Народный артист Валерий Баринов свой творческий путь начинал со знаменитой Александринки, работал в Театре Советской армии, Драмтеатре им. А.С. Пушкина, в Малом театре, и вот уже восемнадцать лет трудится в Московском ТЮЗе. Артистом сыграны десятки ролей по произведениям русской и зарубежной классики. Спектакли с его участием – «Скрипка Ротшильда» по Чехову, лесковская «Леди Макбет нашего уезда», «Вариации тайны» Эрика Шмитта в ТЮЗе одни из самых популярных. Более ста ролей у Баринова в кино. Сегодня Валерий Баринов – гость «Столетия».
- Валерий Александрович, начну с вопроса, который сегодня всех театралов волнует. Знаю о ваших особых отношениях с театром «Сфера», где вы тоже играете. Поговаривают, что его хотят объединить с другим театром. Как вы относитесь к такого рода «оптимизации», дошедшей уже и до творческих коллективов?
– Не вижу особого смысла. По слухам, МТЮЗ тоже хотят объединить с областным ТЮЗом, мол, это сократит финансы. Но наше руководство спокойно относится к этой идее, говорят, всё останется по-прежнему: мы будем играть в своём здании, они в своём. Собственно, так и про «Сферу» говорят, но у меня есть большие сомнения на этот счёт. Звонил Александру Коршунову, который руководит этим театром, он сказал, что в «Сфере» пока ничего не меняется, приходили три человека, без каких-либо предписаний, делать инвентаризацию, но он их выпроводил. Театр по собственной инициативе нанял юристов, которые уже сказали, что в трёх приказах департамента культуры полное несоответствие, второй приказ отменяет первый и т.д. «Сфера» – театр особенный, решение о его слиянии, предположительно, с театром «Эрмитаж» считаю крайне непродуманным.
– А в чём уникальность этого театра?
– С Екатериной Ильиничной Еланской, основательницей «Сферы», я работал в середине 70-х, когда перебрался в Москву из Ленинграда. Мы играли на обычных тогда сценах, «Сфера» появилась в 1981 году. Потом она попросила меня сыграть в «Растоптанных петуньях» Уильямса, и это был единственный раз, когда я играл женщину. Еланская была очень современной, ярко одевалась. Расскажу забавный эпизод. Мы учились на курсе её мужа Виктора Коршунова в Щепкинском училище, который в ежовых рукавицах держал наших девочек: колготки только телесного цвета, юбка до колен, курить – ни-ни. И помню, как на первый показ пришла женщина – в короткой юбке, красных колготках и кожаной косухе, это была Еланская…
Человек она была очень творческий, видели бы вы, какие актёры у неё играли – артисты «Современника», Василий Бочкарёв, ныне артист Малого театра, Олег Даль, Александр Калягин. Вместе с Киндиновым и Женей Симоновой я до сих пор участвую в поэтическом спектакле «Нездешние вечера», в котором в своё время были заняты и Казаков, и Тараторкин. А мечта её заключалась в том, чтобы создать театр-сферу, в котором зрители сидели бы вокруг сцены и были максимально вовлечены в сотворчество. Этот приём очень многие стали использовать, только зрителей сажали на сцене, а актёры играли вокруг них. Я сам играл в таком спектакле – Юрий Ерёмин ставил в Театре им.Пушкина «Чёрного монаха» по Чехову, я играл монаха. Весь спектакль шёл на сцене, декорация стояла в середине, а зрители располагались на круге, который двигался.
Артисты «Сферы», конечно, приспособились к подобной манере постановок и игры, а я каждый раз, приходя к ним, испытываю сложное ощущение, хотя и получаю колоссальное творческое удовольствие от того, что много приходится «работать спиной». В моей жизни было пять режиссёров, которые открывали во мне что-то такое, чего я не знал о себе, и все они говорили, что у артиста должна быть выразительная спина. Как бы он ни находился по отношению к зрителю – лицом, в профиль, спиной, особенно, может, спиной, потому что через неё должен идти посыл. Вот человек стоит, а ты понимаешь, о чём он сейчас думает, это значит, что ты почувствовал его спиной. Во время спектакля «Нездешние вечера» я начинал читать стих, потом понимал, что там, сзади, тоже зрители, поворачивался к ним, потом к другим, к третьим, одним словом, крутился, как на сковородке. Иначе никак, потому что чувствуешь особое внимание, направленное на тебя, и должен «держать» всех, у тебя нет задней стенки.
