Музыка — это очень сильный способ воздействия на людей, уверен Константин Чудовский. Худрук и главный дирижер возрожденного Государственного Кремлевского оркестра ездил с музыкантами в Донбасс и готов поехать еще. Он не только возглавил новый коллектив, но еще стоит за пультом в Большом театре. В перерыве между репетициями Константин Чудовский рассказал «Известиям», как совмещает две престижные должности, о первом выступлении Кремлевского оркестра в Мариуполе и о том, когда московский зритель сможет оценить новый коллектив.
«Бороды, кокошники, бояр, кафтаны, медвежьи шкуры — такая благодать!»
— Вас считают экспертом в русской опере. «Пиковая дама», «Царская невеста» и «Борис Годунов» — топ ваших предпочтений. Почему?
— Я всегда был патриотом страны и нашей музыки. Так сложилось, что мне довелось много где поработать и пожить. Девять лет я проработал в московском театре «Геликон-опера» и в то же время сотрудничал с ведущими оркестрами Австрии, Франции, Болгарии, Польши. Когда мне было всего 29 лет, меня пригласили на работу в Чили. Заболел дирижер, который ставил «Бориса Годунова». Театр срочно искал замену. У меня был уже опыт исполнения этой оперы в «Геликоне», поэтому и позвали.
Опера прошла на ура. На сцене солисты Большого — Губский, Пастер, Тихомиров, артисты из других наших театров. Страну, которая славится частыми землетрясениями, нам удалось раскачать еще больше. Спектакль признали «Лучшим событием 2011 года», и меня попросили остаться в качестве главного дирижера театра.
— До вас русская опера в Чили не существовала?
— Существовала. В Сантьяго-де-Чили русские оперы всегда были очень популярны. Даже Федор Шаляпин некогда пел в Чили. В Сантьяго шикарный театр на 1,5 тыс. мест. На русский репертуар, будь то «Борис Годунов», «Лебединое озеро» или «Спящая красавица», всегда аншлаг! Я был рад, что мне есть место за пультом, — иначе бы сам не попал на спектакль (смеется).
«Бориса Годунова» мне довелось ставить несколько раз: в «Геликон-опере», в Чили, в Болгарии, в Монте-Карло. Каждый раз это были новые спектакли. Ни разу редакция не повторилась.
— А каково после жизни за границей возвращаться на Родину?
— Когда меня пригласили в Екатеринбург, где мне довелось дирижировать самыми разными постановками, среди которых была «Царская невеста» Римского-Корсакова, я вновь окунулся в атмосферу русской классики. Увидел все эти бороды, кокошники, бояр, кафтаны, медвежьи шкуры — такая благодать! Меня так это согрело. Я понял, что пора возвращаться.
Вскоре после моего возвращения в Россию началась пандемия. Я забрал семью из Москвы в Екатеринбург, и мы пережидали этот период там. Сняли домик на природе, в кои-то веки были все вместе. Так как во время моей работы в Чили мы виделись очень мало.
— С этого года вы приглашенный дирижер Большого театра. Как это случилось?
— Позвонил управляющий оркестром ГАБТа, который знал меня еще студентом величайшего мастера Геннадия Николаевича Рождественского, который в свое время возглавлял Большой театр. Реакция у меня была очень радостная и волнительная. Звали как раз на три мои любимые русские оперы: «Пиковая дама», «Царская невеста», «Борис Годунов». Дебют в Большом театре совпал с моим 40-летием. Мне показалось это символичным. Это самый лучший способ отметить юбилей.
— Вы не суеверны?
— Я принципиально не суеверный. Есть странные приметы в нашей профессии, которые меня очень раздражают. Допустим, уронил партитуру, надо на неё сесть. Как можно?! Ты сидишь на святыне — на партитуре Петра Ильича Чайковского. Это — кощунство.
«Если в спектакле есть русский, то на первой репетиции он обязательно старается убить всех голосом»
— Работая за границей, вы ощущали, что есть некая неприязнь к русским, к нашей культуре?
— Никогда неприязни к русской культуре в мире я не ощущал. В Чили в театре были интернациональные составы. Я помню один проект, в котором ведущие партии исполнялись солистами из Армении, Грузии, Украины и я — из России. Все разговоры о политике сразу прекращались, потому что задача музыки — объединять, на сцене все равны.
С русскими певцами — отдельная история. Россия огромная страна. Наши люди любят всё большое, обстоятельное. Иностранцы как-то не понимают этого. В Европе мало места, там дорогие парковки, люди стараются экономить на всем.
