Служители российской Фемиды в то время когда-то представляли собой цвет общества. И это не случайно: русская юриспруденция уже во второй половине девятнадцатого столетия оказалась самой передовой и гуманистической в мире. Однако даже на фоне столь сияющего небосклона, звездой первой величины на нем по праву считается Анатолий Федорович Кони, олицетворявший целую эпоху русской культуры и права.
Вот прижизненная характеристика, выданная ему самой авторитетной русской энциклопедией И. Ефрона и Ф. Брокгауза: «Обширная, не ограничивающаяся специальной областью знаний, эрудиция, при счастливой памяти, давала ему обильный материал, которым он умел пользоваться, как художник слова. Судебные его речи всегда отличались высоким психологическим интересом, развивавшимся на почве всестороннего изучения индивидуальных обстоятельств каждого данного случая».
А вот их выступления известного советского ученого-историка, академика Сергея Федоровича Платонова в день 80-летия Кони: «Судьба дала вам завидный удел. Одаренный умом и талантом, способный влечь к себе сердца, вы имели все шансы достигнуть степеней высоких на поприще служебной карьеры и житейского успеха. И, однако, успех ваш, достигнутый в русском обществе, не был карьерой, вы пошли путем не зависимым от милостыней и ласк, и связали свою жизнь со служением не власти и моде, а вечному и безусловному».
С учетом того обстоятельства, что слова сии были произнесены буквально через пару недель после смерти Владимира Ульянова-Ленина, с особой отчетливостью понимаешь высочайшую порядочность и твердость духа настоящих русских интеллигентов, которые во все времена могли ведь жить честно. К слову, не по дням, а по часам матереющие идеологические демиурги советской власти обратились, было, к А.Ф. Кони с просьбой, чтобы тот написал некролог по поводу безвременной кончины вождя. Дескать, вам сам Бог велел сказать поминальное слово о коллеге юристе. На что Анатолий Федорович, неподдельно смутившись, искренне заметил: «Я, конечно, соболезную, но прошу великодушно меня извинить: как юриста я Владимира Ильича совершенно не знаю. Вот его земляка, Александра Федоровича Керенского знавал. Помнится, будучи прокурором Ташкентской судебной палаты, давал ему рекомендацию в коллегию молодых адвокатов. Правда, ее оказалось недостаточно. Что поделаешь, в те времена было нелегко сделать карьеру в юриспруденции».
При этом Кони, разумеется, знать не мог, что из восьми дел, все-таки проведенных Владимиром Ульяновым в должности помощника присяжного поверенного в Самаре, все восемь оказались проигранными. Просто он всю жизнь был порядочным и весьма щепетильным человеком. В этом смысле, как нельзя красноречив случай с очень состоятельной генеральской вдовой Гулак-Артемовской. Не лишенная внешней привлекательности, эта женщина всеми правдами и неправдами добывала визитки и фотографии известных, влиятельных людей и с помощью столь нехитрого набора очень ловко «обделывала разного рода авантюрные дела». Пойманная с поличным и затем осужденная, Гулак-Артемовская на следствии призналась, что среди немногочисленных «отказчиков» – высоких чиновников, не пожелавших не только дружить с ней, но даже подарить фотографию или визитку – был и прокурор Петербургского окружного суда А.Ф. Кони. «Я его и домой к себе приглашала, но все безуспешно» – сетовала авантюристка.
На семейном совете принимается решение о том, чтобы Анатоль ехал в Москву и поступал в тамошний университет на юридический факультет. Такой вариант особенно педалировала мать – Ирина Семеновна, урожденная княжна Юрьева, известная среди русской интеллигенции актриса под псевдонимом Сандунова.
Помимо работы в театре, она активно сотрудничала с журналом «Репертуар и Пантеон», который издавал и редактировал муж – Федор Алексеевич Кони – представитель так называемой русской натуральной литературной школы.
Отец Анатоля отличался поразительной добротой, сердечностью и готовностью прийти на помощь нуждающемуся и страждущему. Он дружил со многими выдающимися деятелями русской культуры, современниками А.С. Пушкина. Однажды взял Анатолия и поехал с ним к уже сильно больному Николаю Алексеевичу Некрасову. И услышал юноша от великого русского поэта-трибуна потрясающе трогательное признание:
– Ах, милый мой Федор Алексеевич, да вы со своей драгоценной Ириной Семеновной не просто выручали меня не раз в жизни, вы вызволяли меня из моих многих подлых падений. Господь вам должен воздать на этом и на том свете за ваше бескорыстие. Да он уже вам и воздал. Смотрите, какой замечательный сын у вас растет.
