Александра Порфирьевича Бородина часто называют «лучшим химиком среди композиторов и лучшим композитором среди химиков». Более обидное определение как для ученого, так и музыканта трудно придумать. Но если музыковеды давно пришли к консенсусу о роли Бородина в мировой классической музыке, то историки науки вот уже полтора века пытаются определить его роль в органической химии.
Профессор Принстонского университета Майкл Гордин, историк науки и славист, в своем исследовании «The Weekday Chemist» («Химик без выходных») подсчитал, что с 1887 (года скоропостижной кончины Бородина в возрасте 57 лет) по 2013 год (180-летия со дня рождения Бородина в 1833 году) научные биографии химика Бородина были опубликованы в Бразилии, Великобритании, Германии, Голландии, Дании, Италии, Мексике, Новой Зеландии, Норвегии, Польше, Португалии, Сербии, США, Франции и, разумеется, в нашей стране. По частоте определений в них Бородина в убывающем порядке он там был «композитором», «химиком», «педагогом», «врачом», «ученым и человеком». Последнее, вероятно, подразумевало то, что в отличие от других химиков ничто человеческое, в том числе чувство прекрасного, ему не было чуждо.
Профессор Валерий Владимирович Алексеев и доцент Олег Викторович Солод из Военно-медицинской академии им. С. М. Кирова (альма-матер Бородина, когда она еще была Императорской медико-хирургической академией) считают, что главным из «штампов», уже неразрывно сросшихся с личностью Бородина, является приписываемый ему «очевидный конфликт между наукой и искусством», как выразился один из самых авторитетных зарубежных исследователей его творчества профессор Джордж Кауфман, председатель исторического отдела Американского химического общества. Он даже вынес эту максиму в заголовок своей статьи о Бородине-химике.
Раздвоение личности
Впрочем, не только историки науки, но и ученые-химики—современники Бородина тоже открыто пеняли ему на «раздвоение личности». Тому есть по меньшей мере два документальных подтверждения. Сначала профессор химии Медико-хирургической академии Николай Николаевич Зинин, опекавший своего талантливого студента, предостерегал его: «Господин Бородин, поменьше занимайтесь романсами; на вас я возлагаю все свои надежды, чтобы приготовить заместителя своего, а вы думаете о музыке и двух зайцах». А после смерти Бородина Менделеев писал: «Бородин стал бы еще выше по химии, принес бы еще больше пользы науке, если бы музыка не отвлекала его слишком много от химии».
Насчет роли Бородина в истории мировой музыки все предельно ясно. Музыковеды давно пришли к консенсусу: не Чайковский и не Мусоргский, но звезда достаточной яркости. А вот историки химии никак не успокоятся и продолжают исследовать, насколько статус химика Бородина был эквивалентен статусам более известных его современников, таких как создатель периодической системы химических элементов Менделеев, создатель теории строения органических соединений Бутлеров, автор правила его же имени Марковников, а также ведущие зарубежные химики того времени. И насколько то, что делал в науке Бородин, актуально сейчас. Если под их изыскания подложить музыкальный трек из произведений Бородина, то получается такая картина.
Полька для фортепьяно в четыре руки
Ее Бородин написал в возрасте десяти лет, в 14 лет — концерт для флейты с фортепиано. В 17 лет Бородин поступил вольнослушателем в Медико-хирургическую академию, в 20 лет начал заниматься там химией под руководством профессора Зинина. В 1856 году, в 23 года, закончил академию. Писал он в этот период своей жизни струнные трио, квартеты и квинтеты, фортепианные пьесы и романсы, раздражая ими своего профессора химии Зинина. В это же время, в 1856 году, он познакомился с Мусоргским, который был на шесть лет его моложе и тоже, едва поступив в 13 лет в Школу гвардейских подпрапорщиков, начал с польки «Подпрапорщик», писал романсы, скерцо и интермеццо.
«Первая встреча моя с Модестом Петровичем,— рассказывал потом Бородин,— была в 1856 году. Я был свежеиспеченным военным медиком и был назначен ординатором во 2-й сухопутной госпиталь. Модест Петрович был офицером Преображенского полка, только что вылупившимся из яйца. Первая встреча наша была в госпитале, в дежурной комнате. Экспансивны мы были оба; понятно, что мы разговорились и очень скоро сошлись».
В 1861 году Мусоргский написал интермеццо, посвященное его другу Бородину, который к тому времени уже защитил диссертацию на степень доктора медицины «Об аналогии мышьяковой кислоты с фосфорною в химическом и токсикологическом отношениях» и уехал на три года в Европу на стажировку. В 1861 году он был в Гейдельберге в лаборатории Эмиля Эрленмейера, ученика Юстуса Либиха и Роберта Бунзена.
Первая симфония
В Гейдельберге Бородин работал над бромированием и хлорированием жирных кислот и, так уж получилось, разработал способ получения галогенозамещенных, а точнее реакцию получения органических производных хлора и брома, которую у нас называют реакцией Бородина—Хунсдикера, а на Западе просто Hunsdiecker reaction. Вообще-то, правильнее ее назвать реакцией Бородина—Хунсдикеров, потому что Хунсдикеров было двое — Хайнц и Клара, муж и жена, оба химики, в противном случае это будет серьезное по нынешним временам нарушение гендерного равенства.