Когда мы собираемся на посиделки в ресторанах, особенно если в компании девушки, наши мужчины соревнуются, кто первый заплатит за всех.
— И какая реакция у иностранцев?
— Они вообще не понимают, что это такое творится. Если в спектакле есть хоть один русский, то на первой репетиции он обязательно старается убить всех голосом. Чтобы прямо тебя снесло, волосы встали дыбом. И люди должны сказать: «Как ты громко поешь». А он в ответ: «Что вы, это я еще не распелся. Сегодня не очень звучу».
Наши певцы — это артисты с самыми большими голосами. Поэтому если в составе исполнителей есть хоть один русский, то на главные партии выбираются соответствующие голоса, чаще всего тоже из России.
— Вас пригласили возглавить Государственный Кремлевский оркестр. Его возродили после многолетнего отсутствия. Что с ним случилось?
— Оркестр был создан на базе прославленного Государственного духового оркестра России, который появился в 1937 году и продолжает работать, будучи частью Кремлевского оркестра. В этом году мы провели конкурс на вакантные места. Претендовало очень много хороших музыкантов из разных городов. Мы планируем создать коллектив, в котором будут существовать несколько оркестров¸ в том числе духовой, эстрадно-джазовый. Еще мне удалось увести один сыгранный коллектив, совершенно потрясающий струнный ансамбль под руководством Константина Казначеева. Сейчас он концертмейстер Государственного Кремлевского оркестра. Когда-то Константин приезжал ко мне в Чили в качестве солиста, играл концерт Чайковского для скрипки с оркестром. Музыкант очень высокого уровня.
— Когда состоится первый концерт Кремлевского оркестра?
— Первое выступление оркестра уже состоялось в Мариуполе в сентябре, где мы исполнили Четвертую симфонию Чайковского. У нас на всё про всё было буквально три репетиции. Я гордился своими музыкантами. А первое выступление оркестра на московской сцене состоится уже очень скоро — 11 декабря, в Большом зале консерватории.
— Вы общались с мариупольцами?
— Конечно. И меня поразило жизнелюбие и поддержка жителей Мариуполя. Люди отрезаны от внешнего мира. Им самим нужна помощь, а они готовы делиться душевным теплом с приехавшими артистами. Они кричали: «Браво!» После концерта подходили и благодарили: «Маэстро, спасибо вам огромное. У нас такого не было давно. Для нас очень важно то, что вы здесь. Вы дарите нам надежду. Мы понимаем, что мы не одни, что кому-то нужны».
Мне довольно тяжело говорить про те условия, в которых сейчас они находятся.
«В австрийской школе дочке сказали, что если тебе очень грустно, то ты можешь поменять пол и тебе будет очень весело»
— Вам не обидно, что не многие артисты стремятся в Донбасс?
— Мне кажется, мы ситуацию исправляем. Наш коллектив не единственный, у кого абсолютное понимание важности происходящего. Когда видишь глаза людей Донбасса, понимаешь, что это не просто новости из телевизора. Ты находишься в эпицентре жутких событий, видишь, что происходило в последние восемь лет на территории, от которой отвернулся мир.
— Вам было страшно?
— Конечно. Тем более все наши родные всё время пытались дозвониться до нас. А связи у нас не было. Поездка была очень значима для нас. Совершенно непередаваемые ощущения, колоссальная ответственность, осознание святости происходящего. И я рад, что не было ни одного человека, который бы сказал: «Ой, я не поеду, я боюсь». Все как один собрались и отправились в очень сложную дорогу.
— Недавно завершилась мобилизация. У вас четверо детей, вас не призвали бы. Но если потребуется защищать Родину?
— Мы с музыкантами всегда на передовой. Ездили в Донбасс, и еще готовы поехать, если нужно будет. Пока учишься, осваиваешь профессию, часто задаешься вопросом, чем мы занимаемся, зачем вся эта музыка нужна? Только потом понимаешь, что это не просто развлечение для публики, а намного больше, это про дух и силу.
Во время Великой Отечественной войны Большой театр выступал и на фронте, выезжал с бригадами на передовую. И это были звезды первой величины. А вспомните блокаду и «Ленинградскую симфонию» Шостаковича. Вот такие моменты дают понять, что то, что ты делаешь, — гораздо больше, чем просто приятное времяпрепровождение. Музыка — это очень сильный способ воздействия на людей.
— Вам кажется, что с нашим искусством идет сражение?