– Той самой четвёртой стены, о которой так много говорили в своё время?
– Да, было принято считать, что между зрителем и актёром существует стена, на сцене идёт жизнь, а уж зритель пусть смотрит на это со стороны. Но это неправильно, потому что главный фокус театра в конфликте эмоций зрителя и артиста. У Товстоногова есть верное замечание, что актёры и зрители идут на спектакль, как на войну, одни мечтают победить, другие – быть побеждёнными.
– А как Еланская объясняла артистам принципы игры в «Сфере»?
– Суть в том, что ты ни на секунду не выпадаешь из внимания зрителей, я понял это во время репетиций спектакля «Перед зеркалом» по роману Каверина. Если на обычной сцене человека можно посадить на заднем плане, и все мизансцены будут происходить там, он всё равно окажется как бы на первом плане, потому что все понимают, что главное происходит здесь. В «Сфере» этого нет, ты всё время окружён энергией из зала, которую одна актриса определила так: «Когда поднимается занавес, и я вижу эту чёрную дыру, у меня такое ощущение, что оттуда сейчас начнут стрелять».
А в «Сфере» зал кругом, отступать некуда, как, знаете, старые артисты всё время делали шаг назад, чтобы быть лицом к залу, то есть, они вели диалог, смотря друг на друга, и иногда доходили, чуть ли не до задника. А тут ты всё время лицом к залу, играешь и спиной, как лицом, и лицом, как спиной, удивительный театр, не знаю, в чью голову могло влететь, что его можно с кем-то соединить. В этом случае одно из двух: или перечёркивается деятельность «Сферы», не будут же перестраивать здание, построенное как греческий амфитеатр, или из репертуара должны исчезнуть спектакли второго театра. Никому непонятно, почему «Сферу», имеющую оригинальное здание, репертуар, публику, собирающую, наконец, хорошие деньги, собираются присоединить к «Эрмитажу»?
– На пресс-конференции в СТД по поводу объединения вы рассказали занимательную историю про Дантеса, ниточка от которой тянется к театру «Сфера»...
– Эту историю я впервые услышал от Клавдии Николаевны Еланской, когда студентами мы приезжали к ней на дачу, а она – от самого Немировича-Данченко, с которым работала. В молодости Владимир Иванович часто бывал в Париже и, случалось, прогуливался по саду Тюильри со знакомой русской княгиней. Каждый вечер с ней раскланивался красивый седой старик, но она отворачивалась и сразу уходила. На третий день Немирович всё же спросил, почему она не отвечает на поклоны почтенного старца. Она внимательно посмотрела на него и сказала: «Это Дантес». Потом Виктор Иванович Коршунов рассказал эту полулегенду у нас на курсе. Нас потрясло, что Немирович видел Дантеса, а Клавдия Николаевна с ним работала, и от неё через Екатерину Ильиничну ниточка напрямую шла к «Сфере». Вот у меня и возник вопрос, понимают ли люди из департамента, из каких глубин культуры идёт династия Судаковых-Еланских-Коршуновых? А есть ещё династии Садовских-Самойловых-Музилей, говоря о них, подчёркиваем, что на этом держится наш театр, горестно сожалеем, что упал Тургеневский дуб в Спасском, а не задумываемся о том, что с таким отношением к русской культуре с лёгкостью можем подпилить иные корни, и запросто завалится древо нашего театра.