В 1930-е годы супруги Хунсдикеры работали в Университете Кёльна и там спустя 75 лет после опытов Бородина разработали еще несколько вариаций его реакции, позволявшие получать бромалканы из серебряных солей карбоновых кислот с помощь электролиза и кроме этого проводить реакцию с ртутными и свинцовыми солями. Все это они запатентовали сначала в Германии (рейхспатент №722464 от 4 апреля 1935 года), а потом в Америке (патент США №2176181 от 17 декабря 1939 года с приоритетом от 2 апреля 1936 года на «Способ получения органических производных хлора и брома»). Запатентовали ее Хайнц и Клара не просто так, на всякий случай, они были не только учеными, а еще совладельцами компании Dr. Vogt & Co., а Хайнц был ее директором. Реакция теперь его имени лежала в основе получения многочисленных кетонов и лактонов, необходимых для парфюмерной промышленности.
Но все это было много лет спустя после первых опытов молодого химика-стажера Бородина по получению бромпроизводных жирных кислот бромированием серебряных солей. В те же годы, в первой половине 1860-х, он получил фтористый бензоил — первое в истории химии фторорганическое соединение, опубликовав это в журнале Юстуса Либиха «Justus Liebigs Annalen der Chemie». К тому времени в немецких химических журналах и «Журнале Русского химического общества» у него накопилось уже с десяток отчетов-публикаций по другим исследованиям в области органической химии.
В 1862 году он вернулся в Санкт-Петербург, был избран адъюнкт-профессором (доцентом) Медико-хирургической академии, а два года спустя его избрали профессором и заведующим кафедрой химии академии. Тогда же он вступил в «Балакиревский кружок», более известный в истории музыки как «Могучая кучка», где собрались такие же композиторы-«дилетанты», как профессор химии Бородин: сам Балакирев, отставной поручик гвардии Мусоргский, капитан инженерных войск Кюи и флотский мичман Римский-Корсаков.
И все это в жизни химика Бородина происходило под музыку его романсов, фортепианных пьес, камерно-инструментальные ансамблей, и работа над Первой симфонией (1862–1867), премьера которой состоялась в 1869 году, получила восторженный прием слушателей, благосклонную музыкальную критику, и Бородин в глазах современников отныне стал в первую очередь композитором, а не химиком. Его симфония с успехом исполнялась за рубежом и прочно вошла в отечественный концертный репертуар. Он и сам это почувствовал. «Успех сильно подействовал на него,— писал Балакирев,— и тогда же он принялся за сочинение второй симфонии, чувствуя в музыке настоящее свое призвание».
«Богатырская симфония»
Так назвал Вторую симфонию си-минор Бородина самый авторитетный музыкальный критик того времени Владимир Стасов. Название прижилось, и «Богатырская симфония» стала вершиной оркестровой музыки Бородина. Работа в клавире была закончена в 1871 году, оркестровка — в 1873-м, а первое ее исполнение состоялось в 1877 году, произвело фурор, как любят говорить музыковеды, и принесло композитору Бородину всеевропейскую славу. Параллельно шла его работа в химической лаборатории, где Бородин сосредоточился на альдегидах, самом амбициозном его проекте, как пишут об этом историки науки.
В неорганической химии после съезда химиков в Карлсруэ в 1860 году и появления периодической системы элементов Менделеева в 1869 году порядок был уже наведен. В органической химии ученые пока продвигались по непаханой целине, отсюда проистекало частое пересечение их исследований. Так было и с альдегидами, как назвал дегидрированные спирты Либих. Здесь пересеклись интересы русского химика Бородина, немецкого химика Августа Кекуле и французского химика Адольфа Вюрца. Современные историки науки даже считают, что их научный конфликт задержал завершение Бородиным оперы «Князь Игорь». Очень похоже, что так и было, в 1870 году он действительно отложил начатую было работу над оперой в долгий ящик.
В конце 1860-х годов Кекуле начал исследовательскую программу по конденсации альдегидов. Его первая публикация на эту тему в 1869 году была кратким сообщением о предварительных результатах. Бородин уже публиковал статьи на ту же тему в 1864 году, причем в немецких журналах Zeitschrift fur Chemie und Pharmacie и Journal fur praktische Chemie. В письме жене Бородин писал 3 октября 1869 года: «Я едва избежал неприятной стычки в области химии с Кекуле, который в одной из своих работ затронул тему, в которой я работаю. Правда, он пришел к этому с совершенно другого начала и совершенно не разбирался в тех же вещах, что и я, но тем не менее в дальнейшем ходе своих исследований он легко мог натолкнуться на те же идеи, что и я. В качестве предупреждения о возможной стычке я вчера представил свою работу на собрании [Русского] химического общества, хотя она была еще далека от завершения. В эти дни я с утра до вечера был занят изучением литературы, собранной по этому вопросу».
