего Ильи Голосова не первым общественным зданием, но — вершиной его карьеры. Он создал филигранно-лёгкое и - надолго запоминающееся произведение. Сын московского священника, выпускник Строгановки и автор купеческих доходных домов — Голосов был искушён в гармонии, а конструктивизм воспринимал, как стиль, нежели, как метод. Отсюда — смелое и где-то наглое жонглирование объёмами и формой. Это называется «сделать красиво» и в духе времени. Тогда во всех городах и весях началось массовое клубное строительство — пролетарий должен иметь активный и при том коллективно-сознательный отдых. Шахматные секции, кружки хорового пения и спортивные тренинги противопоставлялись танцулькам и пивнушкам. И — синематографу, где крутили «американскую бузу с поцелуями», как метнул некий яростный рабкор.
Новокомум в городе Комо — жилое здание и вот, что занимательно: в Италии под все эти эксперименты никто бы не дал ни пяди римской или неаполитанской земли, поэтому в академических словарях указывается, что уникальный город Комо — центр авангардного строительства. В Советском Союзе уничтожались целые кварталы, сносились памятники XVIII-XIX веков, чтобы насадить замятинский Парадиз: «Непреложные прямые улицы, брызжущее лучами стекло мостовых, божественные параллелепипеды прозрачных жилищ, квадратную гармонию серо-голубых шеренг». От клуба имени Зуева - до Тверской улицы, а там и до Кремля — рукой подать. Голосовские дома 1930-х годов расположены в самом сердце Москвы. Итальянские мастера могли о таком раздолье немножечко мечтать. Иногда.
Новокомум
В отличие от зрелого стилизатора Голосова, скорее играющего, чем давящего, Джузеппе Терраньи был молод и горяч — он организовал «Группу семи» - союз архитекторов-рационалистов, боровшихся с засильем ренессансного «хламья» в современных разработках и предлагавших новые решения. Двадцатипятилетних мальчиков с волнением слушали, но за пределы Комо не особенно выпускали. Всё дело в частной собственности на землю, а в Италии этот вид недвижимости страшно дорог (факт явлен даже в сказке «Приключения Чипполлино», где сюжет крутится вокруг несчастного домика дядюшки Тыквы, рискнувшего занять земли графинь Вишен под своё «палаццо»).
Выставочные стенды позволяют проследить творческие пути Голосова и Терраньи. Как уже отмечалось, большинство реализованных проектов первого — это столица, где он жил с рождения; второму приходилось бегать и доказывать. «Продавать» себя. Помимо Комо, Терраньи возвёл ряд зданий в Милане — что уже говорило о феерическом успехе; несколько вилл для эксцентричных господ и, наконец-то, замыслил Дантеум — архитектурную аллегорию «Божественной комедии» Данте Алигьери. Здесь автор наступил-таки на горло собственной песне и под давлением заказчика — в лице государства - совместил излюбленный футуризм с классикой, но воплотить Дантеум помешала война.
В залах представлена фотосессия Роберто Конте, выполненная в 2016 - 2019 гг. - она даёт возможность осознать, с каким трепетом в Комо относятся к наследию Терраньи. Клуб имени Зуева тоже в сносной кондиции, как и прочие знаковые постройки московского авангарда (правда, выкрашенный в будуарно-розовый цвет, клуб стал напоминать свинью, нарисованную пьяным кубистом, но тот факт, что здание хотя бы не обваливается — и то похвально). Также предлагается к просмотру документальный фильм, сделанный в России на базе интервью с российскими и итальянскими искусствоведами. Эта небольшая, но глубокая и серьёзная выставка помогает оценить не только творческую включённость советских зодчих в общемировой процесс, но и показывает, в сколь выигрышном положении находился всё тот же Голосов по сравнению с мятущейся группой Терраньи. Как много ему давалось «просто так», что называется, от щедрот царских. Для архитектора едва ли не самое ценное — это пространство. С другой стороны, западным творцам было можно до конца следовать своим вкусам — их ограничителем служили деньги клиентуры, но не директивы «сверху».
Илье Голосову в середине 1930-х пришлось вернуться к ренессансно-классическим формам — конструктивизм шикарно разгромили и мощно заклеймили, а Щусев подчеркнул: «Освоение новой техники и техническое изобретательство были положительными сторонами конструктивизма. Но бедность диапазона архитектурных форм конструктивизма явно вытекала из отрицательных сторон его архитектурного мировоззрения. Как ни оправдываются сейчас теоретики конструктивизма, но против них резко говорит тот факт, что за десятилетие их гегемонии в наших архитектурных вузах там в значительной степени была утрачена культура мастерства». Сервильный Щусев преувеличивал вред, нанесённый «троцкистами»-новаторами, однако, нельзя не согласиться, что «математически безошибочное счастье» таковым не оказалось. Вместо рабочих клубов начали возводить дворцы культуры, коим позавидовал бы любой сеньор из Медичи или Сфорца.
Галина Иванкина