Сейчас с Оркестром им.Осипова читаю «Записки художника Коровина», недавний концерт был в Кирилло-Белозерском монастыре. Он пишет о роли театра в провинциальных городах России, пишет бессюжетно, как рисует, мазками, и там есть большой кусок о Шаляпине, которому мы посвятили второй акт нашего концерта. В училище с нами ставила «Братскую ГЭС» Евтушенко Ирина Судакова, сестра Екатерины Еланской, сёстры разделили фамилии отца и матери, и сегодня, на закрытии сезона в ЦДЛ, который посвятили 90-летию поэта, буду говорить и об этом.
Обращаясь к встрече в саду Тюильри, я хотел понять, из каких глубин нашей культуры вырос такой театр, как «Сфера». Между прочим, живой театр существует десять лет, потом умирает, и только стараниями мастеров можно продлить ему жизнь, как это делают, например, Яновская и Гинкас в МТЮЗе. Это требует колоссального напряжения, важно не выскочить из орбиты, как случилось с Таганкой и «Современником». К тому же, «Сфера» патриотичный театр, там очень ценится русская литература, это то, что нужно сейчас, мы много говорим о воспитании молодёжи. А вся эта схема объединения сцен будоражит артистов, и, если оперировать только цифрами, может убить хороший театр.
– У вас есть контрпредложения?
– Возможно, многое нам неизвестно, почему это делается, ходят легенды, что здание хотят снести и что-то построить, и в саду «Эрмитаж», действительно, разбирают знаменитую щукинскую сцену. Критик Галахова, выступавшая на пресс-конференции, права, нужно создать конфликтную комиссию, и СТД должен активно в это включиться. Примером может служить история со спасением здания Щепкинского театрального училища, которое, как и Малый театр, пошло трещинами, когда ломали старый ЦУМ.
Училище перевели в школу на Полежаевской, и очень скоро поняли, что это приведёт к его гибели, потому что одно дело педагогам из Малого театра перейти дорогу, чтобы попасть на занятия, и другое - ездить туда. А в это время СУ-2, укрепив фундамент в здании училища, разместило там свое Управление, а что – дворик уютный… Когда Михаил Иванович Царёв узнал об этом, он пошёл в министерство, в ЦК, и Управление сразу убрали: исторический центр Москвы должен принадлежать культуре. О том, как надо относиться к культурным корням, могу рассказать и на примере съёмок в 50-серийном документальном фильме «Москва книжная», где я говорил о книгах, как их печатают, хранят, продают, коллекционируют, что вообще такое старая книжная Москва. Узнал много нового, у меня было 90 съёмочных дней, и я держал в руках, надев белые перчатки, знаменитого «Апостола», которого отпечатал Иван Фёдоров. Этих томов осталось 11 экземпляров. Мне выносили книги, я рассказывал о них, а рядом стоял наряд милиции.
– Могли бы рассказать о знаковом спектакле «Сферы» – «В лесах и на горах» по Мельникову-Печерскому?
– Самое неблагодарное дело. Говорят, когда Льва Толстого просили рассказать про Анну Каренину, он говорил: «Ну что вам сказать, женщина влюбилась и всё лезла под поезд». – «А в двух словах?» – «А для этого надо написать большую книгу, вот я её и написал». Так и спектакли, оценить я, конечно, могу, не раз был председателем жюри на театральных и кинофестивалях, но вы же не об этом спрашиваете...
– А сейчас в «Сфере» есть спектакли, по уровню сравнимые с «В лесах и на горах»?
– У них все спектакли хороши, посмотрите хотя бы «Раскас» по Шукшину или премьеру «Земля Эльзы». Причём показатель - заполненный зал на спектаклях с серьёзным репертуаром. Они ведь не стараются поразить, сам подход поразителен, вот мы говорим, что артист должен выходить голым, то есть быть максимально открытым, так вот в «Сфере» ты всё время, как голенький в этом внимании публики. Говорю об ощущениях изнутри, оценивать спектакли должны завсегдатаи. Когда я работал в Малом театре, меня спрашивали, часто ли хожу в театр, отвечал: «Два раза в день, утром на репетицию, вечером на спектакль». Когда уходил оттуда, у меня было 11 названий, из них восемь главных ролей, где я был одним исполнителем.
