В утвержденной недавно Стратегии государственной культурной политики до 2030 года в качестве приоритетного направления говорится о госзаказе.
Про необходимость возрождения госзаказа еще в 2003 году в ходе заседания Совета по культуре и искусству заявил президент Владимир Путин. Тогда он отметил, что госзаказ направлен на «создание произведений, имеющих безусловную общественную ценность». При этом добавил, что «нельзя патронировать и тиражировать бездарность. Критериями должны оставаться талант и значение того или иного проекта для духовной жизни общества, страны в целом».
Уже тогда вектор на общее дело был определен, но понадобилось два десятилетия, чтобы он был сформулирован в качестве стратегического направления. Слишком сильна в культуре оказалась инерция перестроечных и постсоветских демократизаторских догм. Слова о возрождении госзаказа, по сути, проигнорировались, а подобная система была ассоциирована с той самой бездарностью и рассматривалась в качестве призыва к низкопробному и несвободному.
Если что-то и делалось, то скорее в формате призрака госзаказа. В выборочной поддержке, что не делало абсолютно никакой погоды. Проблема состояла еще и в том, что продвигать и на что делать ставку. Общество, не очнувшееся от смуты 1990-х, еще не могло сформулировать необходимые ценностные ориентиры, а идеология состояла в равнении на цивилизационных «передовиков» с привнесением черт местного колорита.
Да, тогда же российский лидер добавил, что «профессиональный художник всегда сам осознает грани дозволенного в общественной морали. Он сам тонко чувствует и потребности общества, и его настроение». К сожалению, как показало время, это происходит далеко не всегда, и это тоже предмет для большого разговора.
Долгое время тема госзаказа представлялась как нечто пугающее, как одно из главных свидетельств цензуры, которая вообще была демонизирована, при том, что действовала и либеральная цензура, и цензура потребительного общества.
Главенствующей схемой взаимоотношений культурного деятеля и государства была их обособленность: художник сам в себе, государство само по себе, становясь равнодушным к культуре и постепенно переставая воспринимать эту сферу в качестве первоочередной (если речь не идет о зрелищах).
Причем главенствовала линия, что государство не имеет никаких прав не только на влияние, но и на то, чтобы заявлять о своих интересах в сфере культуры. Это было однозначно заклеймено как диктат. Единственный одобряемый коммуникативный посредник между государством и художником – ресурсы, финансы. Государство обязано финансировать, создавать условия, но конечный продукт – не его дело. Такая ситуация будто бы являлась залогом свободы художника и его творчества. Другим условием стал императив об отсутствии идеологии исходя из представления, что она – оковы для творчества, которые губят все до основания.
Отодвинув государство в сторону, постсоветская культура не оказалась в безвоздушном пространстве. Высшим мерилом для нее стал скорый успех и финансовая состоятельность. Соответственно, и экономические рычаги влияния вполне себе принимались, только не со стороны государства. Так, в качестве внешнего фактора влияния допускался бизнес или частная инициатива. В ней предлагалось видеть либо беззаветное меценатство, либо ориентированность на тот же успех, что трактовалось как фактор развития культуры, который якобы при этом не покушается на ее свободу.
В качестве непорицаемой частной инициативы могли выступать хоть структуры Сороса, хоть Ходорковского. Но только не государство, ибо утверждалось, что из этого по определению ничего хорошего не выйдет, а только осетрина второй свежести.
Опять же, нельзя сказать, что российская культура оказалась внеидеологичной. В ней действовала своя конъюнктура. Основные догматы, на которые ориентировалась, это постоянно подогреваемый критицизм по отношению к своему предшествующему историческому опыту (особенно советскому, а через это и вся история окрашивалась в темные тона, связанные с удушением любой свободы); отмена и переформатирование отечественной традиции, канона. В качестве идеала выступало приобщение к западной культурной традиции. С другой стороны, запрос или заказ Запада состоял в получении плохих новостей из России, на это и затачивался культурный мейнстрим, очень сильно напоминающий стратегию Эллочки Людоедки.
В итоге мы получили ожидаемое: предельное отчуждение современной отечественной культуры от своего государства, от своей страны, а после 24 февраля 2022 года и от своего воинства, народа. Иного и быть не могло, ведь культурный проект переформатирования и отмены отечественной цивилизации (его можно назвать по аналогии со знаменитым письмом либеральной интеллигенции октября 1993 года «Раздавить гадину!»), длившийся почти три десятилетия, если не рухнул с началом СВО, то в полной мере явил все свое неприглядное.
