«Так вся душа моя в твоих заливах,
О, Киммерии тёмная страна,
Заключена и преображена».Максимилиан Волошин
Константин Богаевский – не самый известный художник, точнее, популярность его – региональная. Он – крымский. Он – Крым. Растворенность в жарком воздухе, где пахнет цветами и лечебными травами, а ещё – морем, покоем. Тишина и вечность. Скромна его слава, но нельзя сказать, что забыт – на тематических экспозициях картины Богаевского – нередки.
В Серебряном Веке он слыл чуть манерным эстетом, а в советские времена заделался крепким соцреалистом, певцом индустриальной повседневности. Это не прогиб и не попытка вписаться в мейнстрим, но восторг перед жизнью, перед загадочным Крымом с его камнями, фиалками и небом.
«Он родился среди камней древней Феодосии, стертых, как их имена; бродил в детстве по ее размытым холмам и могильникам; Кенегезские степи приучали его взгляд разбирать созвездия и наблюдать клубящиеся облака. Опук был горой посвящения, — с которой ему был указан путь в искусстве; зубцы коктебельских гор на горизонте были источником его романтизма, рождая в нем тоску по миражам южных стран, замкам и скалам; а деревья имения Шах-Мамая направляли его вкус к Пуссену и Лоррену», - искренно говорил о Богаевском его друг Максимилиан Волошин, а волошинский Крым – это часть нашей культуры. Глядя на моря и горы Богаевского, мы вспоминаем Волошина – их роднил не только общий воздух, но и единый замысел.
В Государственном Историческом Музее открылась выставка работ Константина Фёдоровича Богаевского "Крымская мистерия", посвящённая Весне-2014 и 150-летию со дня рождения художника. Тут – беседа о широте и красоте Русского Мира, что бывает разным - и ядрёно-сибирским, и салонно-питерским, и морским, горячим, крымским. Вместе с тем, слово «мистерия» настраивает на возвышенный лад, ибо это – религиозно-пафосное действо. Экспозицию нельзя назвать масштабной – для таких прожектов нужны залы Третьяковки, и многих знаковых работ здесь, увы, нет.
Есть ощущение тепла, юга, таинственности и - сопричастности. Крым Богаевского – это наш Крым и выставка больше об истории, чем о живописи. Биография этих скал – красочное переплетение эллинских преданий, генуэзской экспансии, востока, империи, советской власти. Мыслитель Егор Холмогоров об этом сказал предельно ясно: «Крым сам по себе сплошная поэма: конфликт гор и моря, конфликт Греции и Скифии, конфликт Византии и Генуи, русских солдат и крымских татар». И сейчас это – некая точка сборки.
Богаевский впитывал всё, не лишь Лоррена да Пуссена, а потому неслучайна статуя Кибелы среди экспонатов. Крым – сокровищница античности, из которой прямой путь к Ренессансу, хотя "Воспоминания о Мантенье" смотрятся, как марсианские хроники, а фон «Моления о чаше» вспоминается позже. У картин Богаевского есть интереснейшая особенность – они по-разному воспринимаются вблизи и на расстоянии. Это – характер Крыма, обладающего тысячью лиц. Максимилиан Волошин в помощь: «Безлесны скаты гор. / Зубчатый их венец / В зеленых сумерках таинственно печален. / Чьей древнею тоской мой вещий дух ужален? / Кто знает путь богов — начало и конец?»
Биография художника – обыденна. Его реальность – проще внутреннего мира. Никаких побегов и мятежей, отрезанного уха и абсента, зато - любимая супруга и домик. Богаевский дружил с превеликими бунтарями, но сам - не участвовал. Зрелый, разумный человек, обладавший душой ребёнка, причём – изначально доброго и светлого. Кто он? Сын мелкого служащего, дворянина из Феодосии –типично-маленькие люди по-чеховски. Однако была искра Божия – мальчик проявил себя, рисовал что-то в альбомчиках.
Его учителями станут могучие титаны – Куинджи (благоволил) и Айвазовский (счёл парня бездарью). На выставке можно увидеть ранние опыты – зарисовки с натуры и академические штудии. Видны огрехи в технике – и Дискобол толстоват, и корова лежит странным образом. "Мельница у лесного ручья" - намного лучше. Его стихия – солнце, воздух и вода, где коровы с Дискоболами подразумеваются, но не мешают созерцанию. Это – ещё одна изюминка Богаевского – писать безлюдные пространства с позиций филантропа. Да, где-то есть люди и животные; они вот-вот явятся, но пока художник один, и он по-детски наслаждается тишиной, ветром и запахами трав, какие бывают лишь в Крыму.