Пройдут годы и добросовестный, душой щедрый Анатолий Федорович как драгоценные дорогие слитки соберет вдоль дороги своей длинной судьбы воспоминания подобного рода и напишет совершенно уникальные очерки о великих россиянах.
О А.С. Пушкине, В.С. Соловьеве, А.Д. Грановском, И.Ф. Горбунове, И.А. Гончарове, Д.А. Милютине, Д.Н. Замятнине, Д.А.Ровенских, В.О.Ключевском, И.С.Тургеневе, Ф.М.Достоевском, Н.А.Некрасове, Л.Н.Толстом, Н.И.Пирогове, М.М.Стасюлевиче, Ф.Н.Плевако.
Юрист и политический деятель России В.Д. Набоков, отец знаменитого писателя В.В. Набокова, скажет об этих трогательных человеческих документах истории: «Все они освещены каким-то особым светом, мягким и любовным, но порой проникающим очень глубоко и открывающим пропасти и стремнины, о которых не говорят официальные биографии».
Через год после того, как Россия распрощалась с крепостничеством, Анатолий Кони окончил университет со степенью кандидата права.
В самом первом своем профессиональном исследовании он поднял злободневную, совершенно не изученную на ту пору проблему о пределах необходимой самообороны. (Между прочим, в конце 2003 года Государственная Дума России вернулась к этому вопросу, дав его юридическое толкование, не многим отличающееся от той концепции, которую разработал молодой юрист Кони).
Надо ли удивляться тому, что столь перспективному выпускнику юрфака предложили место на кафедре уголовного права и процесса Московского университета. Однако служба в пределах Белокаменной его не прельщала. Логичным поэтому выглядит желание честолюбивого юноши поехать на периферию империи, чтобы постичь «сермяжную жизнь ее народа».
Началом восхождения А.Ф. Кони по высокой служебной лестнице можно считать скромные должности товарища (заместителя. – М.З.) прокурора Сумского, а затем Харьковского окружных судов. На мировоззрении молодого юриста не могло не сказаться общее приподнятое настроение в обществе в связи с проведением уже упоминавшейся Судебной реформы. Анатолий Федорович стал одним из самых горячих и деятельных сторонников новых судебных уставов и впоследствии всегда болезненно переживал любое их «коверканье», изменение и ограничение.
Начинающий прокурор настолько серьезно заявил о себе, что его заметил тогдашний министр юстиции, а впоследствии и генерал-прокурор граф К.И. Пален. Этот выдающийся государственный деятель постепенно перемещал А.Ф. Кони на все более высокие должности. В декабре 1877 года Анатолия Федоровича назначают председателем Санкт-Петербургского окружного суда. А через три недели террористка Вера Ивановна Засулич, дочь капитана, девица 28 лет, подавая прошение для получения места домашней учительницы к столичному градоначальнику Федору Федоровичу Трепову, выстрелила в последнего из револьвера системы «Бульдог».
Мудрый граф Пален советовал царю не переводить «дело Засулич» в политическую плоскость. Государю такая установка понравилась: «Правильно! Судить как воровку с Апраксина рынка! Хватит нам закрытых политических разбирательств – вся Европа уже ими недовольна. Девица мстила за жениха». Пален и своего протеже Кони, в котором определенно видел собственного наследника, наставлял недвусмысленно: «Милейший Анатолий Федорович, нам ли с вами не знать, что обвинитель, защитник, присяжные – все это вздор полнейший. Вожжи колесницы-суда только в ваших руках». На всякий случай и монарх принял Кони. В обсуждение предстоящего дела «воровки» он, разумеется, не пустился – не царское это дело. Но сам факт аудиенции уже был установкой.
Понимал ли это Кони? Риторический вопрос.
Анатолий Федорович был очень умным человеком. И все тонкости дворцовой политики terra incognita для него не являлись. Чутко улавливал он и настроение общества, так жаждавшего перемен – сам был частью этого общества.
Вот только мудрости не хватило тридцатичетырехлетнему на ту пору интеллигенту в третьем поколении и, как бы мы теперь сказали, крутому законнику, подняться над суетностью тогдашней обстановки. И прозреть: в лице неказистой барышни с исступленным, затравленным взглядом вечной неудачницы, как в зеркале просматривается дьявольский лик будущего терроризма. Который стал самой страшной трагедией нарождавшегося столетия и тысячелетия...