Интересно всё-таки моя судьба переплелась с семейством Коршуновых-Еланских, Александр Коршунов имеет отношение и к моему уходу из Малого театра. В его спектакле «Трудовой хлеб» я был номинирован на «Золотую маску», получил Премию Правительства Москвы, а Кама Гинкас искал в это время исполнителя на главную роль в «Скрипке Ротшильда». Репетировал с Ульяновым, он не выдержал физически, с Алексеем Васильевичем Петренко, того жена не пустила, сказав, что у него ноги больные, Гинкасу нужен был человек, у которого хватило бы физических сил играть этого сильного 70-летнего человека. Критик Мария Седых, посмотрев в Малом «Трудовой хлеб», порекомендовала меня, и спектакль идёт уже 17-й год.
Сделан он был на заказ, поставили мы его в Москве, но премьеру сыграли в Йельском репертуарном театре в США. По договору должны были сыграть 23 спектакля в зале на 800 мест. Я спрашивал, где наберут публику. «Вы главное сыграйте», – отвечали мне. И, в самом деле, публика приезжала из Нью-Йорка, Бостона, Вашингтона, одна пара прилетела из Аризоны. Подошли ко мне на улице и сообщили, что видели «Даму с собачкой» Гинкаса с американскими артистами, а о «Скрипке Ротшильда» узнали из «Вашингтон пост». Американская публика очень хорошая, они наивны, и надо было видеть, как закатывались от смеха в первой половине спектакля, они же не знали, что Гинкас просто так посмеяться не даст, и всё окончится трагически.
– А если сравнить «Скрипку Ротшильда» с «Чёрным монахом», повести написаны примерно в одно время, в мелиховский период?
– В МТЮЗе была трилогия – «Жизнь прекрасна, но по Чехову»: «Дама с собачкой», «Чёрный монах» и «Скрипка Ротшильда». Чехов - самый жестокий писатель, вот мы говорим о его интеллигентности и тонкости, всё так, но он беспощаден в описании жизни, тем более что, будучи врачом, знал исход своей болезни и понимал, что скоро умрёт. «Не дай бог попасть Антоше на язычок», – говорил Гиляровский, то есть это был человек достаточно едкий. Но самым дорогим воспоминанием того же Гиляровского было то, что он носил Чехова на руках, он обожал его… Я много играл Чехова, в Александринке начинал с постановки по его повести.
– Но о «Чёрном монахе», в котором вы играли дважды – ещё и в МТЮЗе, спорят до сих пор, одни говорят, что это о столкновении гения с обыденностью, в результате чего происходит трагедия, другие обвиняют главного героя в излишнем «умствовании».
– Разговоры о существовании художника никогда не выношу на публику, особенно сейчас, когда на ток-шоу, а я в них участвую, начинают много говорить об артистах, которые уехали на Запад. Моя позиция проста: если началась драка, ты не имеешь права встать на ту сторону, это вопрос крови. А в принципе художник – это человек, который всегда находится в оппозиции не только к власти, но и к жизни, потому что искусство начинается с конфликта художника с действительностью. С боли, возникшей в художнике, так и монах, когда у главного героя возникает конфликт, и он начинает сомневаться в том, что он создаёт действительность, когда ему начинает являться монах, очень здорово всё разъясняет: «Ну ты же существуешь, значит, существует твоё воображение, а если я в твоём воображении, значит, я тоже существую». Это особый мир, у каждого художника он свой, однажды во время съёмок в Париже я познакомился с Жаклин Биссет, мы много говорили, и она сожалела, что я не видел ее «Анну Каренину». В это же время я снимался в сериале «Тайна стальной комнаты», в котором было много сезонов: «Тайна рода Толстых», «Толстой и церковь», «Жена гения», читал там письма, и как-то меня вызвали в Ясную Поляну. Вернувшись, спросил Жаклин, знает ли она, что Толстой, когда писал «Анну Каренину», временами выскакивал из кабинета, рвал на себе волосы и говорил: «Ничего не могу поделать, она лезет под поезд!». Это произвело на неё сильное впечатление, и она сказала: «Боже мой, значит, она не подчинялась даже Толстому?!» – и была возмущена, что не знала об этом эпизоде перед тем, как сыграть Анну. «Успокойся, – сказал я, – у Толстого вообще все герои мало ему подчинялись, выскочат и – живут дальше самостоятельно, а он только записывает за ними».
