Прошедшая недавно по широкому экрану очередная – восьмая, если не подводит арифметика, – киноверсия «Мастера и Маргариты» в который уже раз оживила интерес зрительской и читательской публики и к роману в частности, и к творчеству Михаила Булгакова в целом. Собственно, интерес этот очень уж не угасал никогда, начиная с 1966 года, когда в журнале «Москва» усилиями Константина Симонова была опубликована, правда, в слегка кастрированном виде, первая в советское время версия этого, бесспорно, выдающегося произведения. Сильно интерес не угасал, но периодически ослабевал под влиянием различных внешних и внутренних обстоятельств нашей жизни, что является делом естественным и, к сожалению, неизбежным.
Когда на одной из пресс-конференций Битлов им задали вопрос, почему они не пишут антивоенных песен, Джон Леннон, самый из них находчивый и бойкий на язык, ответил: «Все наши песни антивоенные!». С небольшой натяжкой про тексты Булгакова можно сказать, что все они – антисоветские. Не в прямом, конечно, не в примитивно политическим смысле, но в творческом и, более тонко – в нравственном. Начиная с первого значительного произведения «Белая гвардия» (одно название чего стоит!), и кончая, естественно, последним, «Мастером и Маргаритой», при жизни не опубликованном и абсолютно не годившимся для публикации ни в 30-е, ни в 40-е, ни даже в 50-е годы минувшего века. Понадобилась не только послесталинская хрущёвская оттепель, но и минование этой оттепели, а точнее, хрущёвского десятилетия с его безграмотным волюнтаризмом, с бранью в адрес литераторов и произведений куда менее ярких и опасных для идеологической доктрины тех лет.
Первоначальное название того, что впоследствии стало называться «Белой гвардией» – «Братья Турбины». Этих «братьев» Булгаков затем развил, сильно изменил и назвал так, как мы называем сегодня. В 1922-м году такое название ещё могло пройти в печати, и сам роман ещё мог быть опубликован, несмотря на его явно спорную фабулу и явную симпатию автора именно к «белой» офицерской среде. Правда, не совсем понятно, почему офицерство здесь «белое», ведь действие происходит в Киеве осенью 1918 года, в Европе ещё не затихла Первая мировая война, а в России ещё на развернулась во всю ширь Гражданская война, когда, стороны стали называться «красными» и «белыми». Да и воюют в романе эти офицеры вовсе не с «красными», а с петлюровским воинством, то есть, с украинскими националистами. Вот нам перекличка с нашим нынешним непростым, почти военным, временем…
«Белую гвардию» Булгаков в 1924 году переделал по заказу МХАТа в пьесу, вернув ей фактически прежнее, лишь слегка изменённое, название «Дни Турбиных». Из всех автобиографических произведений Булгакова этот роман, как и сделанная по нему пьеса, произведение самое автобиографическое. Здесь Булгаков в качестве главного героя вывел самого себя почти неприкрыто. Начиная с прямого указания адреса места действия: Россия, город Киев (в романе он прозрачно назван Городом), Алексеевский спуск, дом №13. Детство и вся жизнь автора в Киеве прошла в доме по адресу: Андреевский спуск, дом № 13. Дом и вся внутренняя обстановка жилища описаны словно с фотографии. Фактически, конечно, ни с какой не с фотографии, а по ясным, совсем ещё свежим воспоминаниям автора.
Главному герою «Белой гвардии» Алексею Турбину двадцать восемь лет; столько же лет было и Михаилу Булгакову во время описываемых событий. В романе Алексей Турбин – врач, в точности как и сам Булгаков в те времена, причём оба врачи-венерологи, тут они просто один в один. В довершение всего Алексей Турбин заболевает тифом и едва не умирает. Ощущения и мысли больного тифом, сознающего, что шансов выжить ничтожно мало, переданы автором поразительно достоверно, поскольку и сам Булгаков переболел тифом и тоже едва не умер. Правда, произошло это позже, тут автор хронологию слегка сдвинул, на что имел полное право, ведь писал он не автобиографию, а художественное произведение на её основе.