Спецоперация, а вместе с ней возвращение отечественной истории, послужили поводом к ревизии действующей стратегии в области культуры, в том числе и во взаимоотношениях художника и государства. Стало совершенно очевидно, что прежние установки не просто отжили свое, но и оказались крайне деструктивными. Причем не только для национальных интересов страны, но и для самой культуры, в которой главенствовал культ подражательности, имитации. Ей было навязано стойкое самоощущение вторичности по отношению к западной. Поэтому она и стала по преимуществу эпигонской.
Процесс преодоления существующего порядка вещей едва ли можно назвать скорым, имея в виду тяжкое наследие десятилетий культурной перестройки. Сейчас еще сильна инерция прежних догм западоориентированности. Присутствует определенная растерянность. Отсюда и реакция культуры на происходящие глобальные события – зачастую имитационная, для галочки. Ее прежние формы и установки оказались абсолютно не готовыми к новым цивилизационным вызовам. Часто она реагирует на развернувшуюся реальность через позицию невмешательства, пытается сохранить прежнюю картину мира, которая ею трактуется в качестве подобия потерянного рая. Поэтому и часты истерические реакции, а также попытки закрыться от реальности: раз художник был автономен от власти, то он должен быть и вне политики, под которую подгоняется все, что угодно, касающееся интересов государства. В лучшем случае можно использовать формулу «все сложно» и так прятать голову в песок.
Именно такой тип культуры создавался: отечествонейтральный. Поэтому и до сих пор инерционно превалирует прежняя установка, что формат культурной мобилизации или преображения не нужен. Через это происходящее интерпретируется как временная хворь, которую надо переждать. Создаются имитационные жесты-реверансы, но без каких-либо серьезных структурных изменений. Это можно наблюдать во всех сферах: от кинематографа, музыки до литературы, являющейся стержневой для отечественной цивилизации.
Пророссийская повестка, художественные высказывания, расшифровывающие причинно-следственную связь происходящих событий, транслирующих отечественную позицию, ее правду, все еще воспринимаются с опаской, если не отторжением, интерпретируются за нечто враждебное художественному творчеству. При этом западная конъюнктура и идеологические установки продолжают восприниматься как передовая сущностная основа любого художественного высказывания, которое в следовании им обретает особое качество.
Госзаказ как раз и призван остановить игры в прятки с реальностью. Преодолеть ту самую отечествонейтральность или отчужденность. Произвести необходимую перезагрузку отечественной культуры.
Сейчас госзаказ сформулирован в качестве средства культурной защиты. В Стратегии культурной политики говорится, что он направлен «на сохранение традиционных российских духовно-нравственных ценностей, исторической памяти и защиту исторической правды». При этом понятно, что через него должно быть сформулировано и позиционирование себя в мире, образ отечественной цивилизации, которую сама история вновь вывела в качестве альтернативы западному диктату. То есть госзаказ в сфере культуры призван выполнять не только роль защиты отечественной уникальности от внешнего деструктивного облучения, но и реализовывать объединительные функции: ближнему зарубежью напомнить об истории общности, большому миру о конкурентной антитезе западному мироустройству и системе «вассал – гегемон». Поэтому и через вектор госзаказа следует создавать соответствующие институции.
Важно, что это должно быть не средство герметизации и регламентации культуры, а мощный драйвер для ее развития и освобождения как от внешних оков, так и от вирусной догматики новейшего смутного времени. Свобода в способности слышать музыку вернувшейся истории.
Понятно, что речь идет не о каких-то точечных действиях, а о формулировании общего целеполагания. Пусть это будут не идеологические установки, но посыл, исходящий из четкой артикуляции уникальной отечественной цивилизационной сущности. На нераздельное единство ее истории, восприятии географии, как единого телесно-духовного организма, а также с акцентом на истории общности.
Госзаказ призван компенсировать дефицит соразмерности культуры развернувшимся реалиям возвращенной истории. То есть хочешь – не хочешь, но нашему обществу предстоит большой разговор о своей самоидентификации и построение планов на исторические перспективы.
Андрей Рудалёв
