Новая постановка Марка Розовского по Гоголю — неоднозначная, острая, провокационная. Проза классика здесь замешана на реалиях сегодняшнего дня, актуализирована донельзя. Подробности своего замысла режиссер рассказал в интервью «МК».
— В «Новом ревизоре», актуальной фантасмагории, вы высмеиваете нынешнюю систему, причем довольно откровенно. Слышала разные мнения: от «гениально» до «как это допустили?».
— В «Новом ревизоре» состоялось мое высказывание. Я не собираюсь спорить после спектакля, выспрашивать мнения или заниматься объяснениями, манифестированием своей позиции. Моя позиция — это мой спектакль. Если она совместима с гоголевским миросознанием, с моим великим автором, то для меня это самое важное. И этого хватает.
— Я знаю вас как человека принципиального, неравнодушного. Ваш нынешний спектакль, конечно, о наболевшем. Но стоит ли сегодня говорить о наболевшем прямолинейно?
— Театр существует для того, чтобы люди задумывались, с чем-то соглашались или не соглашались. Знаете, после спектакля ко мне подходили зрители и говорили: «Ух ты, ну вы и смелый… А вы ничего не боитесь?». Я спрашивал: «А что вас смущает?» — «Вы говорите такие острые вещи!»… На ваш вопрос о прямолинейности есть два общеизвестных ответа. Первый — ответ самого Гоголя. «Боже, как грустна наша Россия!» — было сказано Пушкиным после читки «Ревизора». И государь, посмотревший «Ревизора», ахнул: «Ну пьеска! Всем досталось, а мне более всех!» — значит, Гоголь был так высок и так смел, что он самому государю эту правду о человеке и о системе предъявил! А что же я: ставлю Гоголя и должен быть ниже Гоголя? Не потому, что я хочу быть смелым, нет… Тогда не ставь Гоголя, ставь другого автора, пожиже! А если я с Гоголем вместе, то мне трусить непозволительно! Мне, по сути, даже не надо заниматься фрондой и добавлять что-то от своего имени.
— А что насчет актуализации?
— Все привнесения в «Новый ревизор», которые мы сделали весьма тактично, как мне кажется, носят созидательный характер, а не разрушительный. Мы просто довели миры Гоголя до сознания сегодняшнего зрителя. Зритель или принимает это, или обеспокоен: а не слишком ли мы что-то аховое добавили? Но это та самая верность Гоголю и первоисточнику, верность гоголевской ответственности перед Россией. Помните: «Русь, куда несешься ты…»? Русь, на которую, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства. Почему все время на нас косясь, как говорит один из персонажей нашего спектакля? Так задумаемся: почему?
— Действительно… Марк Григорьевич, что же вы отвечаете боящимся за вас зрителям?
— Я спрашивал у них: «Извините, а вы Конституцию нашу читали или нет?» — «Почему Конституцию?» — удивлялись они. «В Конституции написано: в России сегодня цензуры нет». Они говорят: «Вас еще никто не прикрыл? Это кто-то видел?» На что я отвечаю: «Если кто-то придет ко мне закрывать этот спектакль, я (подчеркиваю!) вынужден буду защищаться простым способом. Я скажу: «Вы, желающие запретить спектакль, поступаете антиконституционно! Вы нарушители Конституции. А кто есть нарушители Конституции? Преступники! Поэтому я вас буду судить!» И беспокоящийся зритель сразу ретировался, пожимал мне руку и желал мне добра. Поймите, не надо быть смелым, надо быть честным! Честность — вот что важно.
— В вашем спектакле одна из героинь говорит: «Искусство есть провокация, чем больше провокации, тем больше искусства» — очень актуальное высказывание.
— Это говорит Марья Антоновна, которая у нас играет эдакую ультрасовременную девушку, провинциальную красотку, летящую за модой…
— Желающую быть в тренде.
— Вот-вот-вот! Совершенно верно! Это же общее место сегодняшней якобы современной эстетики или, точнее, псевдоэстетики. То, что мы находимся сегодня часто вне искусства, — это наша беда, беда общества, беда, идущая от нашей недоразвитости. Поэтому так много дикарства, вражды, взаимной ненависти, всякого рода фобий… Сегодня среди театральных изъявлений, как правило, мы не видим спектаклей, которые зовут к сочувствию, сопереживанию, очень много выпендрежа, холодного и сомнительного. Неэтично говорить о деяниях коллег, однако тревогу вызывает то, что сегодня мы не имеем той драматургии, которая взывала бы к фундаментальным ценностям, не имеем режиссеров-мастеров, которые жизнь положили бы за отстаивание этих ценностей, как это делали наши великие предки. Очень много самовозвышения, пустотного изъявления, перемешивания пустоты в пустоте. Это же факт. В театральной атмосфере я не вижу боли.
— Как вы думаете, может быть, у нас вообще утеряна традиция сострадательной гуманистической литературы и театрального искусства?
— К сожалению, во всем мире это утеряно, не только у нас.
— С чем это связано? С внутренними или внешними факторами?
— Это связано с опустошением, которое пришло в человека. Мы каждый день атакованы разного рода бедствиями, потерями, войной. Раньше война была злодеянием, сегодня война провозглашается как историческая неизбежность, как закономерный выход из трудной ситуации. Народы оказываются покинутыми друг другом, находятся в ссоре, возникает не торжество любви, а торжество ненависти. У Антона Павловича Чехова был такой рассказ «Тоска», там главный герой, некто извозчик Иона, у которого умер сын, пытается поговорить с людьми, поведать о личном горе, но никто не хочет его слушать, все им пренебрегают, куда-то спешат, у них нет времени. И он рассказывает о наболевшем… лошади. Лошади! Это притча. В таком положении находится весь наш народ сегодня. Кому мы можем поведать о своих страданиях, горестях? Кто нас слушает? Власть? Чиновники? Самые близкие люди довольно часто оказываются глухи, и человек чувствует себя одиноким, брошенным, возникает обида, духовное крушение... То, что Достоевский называл «униженными и оскорбленными», — сегодня в таком положении масса людей. Поэтому если эти «униженные и оскорбленные» не находят «лошади», которой могут поведать о своих проблемах, то общество оказывается больным. Надо спасать себя! Следующим можешь быть ты…
— Безрадостная перспектива... Кстати о перспективах и планах. Вы всегда удивляете — чем удивите в ближайшем будущем?
— На этот раз планы совсем не космические, а наоборот, камерные и интимные. Я строю репертуар по принципу — каждый следующий спектакль должен быть не похож на предыдущий. Сейчас работаем над моей пьесой «Человек-волк» по следам Зигмунда Фрейда. Ее будет печатать журнал «Современная драматургия», чему я невероятно рад. Всего там будет три действующих лица. Заняты два состава, премьера назначена на апрель этого года, на новой сцене. Работаем активно, вовсю идут репетиции.
— Расскажите поподробнее, что это будет за спектакль?
— Это будет фантазия на документальной основе, как и «Харбин-34». Такой психологический театр, театр глубинного психоанализа. Основа документальная — история болезни человека, которого Фрейд прозвал «Человек-волк». Нас, как людей театра, будет интересовать не собственно психоанализ, а судьба человека, русского эмигранта, рафинированного интеллигента, который попал в мясорубку истории: довоенное время, фашизм, война… Его драма — это драма одинокого человека. Попробуем соединить методику Станиславского с открытиями Фрейда и дать новый уровень психологического театра. Больше говорить ничего не буду, увидите все сами на премьере. Приходите!