Так много места «дело Засулич» в нашем повествовании занимает далеко не случайно. В свое время оно ведь не зря стало «процессом века». Хотя восторженные апологеты Кони теперь утверждают, что изначально «дело о покушении на Трепова» было слабо проработано; обвинитель Кессель оказался на поверку киселем; адвокат Александров, наоборот, проявил мастерство Цицерона с Плевако «в одном флаконе» и произнес «блестящую», «неподражаемую», «историческую» речь, а присяжные заседатели, находясь под прессом влияния общественного мнения вынесли оправдательный приговор – ничего иного по ситуации от них ждать не приходилось. Поэтому, дескать, ни вины, ни заслуги в случившемся Анатолия Кони не наблюдается.
Можно одним махом опровергнуть все вышеперечисленные аргументы следующим примером.
Возьмите любое кроссвордное или сканвордное издание, коими сейчас увлекается добрая треть россиян, и вы убедитесь, что имя Кони обязательно толкуется, как «адвокат Веры Засулич». Ибо объективно так оно и произошло. Хотя всем нам известно, что Анатолий Федорович ни дня не был защитником.
После суда к Анатолию Федоровичу кинулась экзальтированная публика с горячими поздравлениями. Решение присяжных все наперебой называли великой победой русского правосудия. Правда, был на слушаниях и Ф. Достоевский, с обреченной грустью провидца увидевший в барышне беса: «А чего доброго, ее теперь возведут в героини». Как в воду глядел. Но кто и когда в нашем отечестве слушает пророков?
Подведем итоги «дела Засулич». В сухом остатке мы имеем то, что русское общество буквально жаждало пришествия терроризма. Называйте это как угодно: коллективным ослеплением, умопомрачением, синдромом самоуничтожения, наконец, массовым садомазохизмом – сути случившегося любое определение не изменит: русское общество само накаркало на себя терроризм. Может быть, кто-то впервые об этом узнает, но тот же «зверь Трепов», презираемый всем высшим светом, послал в тюрьму высеченному Боголюбову чай и сахар: «Чтобы зла на меня не держал». (Не от этой ли непонятной жизненной загадки Боголюбов впоследствии сошел с ума? – М.З.) А за несколько дней до суда оправившийся от серьезной пулевой раны Федор Федорович разъезжал в коляске по городу и (скорее искренне и бесхитростно, нежели корыстолюбиво) всем говорил: «Да, видит Бог, я буду первым радоваться, коли суд ее оправдает, чай, не православные мы?». Это уже, извините, какой-то либеральный психоз, а отнюдь не свидетельство прогрессивного настроения общества.
Сам Кони, volens nolens не раз вынужденный обращаться к «процессу века», чаще говорил о «поступке», «проступке» Засулич, но не о преступлении. Хотя опять же прекрасно понимал, что кроме правды-истины и правды-справедливости, есть еще и правда установленных законов, которые нельзя толковать, кому бы то ни было, по его прихоти и настроению.
Как бы ни были ангельски возвышенными мотивы Засулич, однако Трепов-то находился при исполнении служебных обязанностей, в генеральском мундире при всех государственных регалиях. А если бы даже оказался он и простым, не государственным человеком, то кто дал право другому человеку лишить его жизни – это же азбука людской морали...
В одной из своих многочисленных работ Анатолий Федорович вроде бы вплотную подошел к верной оценке случившегося катаклизма в умонастроении общества, написав: «С сечения Боголюбова надо считать начало возникновения террористической доктрины в среде нашей молодежи». Следующего шага, к сожалению, «великий юрист и любовник Фемиды» не сделал. А ведь и до того, и после во множестве на Руси секли правых – виноватых, законно – незаконно, и ничего. «Добро» терроризму, почти узаконенность прецедента, когда покушение на убийство государственного деятеля осталось безнаказанным, впервые дал суд под председательством Анатолия Федоровича Кони. Ни больше, ни меньше.
И поэтому всегда найдется у нас Ковалев, защищающий «законные права» дудаевых, радуевых, басаевых, масхадовых, удуговых и прочих «бесов», которые, чуть что – хватаются за оружие, бомбу или мину, превращая любую благородную цель в кровавую жуть и издевательство над здравым смыслом.
Но терроризм – всегда зло, в какие бы добрые одежки не рядился и какие бы благородные цели не преследовал. Вот сейчас, конкретно в данную минуту террористической является вся правящая клика во главе с наркоманом Зеленским.
И совсем не важно, какие патриотические или националистические они заявляют цели. Важна суть. А она такова, что ради якобы «великих» целей киевские хунтята и Дарью Дугину убили, и по Запорожской АЭС долбят, и своих солдат-пленных уничтожают…
Похоже, что именно в такой плоскости данной важнейшей истины Кони и не постиг. Не хотел или не смог, что сути не меняет. Только подобный вывод, отнюдь, не суд ему с нашей нынешней исторической выси, а всего лишь констатация факта: ни в одном сочинении героя нашего повествования не удалось обнаружить его покаяния.