— Я глубоко убежден, что если уничтожить культуру, то любая страна начнет разваливаться гораздо быстрее. И во многих государствах сейчас ведется такая политика. Пожив за границей, я видел много постановок, когда режиссер из шикарной оперы мог сделать нечто прямо противоположное. И эту интерпретацию любой ребенок, пришедший на спектакль, может воспринять как эталон.
Сегодня в Большом театре мы играем «Царскую невесту», следом — «Бориса Годунова», и зритель сразу погружается в атмосферу русской культуры, в замечательном исполнении и потрясающем оформлении. Со спектакля он уходит вдохновленным. А если действие «Бориса Годунова» переносится куда-либо — на Кубу, на пляж в Шарм-эль-Шейх, то после этого зритель уже в сторону русской оперы может и не посмотреть. Вы понимаете, насколько важно сохранять свои традиции и культуру?
Я очень расстраивался, когда за границей уроки литературы либо отсутствуют, либо сводятся к минимуму.
— Вы с этим столкнулись лично?
— Конечно. У нас были все возможности остаться в Австрии. Но то, что дети получали в школе, повергало нас в ужас. Во многом из-за этого мы оттуда и уехали.
— Что вас пугало?
— Например, в рамках урока религии дочке сказали, что если тебе очень грустно, то ты можешь поменять пол и тебе будет очень весело. И это в девять лет! Там главный принцип воспитания детей — «никакого стресса». Нервы берегите. У меня одна дочка занимается фигурным катанием, а другая — балетом. Если у нас родители настроены на результат и понимают, каких усилий это стоит и для ребенка и для педагога, то на Западе к этому отношение другое. А наши специалисты за границей невероятно востребованы.
— Но главное — не обижать ребенка?
— Нельзя и пальцем тронуть! У нас был случай в Венской опере, там педагога уволили из балета, потому что он нарушил в классе личное пространство ребенка, поправив его своими руками.
«Большой театр можно сравнить с заводом, который собирает машину высокого класса»
— Вы ученик народного артиста СССР Геннадия Рождественского. А он был человек с не очень простым характером. Вас это закалило?
— Что касается характера, у нас с ним в жизни ни разу не было никаких столкновений. Я всегда с искренней любовью и уважением к нему относился.
Я поступал в консерваторию к Владимиру Александровичу Понькину. На экзамене меня отобрал к себе Геннадий Николаевич. Я спросил у Понькина: «Как так? Я же к вам шел». А он: «Ты что? Не понимаешь своего счастья?» Понькин сам ученик Рождественского. Геннадий Николаевич сделал мне невероятный подарок, взяв к себе в класс. Когда я учился на третьем курсе консерватории, Рождественский доверил мне открытие концерта к своему 75-летнему юбилею. Во втором отделении дирижировал сам маэстро. Геннадий Николаевич очень поддержал и поверил в меня.
Два года прошло с тех пор, как он ушел из жизни, но до сих пор не отпускает чувство, что он рядом со мной и помогает. Школа Рождественского, его мастерство — это что-то невероятное.
— Вы сейчас работаете в Большом театре, где должность главного дирижера вакантна. Если бы гендиректор Владимир Урин предложил вам занять это место, рискнули бы?
— Как говорится в известном фильме, такие вопросы задаете, что неудобно отвечать.
— Ну гипотетически, осмелились бы?
— Служить в Большом театре — мечта любого дирижера. То, что сейчас я здесь, это невероятное счастье и невероятная ответственность.
— Вы нашли общий язык с оркестром?
— Абсолютно, с первой секунды. Это чувствуется сразу. Я не тиран и не диктатор. Я совершенно искренне люблю музыкантов. Любой оркестрант помимо зарабатывания денег хочет получить удовольствие от своей работы. И тут дирижер может ему либо помочь и дать возможность почувствовать себя счастливым, либо нет. Скажу вам, это обязательно отзывается благодарностью. Тогда оркестр с удовольствием играет. Вы знаете, что вообще попасть в оркестр, я не говорю про оркестр Большого театра, непросто. Тридцать лет ты учишься, потом бесконечные прослушивания, конкурсы, адский труд по восемь часов в день — через все это надо пройти. И дай Бог по дороге не сгореть, когда все эти круги проходишь.
Большой театр можно сравнить с заводом, который собирает машину высокого класса — «Феррари», «Бентли» или «Майбах». В нем каждый винтик на своем месте. В конце производства тебя сажают за руль, и ты несешься со скоростью 300 км/ч по горному серпантину. Куда эта машина приедет, вообще доедет или нет, зависит только от тебя.
Зоя Игумнова
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Эдуард Корниенко