Может быть и такой подход, но ощущение боли остаётся у каждого художника. Причём боль, возвращаясь к «Чёрному монаху», живёт не только в художнике, но и в окружающих, безумно трудно с талантливыми людьми. Вероятно, боль эта жила и в самом Чехове, в его понимании мира, который он видел насквозь. По-моему, Кугель писал о Чехове, что он приподнял крышку котла, где варилось будущее, увидел и быстро её закрыл. Ещё там речь шла о пироге, с которым писатель поступил так: разрезал действительность на пласты, перемешал и выдал нам всем по куску.
– Связаны ли какие-либо истории с постановками «Чёрного монаха», всё-таки мистическая вещь?
– В МТЮЗе у меня был ввод – вместо ушедшего Владимира Кашпура, я играл садовода Егора Семёныча Песоцкого, отца Тани. В этом спектакле замечательно работал Сергей Маковецкий, степень его погружения в роль философа Коврина поражала. У нас был невероятный случай в Бухаресте, в самом начале Игорь Ясулович (Монах) упал и сломал ключицу, а спектакль уже начался. Действуя по роли, я вынес Маковецкому-Коврину поднос и сказал, что Ясулович сломал руку, он не выйдет, Кама уже едет из гостиницы. А у Маковецкого там огромные диалоги с Ясуловичем, и вот я ушёл, а он остался один на сцене. Вполне мог повернуться к зрителям и сказать: «Товарищи, извините, главный герой сломал руку», но Серёжа принял решение играть за двоих, монах же существует в воображении его героя. Он играл диалог, спрашивал - отвечал, публика ни о чём не догадалась и приняла спектакль как должное. Знакомые румынские актёры даже спросили меня, почему Ясулович не вышел на поклоны… А в общем, ничего удивительного, играл же Качалов в «Братьях Карамазовых» за двоих в разговоре Ивана с Чёртом, вот и Серёжа сыграл.
– В списке ваших театральных ролей такие мощные фигуры, как Борис Годунов, Наполеон, из советских – маршал Жуков, Никита Хрущёв… Каково играть их?
– От роли маршала Жукова однажды отказался по той причине, что ему по сюжету было 49 лет, а мне – за 60. Потом, играя его в сериале «Фурцева», понял, что зря отказывался: в 49 маршал выглядел гораздо старше, чем я. Долго отказывался играть и Хрущёва, считая, что совсем на него не похож, но в фильме «В созвездии Стрельцов» согласился, увидев, что в сценарии выписана фигура, близкая мне по темпераменту и очень со мной созвучная. Пробы показались мне убедительными, и я сыграл Хрущёва. А Наполеона играл в двух театрах, но в театре проще, потому что это условное искусство, ты выходишь на сцену, и, даже если твой рост не соответствует персонажу, публика принимает эту условность. На ближайшие три часа ты для неё Наполеон, а если артист убедителен, заражает и захватывает, совсем хорошо, тем более, что чисто внешне, особенно в треуголке, я был похож на Бонапарта.
– Что в ваших планах в обозримом будущем?
– На днях еду в Спасское-Лутовиново, директор музея позвал, буду играть Ивана Сергеевича Тургенева. (Показывает себя в гриме писателя, от оригинала не отличить. – Ред.) У них там беда случилась, в декабре ураганом свалило Тургеневский дуб… Еду туда всегда с особым настроем, я же из лутовиновских дворовых крестьян, из паюсовских. Рассказывают, что Паюсов этот деревню проиграл, оставив на хуторе только конюха и гусевода, моего прапрапрадеда Ефрема, которого звали все «баринов дед», так мне и досталась эта фамилия. Я интересовался, в России проживает около 28 тысяч Бариновых…
Беседу вела Нина Катаева