«Дни Турбиных» ставились во МХАТе в годы, когда тучи в стране уже начали сгущаться, а гайки начали закручиваться. Это время Булгаков прекрасно отразил в «Театральном романе», где рассказал о том, как и при каких обстоятельствах была опубликована «Белая гвардия», как и почему он вдруг сделался драматургом и как вследствие этого вошёл в московские литературные круги. «Театральный роман» ‒ несомненная предтеча «Мастера и Маргариты», конспект будущего главного булгаковского творения, его набросок, заготовка. Близкая к карикатуре язвительная сатиричность автора нашла здесь своё законное и просторное поле применения. Все гротескные портреты реальных персонажей литературно-театральной Москвы впоследствии почти в неизменённом виде мы обнаружили в «Мастере и Маргарите», ну, разве что гротеск стал здесь ещё более карикатурным и безжалостным.
***
«Белая гвардия» в виде журнальной или книжной публикации стала на долгие годы недоступна публике, а в виде пьесы «Дни Турбиных» долгие-долгие годы не сходила со сцены, и остаётся на сцене по сей день. Разрешённость этой пьесы, допуск её к постановке удивлял тогда многих. Ведь все её действующие лица – офицеры старой… тут можно было по шаблону написать «царской» армии, но царя больше года уже не было на престоле, и больше месяца уже не было в живых. Но всё же это были офицеры, золотопогонники, то есть, враги, «беляки». И показаны они были вовсе не с плохой какой-то стороны, нет, в пьесе, как и в романе, они обычные люди, скорее даже симпатичные, благородные, любящие свою страну, готовые сражаться с её врагами, то есть, с теми, кого они считали таковыми. И всё же пьеса была разрешена, поставлена, и пользовалась у публики постоянным успехом.
Хорошо известно, что её несколько раз смотрел Сталин. И не только смотрел, но и отзывался о ней, причём положительно. Положительность сталинского отзыва была следующего характера:
конечно, у автора есть немалый талант;
конечно, все его симпатии на стороне белых офицеров, этих заклятых наших врагов;
однако, объективно он показывает их политическое бессилие, их полную обречённость, и в результате впечатление от пьесы у нас, большевиков, позитивное;
в итоге, сам того не желая, автор пьесы нам помогает.
Безусловно, Сталин, вопреки мнению некоторых близоруких историографов, не был примитивным тираном, душителем всякой мало-мальски смелой мысли, а к Булгакову он явно питал если и не симпатию, то какую-то снисходительность, уважение к его таланту и к тому, как он этим своим талантом не боялся распорядиться. Иначе невозможно объяснить факт, что Булгаков прошёл сквозь тридцатые годы по лезвию бритвы и не разделил судьбу Мандельштама, Бабеля, Бруно Ясенского, Бориса Пильняка, Николая Клюева. Более того, когда в период своей опалы он на какое-то время остался без работы, и не сомневался, что так будет и дальше, он подал заявление на выезд за границу. Друзья были уверены, что вместо заграницы он будет отправлен в ГУЛАГ. Но нет, ему просто было отказано в выезде. Спустя время, он вновь подал заявление, да притом ещё написал в правительство, настаивая на разрешении выезда. Между прочим, за границей Булгаков определённо не сидел бы без работы, не бедствовал бы, ведь он свободно владел французским и немецким языками, хорошо знал европейскую и мировую историю. Не будем забывать, что он вырос в семье не то, что интеллигентной, а, пожалуй, интеллектуальной, оба его родителя – преподаватели высших учебных заведений, и дом был полон книгами. Да и сам он выпускник гимназии и университета, а одна уже тогдашняя гимназия Российской Империи по уровню равна сегодняшнему российскому гуманитарному вузу.