Какая уж тут опера! Спустя полгода, 9 марта 1870 года, Бородин пишет еще одно письмо жене: «Кекуле (из Бонна) упрекает меня в том, что я украл у него работу о валериановом альдегиде (над которой я сейчас работаю) (то есть не саму работу с фактической стороны, а идею работы). Он напечатал это в “Берихте” Берлинского химического общества. Его шаг вынудил меня сделать объявление в том же журнале об обнаруженных мною фактах и показать, что я изучаю эти вопросы уже с 1865 года, а Кекуле наткнулся на них только в августе прошлого года. Вот вам немецкая честность! Хотя [Русскому] химическому обществу все это было известно, я счел необходимым в установленном порядке сообщить об этом Берлинскому обществу».
При равных талантах в науке и музыке приобрести имя в последней было проще. Тут все решали не музыкальные критики, а ее слушатели. В науке же решающая роль отводилась приоритетам публикаций, причем далеко не в любых в научных изданиях, а в известных «музыкальным критикам», да и в этом случае они могли трактовать приоритет по-своему. Бородин же был явно не боец на этом фронте.
Еще в 1864 году в ходе исследования действия натрия на валериановый альдегид он обнаружил, казалось, несочетаемый продукт, который был спиртом, но при этом обладал некоторыми отличающимися свойствами, и описал предполагаемые свойства этого густого, легкорастворимого в воде, спирте и эфире сиропа. Потом такой же сироп получил Адольф Вюрц. «Физические свойства и условия образования те же, но была небольшая разница в химических свойствах,— писал Бородин в 1870 году в “Журнале Русского химического общества”.— Однако подробное исследование этого продукта отложено у меня ввиду того факта, что в лаборатории Вюрца уже изучают его».
Иными словами, Бородин без боя уступил первенство Вюрцу, который не обладал подобным «благородством» и в 1872 году в статье «Об альдегидном спирте» в Comptes rendus de l’Academie des sciences застолбил за собой альдольную конденсацию, один из самых универсальных и мощных инструментов превращений органических соединений, позволяющий соединять в новую молекулу два карбонильных соединения, «забыв» упомянуть в своей статье работы Бородина или хотя бы дать на них ссылку (в кавычках потому, что едва ли Вюрц, кстати, этнический немец с родным немецким языком, не читал ведущих и едва ли не главных в Европе немецких журналов по химии того времени).
Опера «Князь Игорь»
Альдоль, как пишут сейчас историки науки, был крупным призом для любого химика, претендовавшего на широкую известность в научном сообществе. Почему так поступил Бородин, можно только гадать. Его химические исследования не прекратились с окончанием его работы над альдегидами, хотя явно замедлились. Бородин вернулся к другой более ранней теме, касающейся реакций амидов. Он сообщил о результатах этой работы в 1873 году на съезде русских естествоиспытателей и врачей в Казани, подробно описав превращение гидрамидов (самое известное соединение из этого класса — аммиак) в изомерные с ними основания, по аналогии с работой Августа Гофмана о превращении третичных аминов во вторичные и первичные амины.
Казанская встреча была важным событием для Бородина. «Я окружен невообразимым вниманием, везде я встречаю самый радушный прием, на каждом шагу люди выказывают почет и уважение самыми лестными знаками»,— писал он жене, с юмором описывая, как его коллеги химики кричали: «Бородин! Поднимем бокалы за Бородина! Он не только хороший честный ученый, но и хороший честный человек!». Как они подняли на руки его «жирное тело» и пронесли по залу.
Бородин опубликовал мало материалов об исследованиях азота, среди которых самой важной оказалась краткая статья в «Журнале Русского химического общества» с описанием простого, но точного и весьма чувствительного устройства из двух бюреток для измерения количества мочевины в моче животных. Об этом «открытии» Бородина немедленно сообщили в ведущих немецких и французских химических журналах. А потом Бородин фактически перестал публиковаться на научные темы. За исключением краткого увлечения гипнозом, о котором много лет спустя сообщила племянница его главного биографа Владимира Стасова, практически все упоминания Бородина и его современников о его интересе к научным исследованиям исчезают.
Свою знаменитую оперу «Князь Игорь» он действительно не успел закончить. Ее по записям Бородина завершили и до конца оркестровали Глазунов и Римский-Корсаков. Таков был результат «дуализма» Бородина, как выражаются историки науки. Подобным «дуализмом» страдали почти поголовно все ученые и творческие личности эпохи Возрождения и многие в более поздние времена. Например, тот же Гете был автором вполне научных исследований по сравнительной анатомии. Но во второй половине XIX века уже приходилось выбирать: либо наука, либо творчество. Что же касается более поздних времен, то в области музыки максимум, что могли себе позволить ученые, была бардовская песня. Некоторые, кстати, ради нее уходили из науки. Их имена многие еще помнят, а вот их кандидатские диссертации точно никого не интересуют.
Автор: Ася Петухова
Заглавное фото: Александр Бородин / wikipedia.org