...После «дела Засулич» Кони назначают директором гражданского департамента судебной палаты. Затем он стал обер-прокурором уголовного кассационного департамента Правительственного сената. В дальнейшем служил сенатором, был членом Государственного совета и достиг чина действительного тайного советника – по нынешним временам генерала армии – весьма неплохая карьера. Он слыл честным и неподкупным, каким всю жизнь и был. В 1890 году Харьковский университет присвоил ему звание доктора юридических наук, а через десять лет его избрали почетным академиком изящной словесности Императорской академии наук вместе с А.П.Чеховым. К этому времени Кони уже успел подсказать Л.Н.Толстому сюжеты для «Власти тьмы» и «Воскресенья». Когда Ф.Достоевский собирал материал для своего романа «Подростки», Кони вместе с писателем поехал в Земледельческую колонию для малолетних преступников. А потом написал большую статью «Достоевский как криминалист».
Судебные разбирательства, в которых приходится участвовать Анатолию Федоровичу, он непременно делал достоянием общества, что объективно, безусловно, способствовало повышению самосознания последнего.
Из сугубо теоретических работ А.Кони по юриспруденции наибольшее прикладное значение для сегодняшнего дня имеют «Нравственные начала в уголовном процессе». Согласитесь, следующие рассуждения не потеряли своей актуальности: «У "мирового" совершался суд скорый, а личные свойства судей служили ручательством, что он не только скорый, но и правый в пределе человеческого разумения и вместе с тем милостивый. Общее направление мировых судей сделало их камеры (в те годы – кабинеты. – М.З.) не только местом отправления доступного народу правосудия, но и школой порядочности, уважения к человеческому достоинству. Не случайно местный обыватель увидел очень скоро, что стародавняя поговорка "Бойся не суда, а судьи" потеряла свое значение житейской мудрости… Власть не может требовать уважения к закону, когда сам его не уважает».
Как важно нам держать на прицеле эти и другие рассуждения действительного знатока права вообще и жизни российского народа, в частности, при такой трудной организации нынешнего института мировых судей. Речь, конечно, не о механическом перенесение юридических методов, приемов и средств из одной эпохи в другую. Да такое и в принципе невозможно. Но ведь и то правда, что серьезная юриспруденция, коли она не желает быть прислужницей власти, всегда пиететно должна относится к минувшим своим завоеваниям, к авторитетам прошлого. А.Ф.Кони в этом смысле авторитет безусловный.
Новая советская власть в лице Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией на всякий случай провела обыск в доме «первого юриста России».
Кони написал письмо коменданту Питера Возе: «Покорнейше прошу Вашего распоряжения о передаче подательнице сего оставленных мною вчера в комендатуре вещей, взятых мною с собою при моем аресте. Очень прошу Вас, согласно Вашему вчерашнему обещанию, способствовать выдаче мне обратно изъятых у меня документов и моего личного паспорта, удостоверений о моей службе и т.п., а также записной книжки, без коих я не могу беспрепятственно следовать по улицам, а также иметь адресные и телефонные сведения о знакомых и необходимые мне ввиду моего преклонного возраста и болезненного состояния, и наличных у меня лишь 118 р., я просил бы Вашего содействия о выдаче мне взятых при аресте у меня денег, всех или, в крайнем случае, суммы в 10 т.р. Исполнением настоящей моей просьбы Вы меня премного обяжете». Не обязали. Несмотря на постановление Наркомпроса: «Возвратить по ордеру почетному академику гр. Кони: 9 тысяч 871 рубль, брелоки, медали. Медную цепь мирового судьи конфисковать» – ничего Кони так и не вернули.
К.И.Чуковский записал в своем дневнике: «На днях Кони арестовывали. Не жалуется. Рассказал: «Очень забавно меня допрашивал какой-то мальчик лет шестнадцати. – Ваше имя, звание? – Говорю: академик. - Чем занимаетесь? – Профессор. – А разве это возможно? – Что? – Ну, быть профессором и академиком сразу. – Для вас, - говорю, - невозможно, а для меня возможно».
Природа наделила Анатолия Федоровича, ко всем прочим его достоинствам, еще и великолепным чувством юмора. Когда сломанная нога неудачно срослась и стала короче другой, он вполне буднично заметил: «Ну, что ж, теперь-то я буду со всеми на короткой ноге». На вопрос владельца отеля о роде занятий ответил кратко: «Землевладелец. Имение «Ваганьково». Речь шла о двух метрах под могилу, действительно ему принадлежащих по материнскому завещанию. Насчет своей фамилии и не богатырского роста не уставал подтрунивать. «Раньше в Сенате были только ослы, теперь есть и Кони, хотя меня многие считают пони».