Ответом на письмо в правительство был телефонный звонок самого Сталина (апрель 1930 г.). Вождь спросил, действительно ли он так хочет уехать. Понимая, что так просто Сталин не позвонил бы, Булгаков ответил, что уезжать не хотел и не хочет, но ему давно уже не дают работы, и положение у него бедственное. Сталин недвусмысленно дал понять, что работа у него будет, посоветовал обратиться во МХАТ, и после этого Булгакова приняли во МХАТ помощником режиссёра. Никакого ГУЛАГА и никакой высылки в отдалённую местность, а напротив, заступничество на самом что ни на есть высоком уровне. Невероятный жизненный сюжет, как невероятны большинство сюжетов в творчестве самого автора «Мастера и Маргариты». Конечно, должность помощника режиссёра для литератора такого калибра несерьёзна, а, пожалуй, и унизительна, но это было уже что-то. В конце концов Николай Первый сделал Пушкина, своим камер-юнкером, и ничего, солнце нашей поэзии от этого не померкло, а только получило возможность бывать на придворных балах. Булгаков же получил возможность бывать и работать во МХАТе.
***
Эрнест Хемингуэй много читал Достоевского, и, размышляя о нём, впоследствии писал: «У Достоевского есть вещи, которым веришь и которым не веришь, но есть и такие правдивые, что, читая их, чувствуешь, что меняешься сам.». И ещё, в другом месте: «Как может человек писать так плохо, так невероятно плохо, и при этом так сильно на тебя воздействовать..» («Праздник, который всегда с тобой»).
Нынешний читатель, фанатичный поклонник Булгакова, наверняка сочтёт кощунством саму возможность аналогии в адрес Булгакова, допущение, что он мог писать «плохо», пусть даже при этом сильно воздействуя на читателя. А между тем об этом часто говорили и часто писали при его жизни. Говорили и писали даже дружески настроенные литераторы, не говоря уже о критиканах, завистниках и зоилах. В конце жизни Булгаков из любопытства подсчитал, сколько и каких по содержанию было опубликовано в печати рецензий на его произведения. Получилось около трёхсот ругательных и только три (!) одобрительно-ободрительных. Многих раздражал его свободный, похожий на разговорный, острый, внешне неотшлифованный стиль. Сам же Булгаков описал в «Театральном романе» подобные обвинения:
« – Язык! – выкрикивал литератор (тот, который оказался сволочью), – язык, главное! Язык никуда не годится!..
– Да, – вежливо подтвердил молодой литератор, – бедноват язык.
– Язык ни к чёрту! Но занятно. Занятно, чтоб тебя черти разорвали!..».
Язык ни к чёрту, но занятно – это, согласитесь, напоминает хемингуэевское «как можно писать так плохо, и при этом так сильно воздействовать».
Позже главному герою «Театрального романа» Максудову (т.е. Булгакову) довелось услышать в свой адрес ещё и не такое.
« – Во-первых, это элементарно неграмотно. Я берусь вам подчеркнуть двадцать мест, где просто грубые синтаксические ошибки. Ну, а стиль!.. Боже мой, какой ужасный стиль!.. Эклектично, подражательно, беззубо!.. Дешёвая философия, скольжение по поверхности. Плохо, плоско!..».
Напомним, это говорилось по поводу уже напечатанного в журнале романа «Белая гвардия» (здесь ему дан псевдоним «Чёрный снег»), а эпитеты приведены самим автором, которому зря наговаривать на себя смысла не было.
Ну, уж каким-каким, а бедноватым язык «Белой гвардии» никак не назовёшь, как и язык всех последовавших булгаковских своеобразных текстов. Какой угодно у Булгакова язык, только не бедноватый.
В первые послереволюционные годы появилось много новых литераторов, пишущих новым, особенным, «революционным» (в кавычках и без кавычек) языком – Бабель, Фадеев, Лавренёв, Артём Весёлый, Валентин Катаев, Константин Федин, Николай Тихонов… Это потом уже, в тридцатые годы, они присмирели, притихли, умерили свою революционность и стали аккуратными, благонамеренными советскими писателями, а те, кто вовремя ими не стали, отправились на Соловки, а то и в лучшие миры. В этом, в стилевом, смысле Булгаков на их фоне первое время выделялся не слишком. Удивить смелостью стиля, необычностью языка кого-либо в те бурные, не устоявшиеся ещё годы было трудно. И «Дьяволиада», и «Роковые яйца» и даже «Собачье сердце» были характерной для того времени литературой.