Богаевский много учился – в Петербурге и Европе, вступал в модные сообщества художников, служил в армии, охраняя Керченскую крепость, а после демобилизации женился на эффектной девушке со звучным именем – Жозефина Густавовна Дуранте. Их гостиная - прибежище интеллектуалов – и Волошин один из них.
На экспозиционном стенде – волошинские сборники с иллюстрациями Богаевского и – письмо художника к Марии Волошиной. Устойчивый и дивный почерк, говорящий многое о человеке. Богаевский был целен и, что называется, «правилен». Внешне похож на гимназического наставника, обычен. И – такая мечтательность, религиозный экстаз. Но - безо всякой показухи. "Гора святого Георгия" - истовая православная молитва в благословенном одиночестве. "Последние лучи" - как языческое прощание с божеством, постоянно умирающим и воскресающим наутро. "Каффа" - пряное созвучие западных и восточных мелодий.
Константин Богаевский был стихийным евразийцем, взрастивший эту идеологию не умом, но чувствами. "Генуэзская крепость" напоминает книжный рисунок итальянского Возрождения – с выписанными стенами и преувеличенно-ярким светилом. И тут же – штриховые мазки Ван-Гога. Вырабатывая своё обыкновение, Богаевский что-то брал у старых мастеров, но что-то у современников (так, "Старый Крым" - лёгкое подражание рериховской манере), и оставался только собой. Бывал в Париже и Вене, гостил в Петербурге, делал панно для Рябушинских, но спешил в родную Феодосию. Крымские пути – волшебны. Иосиф Бродский потом скажет: «Но уж если чувствовать сиротство, / то лучше в тех местах, чей вид волнует, нежели язвит».
После Революции чета Богаевских осталась в России, а мечтательный живописец включился в «преобразование вселенной», как это задумывалось большевиками. В 1920-х он рисует лёгкие акварели по просьбе государственных краеведов – небольшой зальчик посвящён этим зарисовкам. У Богаевского начинается новый цикл творчества – индустриальные пейзажи. Он много ездит по стране – бывает на Днепрогэсе и Донбассе; пишет волнующие полотна, где много радости. Железо и романтика уживаются гораздо проще, чем полагают ленивые умы.
Социалистический реализм, провозглашённый в 1934 году, не подразумевал стилистическую догму – это ряд направлений, объединённых общей целью: показать развитие общества в его труде, подвиге, стремлениях. Динамика – вот идеал соцреализма, как метода.
Богаевский подходил для этого, как нельзя лучше – его фабрично-заводские сюжеты преисполнены движения, хотя, как и раньше, ни одного человека на холсте не наблюдается. Но мы всё «видим» - не просто так «…горят мартеновские печи», кипит работа в порту, воздвигается электростанция. В эти нелёгкие дни символична панорама "Донбасс" 1935 года, вписанная в «крымскую мистерию». Устроители выставки деликатно и – настойчиво говорят о самом важном!
Мэтр так захвачен производственной темой, что возникает особый поджанр – индустриальный пейзаж в несуществующих, сказочных городах. "Порт воображаемого города" — это что-то, вроде первой пятилетки в Зурбагане, как ни смешно это звучит. Богаевский близок по мироощущениям к другому крымчанину – Александру Грину, разве что литературный отец Ассоли был эскапистом, а Богаевский – активистом. Эти рисунки и полотна – увлекательнейшая часть экспозиции. Наивные грёзы о будущем, свойственные межвоенной эпохе и при этом – своя чёткая линия, почти не связанная с агрессивной «машинерией» русского авангарда. «Над гаванью – в стране стран, в небесах мыслей – сверкает Несбывшееся», - грустил Александр Грин. У Богаевского – сверкает сбывшееся. Погиб художник в 1943 году – при бомбардировке. Там же, в милой Феодосии. Сделался ветром, стихом, античным богом, всем тем, что дарит человечеству наш Крым.
Галина Иванкина