Однако очень скоро рафинированный эстет почувствовал, что с новой властью шутки плохи и записался на прием к Луначарскому. Предложил наркому сотрудничество «в целях просвещения масс». Тот с радостью согласился, отдал соответствующие распоряжения, и Анатолию Федоровичу на первых порах положили оклад аж в … два рубля.
Правда, потом жалование его существенно увеличилось, поскольку профессор читал лекции в университете, в институте живого слова, в различных культурно-просветительных организациях. Причем его занятия касались не только уголовного судопроизводства и истории русского суда: но и русской литературы, теории и истории ораторского искусства, этики общежития.
В 80-летний юбилей Кони его друзья актеры Передвижного театра П. Гайдебуров и Н. Скарской разыграли «суд над первым любовником богини Фемиды». Против него было выдвинуто обвинение в «злостном вторжении в область науки искусства». Принимая во внимание его происхождение из литературно-аристократической семьи, «суд признал Кони прирожденным преступником». А поскольку в законе не было статьи, под которую подпадали бы его действия, то приговор гласил: «Передать вынесение приговора и определение заслуженного наказания верховному суду истории». В ответной речи «подсудимый» заявил: «Слушая все сыплющиеся на меня обвинения, прихожу к выводу, что хоть я и невиновен, но заслуживаю снисхождения».
В каждой шутке, известно, только доля шутки. Но эта шутка особенно символична в применении к нашему герою с учетом главного судебного дела его жизни – «дела Веры Засулич». Как учил нас коллега Кони – Владимир Ульянов-Ленин, – об историческом деятеле нельзя судить по тому, чего он не сделал в конкретно-исторических условиях, а по тому, что он смог сделать.
Анатолий Федорович сумел оставить по себе хорошую память у своих потомков. Ради этого он очень старался и, похоже, не напрасно. Кони работал до последних дней жизни, даже когда передвигался уже с помощью двух палок.
Шутя по этому поводу, что опроверг пословицу: утром – на четырех, днем – на двух, а вечером – на трех. (Имелась в виду эволюция человека). Говорил: «Я начинал свой путь на четырех и кончаю его таким же способом». В доме своем держал больше десятка настенных часов и следил за их одновременным боем («Так я слушаю время»). Помогавшим ему в работе женщинам (Н.П.Лансер, Е.В.Пономарева, Л.Ф.Грамматчикова, Е.А.Седова, Л.И.Крамп. – М.З.) подписывал многочисленные бумаги только в шутливой форме: «От старца Инока. Ваш друг Старуся. Ваш преданный Старище-Пилигримище. Отсталый идеалист из Надеждинской улицы. Известный Вам прикащик (через «щ») в магазине «Фемида и К». Ваш старый мухомор с Надеждинской улицы». После того, как ему разрешили дать характеристику уезжавшему за границу приятелю, с гордостью докладывал: «А я стою двух коммунистов». (Обычно поручались в таких случаях два члена партии). Каллиграфическим почерком подготовил «Записку на случай смерти»: «Похоронить наискромнейшим образом (1 лошадь, простой деревянный гроб, на Александро-Невском кладбище, в наиболее дешевых местах». Так и сделали. А в середине 30-х останки А.Ф.Кони перенесли на Литераторские мостки Волковского кладбища. Властью мыслилось: «обеспечить юристу-словеснику» надлежащее литературное окружение из могил В.Г. Белинского, И.С.Тургенева, А.И. Гончарова, Н.С. Лескова, М.Е. Салтыкова-Щедрина, В.М. Гарина, Н.И. Костомарова и других выдающихся деятелей русской культуры. Но по иронии судьбы самой близкой к Кони оказалась могила Веры Засулич…
Благодарные потомки, забыв главное историческое прегрешение Кони, поставили ему памятник в Москве, на Воробьевых горах. Учреждена памятная медаль его имени. Есть собрание его сочинений в восьми томах и его же трехтомник. Несколько лет назад в серии «Юридическое наследие» первой вышла книга А. Кони «Избранные труды и речи».
Тогда же был выпущен конверт с рисунком этой книги и портретом «главного юриста» на марке. А у нашего президента – юриста по базовому образованию и государственного деятеля впервые в мире забившего тревогу о распространении мирового терроризма – была, по совпадению или нет, черная лабрадорша Кони…
Автор: Михаил Захарчук
Заглавное фото: А. Ф. Кони