Другое дело, что художественный уровень булгаковской прозы, острота и глубина его сатиры превышали средний уровень тогдашней рапповской литературы, и это ставило Мастера в положение чужака, непонятого большинством цеховых сотоварищей. А иногда имела место элементарная зависть к этому выскочке, к профессорскому сынку, к белогвардейскому (по их мнению) прихвостню и трубадуру. Особенность Булгакова заключается в том, что он не стал изменяться в соответствии с изменением генеральной политической линии, не захотел или же не сумел этого сделать, а скорее всего – не умел этого делать и не хотел.
Стиль его письма оставался во все времена типичным булгаковским стилем, отличающимся экспрессивностью, заострённостью, гротескной сатиричностью, и вместе с тем лёгкостью, богатством красок и неожиданностью языковых оборотов. Местами его тексты выглядят шероховатыми, бугристыми, необработанными, наводят продвинутого читателя на мысль о том, что автор не потрудился вычитать и хотя бы слегка пригладить вышедшее из-под его пера. Такое впечатление, если оно и возникнет у кого-то, является ошибочным. Рукописи Булгакова пестрят исправлениями, сделанными его собственной рукой. Всё, что он оставил неприглаженным, осталось таковым по воле автора. Шероховатость и бугристость – антипод и враг гладкописи, которой Булгаков был чужд и которой всеми силами старался избегать.
***
У современного читателя, особенно у молодого, сложилось смутное представление о Булгакове как о писателе подпольном, как о диссиденте, которого в советские времена не печатали, и только в новой России его рукописи были извлечены из архивов, с имени был снят запрет, и всё его творчество наконец-то вышло из забвения. Такое представление исходит в основном из знания о судьбе его главного детища, «Мастера и Маргариты», каковой роман действительно при жизни Мастера опубликован не был и не мог быть опубликован, о чём уже сказано выше. Но в остальном, несмотря на все жизненные перипетии, Булгаков был писателем относительно благополучным, если сравнивать его судьбу с судьбами некоторых современных ему писателей и поэтов. Есенин повесился, Маяковский застрелился, Велимир Хлебников умер фактически бездомным от лихорадки в новгородской деревне, Варлам Шаламов семнадцать лет провёл в лагерях, Исаака Бабеля расстреляли за, якобы, шпионаж в пользу Австрии и Франции…
Официально Булгаков был профессиональным писателем, о чём имел подтверждающий документ, причём писателем, как ни парадоксально, советским. В 1923 году он вступил во Всероссийский союз писателей, то есть формализовал своё писательское положение. Правда, в 1930 году, когда он на короткое время оказался в опале, а в выезде за границу ему было отказано, он в сердцах подал заявление о выходе из этой организации, но друзья его отговорили, и выход не состоялся, а потом ему позвонил Сталин, и проблема отпала совсем.
В 1934 году он вступил в Союз писателей СССР, только что учреждённый по инициативе властей с целью взятия всех писателей в стране под единый надзор, но формально ‒ для обеспечения писательских нужд и прав. Во главе Союза был поставлен Максим Горький, к тому времени уже далеко не Буревестник, а скорее постаревший Пингвин, прильнувший к тёплой отеческой груди великого вождя. Ставший членом этой, якобы, творческой организации Булгаков оставался им до самой своей смерти, и похоронен был на Новодевичьем кладбище именно как известный официальный советский писатель.
Членство в Союзе писателей ничуть не помешало, а скорее помогло ему изобразить в «Мастере и Маргарите» эту контору в самом карикатурном, издевательском виде. Там Союз писателей обозначен как Массолит, а дом, где помещалось его правление, назван Грибоедовым по той причине, что когда-то дом, якобы, принадлежал тётке автора «Горя от ума». Булгаков не пожалел ни чернил, ни желчи, ни своего писательского дарования, изображая самих писателей, их правление и писательский дом с его известным на всю Москву рестораном. Читателю становится вполне понятным истинное отношение автора к организации, в которой он, автор, имел честь тогда состоять.
Точку в этом спорном вопросе ставят два хулигана из свиты Воланда – Коровьев и кот Бегемот. Они вначале возмущаются, почему им надо предъявлять какие-то писательские удостоверения, чтобы доказать, что они писатели (без удостоверений их в ресторан не пускают), причём ссылаются на то, что и у Достоевского не было писательского удостоверения, а затем попросту предают огню весь этот дом с его правлением, с его рестораном и залежами бюрократических бумаг на втором этаже.
К счастью, в жизни Дом писателей в Москве уцелел, огню предан не был, и по сей день стоит на своём месте, украшая собою улицу Поварскую. Если что-то похожее и случилось, то лишь в Петербурге, где действительно сгорел в 1993 году Дом писателей на улице Воинова, ныне она Шпалерная, но Бегемота с Коровьевым и их примуса при этом замечено не было.
***
В биографии Мастера есть два тёмных пятна, о которых не любят вспоминать и упоминать о них наиболее преданные его поклонники. Эти пятна – морфий и пьеса «Батум».
Судя по всему, Булгаков был хорошим врачом, но сделался он им не по велению души, а по практическому расчёту. Двое его родственников по материнской линии были врачами, и при этом очень обеспеченными людьми. Это было в порядке вещей – врачи в дореволюционной России входили в элиту общества, и работа их оплачивалась очень неплохо. В Советской России всё круто изменилось, и потому расстался он с медициной и перешёл на положение свободного литератора без больших колебаний. К литературе он был склонен с младых ногтей, пытался что-то писать ещё в детском возрасте, продолжил в гимназическом, не прерывал литературных попыток после университета, а с переездом в 1922 году в Москву окончательно прекратил врачебную практику и решил стать писателем. Но вначале медицинская профессия подсадила его на то, что сегодня мы называем лёгкими наркотиками. Если, конечно, морфий считать лёгким наркотиком.
Будучи в 1917 году относительно недолгое время сельским врачом в Смоленской губернии, он заразился от больного дифтерией, заразу эту поборол самостоятельно, но оставался синдром, причинявший ему физическую боль. С болью в те времена боролись большей часть именно с помощью морфия, каковой в аптечке врача М.А. Булгакова, естественно, был. Самолечение сельского лекаря без контроля со стороны других коллег привело к привыканию, превратившемуся вскоре в наркотическую зависимость.
Будь на месте Булгакова человек менее мыслящий, менее волевой, конец его был бы печален и скор. Булгаков же, понимая, что его может ожидать, собрал в кулак всю свою волю, и с помощью находившихся рядом коллег-медиков свою болезненную зависимость преодолел. Очень красочно и честно он отобразил эту историю в рассказе «Морфий», вошедшем впоследствии в цикл «Записки юного врача». Надолго ли преодолел и насовсем ли – вопрос трудный. Официально считается, что преодолел надолго, а вернулся к помощи морфия лишь под конец жизни, когда был уже неизлечимо болен, и морфий ему был действительно необходим. Но некоторые биографы, в том числе медики по образованию и роду деятельности, считают, что с морфием он не порывал никогда, втайне ото всех прибегал к нему то и дело, и что именно действию этого искажающего сознание вещества мы обязаны возникновением фатасмагорических сюжетов и особой повествовательной манеры Мастера. Верить этому или не верить, лучше всего оставить на усмотрение в отдельности каждого его почитателя.
По поводу пьесы «Батум» один хороший, уважаемый актёр, сыгравший в кино Воланда, сказал, что эту пьесу Булгаков написал по заказу, к юбилею Сталина, и данное обстоятельство в какой-то мере его извиняет. Такое утверждение не соответствует действительности. Пьеса была задумана самим Булгаковым ещё в период его первой опалы, около 1930-го года. Задумана, но не написана. Работать над нею он начал в июне 1939 года, действительно, имея в виду близкий юбилей в декабре того же года. К тому времени над головою Мастера понемногу начали сгущаться уже новые тучи. Целью написания пьесы о молодости вождя было показать свою благонадёжность, сделаться надолго «разрешённым» и в общем, упрочить своё положение в литературной и театральной среде. Это было что-то вроде сделки с дьяволом, на которую Мастер пошёл с тяжёлым сердцем, действуя по принципу «цель оправдывает средства». Он надеялся на безопасное после постановки пьесы существование и беспрепятственное продолжение работы в литературе.
В июле 1939 года пьеса была закончена и представлена художественному совету МХАТа. Художественный совет пьесу единогласно одобрил (попробовал бы он не одобрить пьесу о Сталине!). Затем была устроена читка, затем предварительное распределение ролей и читка по ролям. Руководство МХАТа и вся труппа приступили к работе над этой пьесой с энтузиазмом.
Пьеса состояла из четырёх актов. В первом акте молодого Джугашвили за революционную деятельность исключали из Тифлисской духовной академии. В последнем четвёртом акте революционер Сталин бежал из ссылки и возвращался в Грузию для продолжения революционной борьбы. Два серединных акта, второй и третий, показывали становление и взросление будущего великого народного вождя. Начало первых представлений, то есть, премьера, планировалась на декабрь, аккурат к 60-летию Иосифа Виссарионовича. Всё шло по маслу, ускоренным ходом.
И вдруг в августе с самого верха поступила команда: всякую работу над пьесой прекратить, из постановочных планов её исключить, ни в какой другой театр пьесу не передавать, считать вопрос о постановке пьесы на театре решённым окончательно, причём решённым отрицательно. Передавали устное мнение Сталина, очень для Булгакова неблагоприятное. Мнение было в том смысле, что подобное открыто для него комплиментарное сочинение вождь считает неискренним и неуместным. Автору он посоветовал писать не о вождях, чтобы им понравиться, а о рабочем классе, от чего автор до сих пор старательно уклонялся.
Это был удар под самый дых. Проявленная с таким насилием над собою лояльность не только не была оценена, но была осуждена как неискренняя и бесцеремонно отвергнута. Дьявол отклонил предложенную сделку. Положение Мастера теперь явственно ухудшалось. Человек, от которого демонстративно дистанцировался Сталин, не мог более ни на что рассчитывать. Намечалось что-то вроде финишной черты.
К счастью для нас, будущих читателей, работа над «Мастером и Маргаритой» к этому времени уже была вчерне закончена, а серьёзно работать над чем-то Мастеру теперь не позволяло здоровье. После этой злосчастной истории с «Батумом» оно стало быстро ухудшаться. Остаётся только добавить, что к художественному уровню пьесы у Сталина претензий не было, это он, то ли всерьёз, то ли с усмешкой, просил передать художественному совету театра.
***
Михаил Булгаков был женат трижды, и все три раза был женат, что называется, вполне удачно. И первая его жена Татьяна Лаппа, с которой они поженились в 1913 году, и вторая, Любовь Белозерская (1925 г.), и третья, окончательная, самая главная его жена Елена Сергеевна, в девичестве Нюренберг, по первому мужу Неёлова, по второму Шиловская, по третьему «окончательному» мужу – Булгакова (1932 г.), все они оказались женщинами трезвомыслящими, понимающими своего супруга, сочувствующими и по мере сил способствующими его таланту, не впадающими ни в какие крайности, и в общем и целом – хорошими жёнами. Выходили замуж по любви, расставались по той же причине, к новой пассии бывшего мужа сильно не ревновали, сплетен не распускали, старались и после развода сохранять добрые отношения. В этом смысле, в семейном, Булгакову повезло несказанно. Были, конечно же, неизбежные огорчения и обиды, но они не были громкими, оставались в своём узком кругу.
Татьяна Лаппа, например, с горечью и вполне обоснованно сетовала в письме к своей подруге, что «Белую гвардию» в её журнальном варианте Булгаков почему-то посвятил новой жене, Белозерской, в то время как писал роман от первой до последней буквы именно при ней, при Лаппе, и она ему в работе помогала чем могла, и столько с ним пережила, и от тифа его выхаживала, и от пристрастия к морфию отучала…
Через семь лет, вероятно, те же самые горькие чувства испытывала уже Белозерская, сетуя на то, что знаменитым драматургом Михаил стал именно при ней и с её помощью, а вот теперь все лавры и вся слава достаются новой даме, достаются незаслуженно, но что поделаешь, придётся уступить и вытерпеть, ведь зла она им не желает…
Елене Сергеевне Шиловской-Булгаковой не пришлось ни на кого и ни на что сетовать. Она оставалась верной женой, боевой подругой и помощником своего мужа до самого смертного его часа. В том, что роман «Мастер и Маргарита» был дописан, выправлен, сохранён до самых 60-х годов и в конце концов опубликован, в этом есть её огромная заслуга. Никаких сомнений в том, что Маргариту муж придумал, глядя на неё. Она и есть та самая единственная подлинная Маргарита.
***
Целую ночь соловей нам насвистывал,
Город молчал и молчали дома,
Белой акации гроздья душистые
Ночь напролёт нас сводили с ума.
Это про Киев начала прошлого века, про юность, про молодость, про что-то безвозвратно минувшее, хранимое только в памяти, одним словом, это ‒ ностальгия. Романс из трёхсерийного телевизионного фильма «Дни Турбиных» (1976 г.). Хороший, кстати, получился фильм, убедительный, достоверный, вполне адекватный булгаковскому тексту «Белой гвардии» и пьесе, сделанной на основе романа.
До публикации в 1966 году «Мастера и Маргариты» имя Михаила Булгакова было известно относительно небольшому кругу театралов и литераторов. Публикация породила неизмеримо более широкую известность, преходящую в ажиотаж, отчасти в моду, а затем ещё и в культ.
Писатель Виктор Некрасов, земляк Булгакова, киевлянин по рождению, фронтовик, автор одного из лучших произведений о той войне, романа «В окопах Сталинграда», к 1966 году жил уже в Москве. Вспыхнувший интерес к личности Булгакова и к его творчеству побудил его во время очередного приезда в родной Киев совершить прогулку «по булгаковским местам». Руководствуясь прямым указанием адреса в «Белой гвардии», он без труда отыскал дом № 13 на Андреевском спуске и решился побеспокоить проживающих в нём людей, попросил разрешения осмотреть дом изнутри.
В дом его впустили без проблем, и не только позволили всё осмотреть, но и ответили на многие интересующие Некрасова вопросы. К его несказанному удивлению, в доме этом по-прежнему проживала семья одного из самых ярких персонажей «Белой гвардии», тогдашнего домовладельца Василия Лисовского (Василисы). Нынешние обитатели – немолодая уже дочь Василисы, её муж, их дочь, их зять и молодое потомство. Они все оказались общительными, разговорчивыми, и Некрасов от них многое узнал. Этому визиту, этому знаменитому теперь дому и его обитателям Виктор Некрасов посвятил очерк «Дом Турбиных». Всякий, кому интересен Булгаков в его раннем киевском периоде, должен этот очерк непременно прочесть.
К ещё большему удивлению писателя Некрасова, а вернее, к его уже изумлению, хозяйка хорошо помнила семью Булгаковых и, главное, хорошо помнила самого Михаила, старшего из той семьи. Помнила его тогдашнюю внешность, его манеру общения, его характер, и вообще знала о нём по-соседски почти всё. Единственное, чего, как оказалось, не знала о нём женщина, это что Булгаков теперь очень известен.
« – Как? Мишка Булгаков ‒ знаменитый писатель? Этот бездарный венеролог ‒ знаменитый русский писатель?»…
Тут уже онемел от изумления писатель Виктор Платонович Некрасов. Вот так вот – о самом Михаиле Булгакове?... Впрочем, ничего против известности Булгакова хозяйка, как выяснилось, не имела. Просто для неё это было большой неожиданностью.
«Тут хозяйка оторвалась от утюга, испытующе и всё ещё недоверчиво посмотрела на нас:
– Так вы говорите, стал знаменитым?
– Стал.
Покачала головой:
– Кто бы мог подумать? Ведь такой невезучий был. Надя, правда, писала мне, что сейчас вот напечатали что-то его, и все очень читают… Но ведь сколько лет прошло!»…
Годы промчались, седыми нас делая.
Где чистота этих веток живых?
Только зима да метель эта белая
Напоминают сегодня о них.
Сегодня о писателе и драматурге Михаиле Булгакове напоминать никому нет нужды. Его наследие всегда здесь, при нас, оно живёт в любое время года при любой погоде, при любом политическом климате, внешнем и внутреннем. Классик – он всепогоден.
Виктор Парнев
