Иван Ефремов в своём "Лезвии бритвы" даёт описание деревянной скульптуры на выставке современного искусства: "Отсюда, с расстояния в несколько десятков метров, статуя вызывала особое впечатление. Не монументального величия — нет, изображение Анны было выполнено совершенно другим способом. Незнакомый с техникой скульптуры Гирин мог назвать его для себя "живым". И в то же время размеры статуи как бы отделяли её от обыденности, заставляли невольно сосредоточивать на ней внимание и воспринимать её красоту… Чтобы соблюсти пропорциональность, ноги пришлось утолстить, сделать сильнее, икроножные мышцы и валики мускулов над коленями. Как много здесь… силы. И вдобавок не просто силы, а силы пола, эротической".
Писатель был вдохновлён конкретным произведением — "Текстильщицей" Сергея Конёнкова, хотя ваятель из "Лезвия бритвы" не имел к Конёнкову никакого отношения. Ефремова поразили мощь и ни с чем не сравнимая красота женщины. "Текстильщица" была чувственная, тёплая, витальная.
Широкобёдрая "Текстильщица" создавалась для оформления павильона Текстильной промышленности на 1-й Всероссийской сельскохозяйственной и кустарной выставке. Экспозиция открылась летом 1923 года на территории нынешнего парка Горького. В начале 1920-х Конёнков был уже мэтром, имевшим за плечами и триумфы, и поражения, и колоссальный опыт.
10 июля исполняется 150 лет со дня рождения скульптора, и потому наш сегодняшний разговор о нём, о Сергее Тимофеевиче Конёнкове. Родился он в 1874 году, в деревне Верхние Караковичи, что на Десне. Конёнковы слыли зажиточными и смогли выкупить себя из крепостной зависимости задолго до объявленной "воли". Большое семейство, где верховодили справные мужики! В своих мемуарах Конёнков отмечал: "Наш прадед, Иван Сергеевич Конёнков, в грозную пору нашествия Наполеона на Россию вместе с другими крестьянами партизанил в ельнинских лесах. По преданию, это был высокий, богатырского сложения мужик с седой, до пояса, бородой". Эту величавую стать унаследовал и потомок, прошедший путь от крестьянского мальчика до академика, чьи работы восхищали и восхищают весь мир.
Приобщения к искусствам не было и быть не могло. Первое знакомство с классикой — экскурсия в барский дом, где стояли типические Венеры, однако на юного Серёжу куда как большее впечатление произвели часы — диковинный механизм. Постигал знания в деревенской школе: "Первым моим школьным учителем был отставной солдат Егор Андреевич. В избе стояли столы и скамейки. Одновременно здесь обучалось три класса. Учил Егор Андреевич по старинке: "Буки-аз, веди-аз, глагол-аз". Когда кто-то называет всю дореволюционную Русь лапотно-безграмотной, то грешит против истины: учебные заведения всё же были, разве что многие крестьяне считали чтение пустой забавой, никак не помогающей в сельском труде, и поэтому не отправляли детей в школы.
Будучи одарённым, Серёжа Конёнков сдал вступительные экзамены в городскую гимназию Рославля: "Нас экзаменовали по русскому, арифметике, географии. От волнения я свою фамилию написал с маленькой буквы. Спохватившись, переправил на большую. Экзаменатор, добродушно улыбнувшись, счёл за ничто и поставил хорошую оценку. Удовлетворили мои ответы и других экзаменаторов. Меня приняли в первый класс". Заметим, что конкретно в то время действовал так называемый циркуляр "о кухаркиных детях", изданный правительством Александра III, но то был именно циркуляр, вовсе не обязательный к исполнению, и талантливого крестьянского мальчика спокойно приняли в ряды гимназистов.
Тогда и началось вхождение в интеллектуальную элиту — у Конёнкова появились друзья из дворянско-разночинных кругов. Они обсуждали книги, посещали местный театр, говорили об искусстве. Особенно влекло к рисованию, а в гимназиях был серьёзный курс — доходили до гипсовых бюстов. Конёнков обладал феноменальными способностями и выделялся на общем фоне. По окончании курса наук парень отправился в Белокаменную — в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Ехал в вагоне второго класса, вместе с купцами, как и положено обеспеченному отпрыску. Разумеется, поступил!
Москва удивила Конёнкова буквально всем: высокими домами, громкими звуками и каким-то немыслимым количеством извозчиков. Новые приятели потащили провинциала в Третьяковскую галерею: "Когда мы вошли туда, я был совершенно потрясён таким громадным собранием художественных произведений. Их было такое множество, что я совсем растерялся и не знал, откуда и как начать смотреть". Ошеломили суриковские картины — сколь нечеловеческая энергия! Но Конёнков избрал для себя ваяние. Первой студенческой штудией оказался бюст Гомера. "До этого практика моя по скульптуре была весьма скромной. Как-то у себя в деревне вылепил я голову пастуха, да ещё лепил из глины ворон, которых сажал на изгородь в поле", — иронически признавался мастер.
В 1897 году Конёнков был командирован в Европу "…за счёт процентов с премии имени С.М. Третьякова", и не один, а с Константином Клодтом, наследником видной династии. Огюст Роден и мастерские Парижа пробудили восторг, белую зависть, но подлинный трепет вызвала Италия с её Ренессансом. Конёнков посвятил Микеланджело несколько страниц своих мемуаров, считая его вершиной.
По возвращении взялся за "Камнебойца" — первую из своих знаковых статуй. Эта вещь произвела фурор, и о Конёнкове заговорили как о явлении. Почерк Конёнкова — волшебная динамика, порыв, смелость. Несмотря на преклонение перед Микеланджело, хотелось чего-то нового: "Мы были молоды. Мы были по горло сыты академической рутиной". Серебряный век! Рождение стилей, диспуты, искусствоведческие журналы и манифесты, где предлагалось сбрасывать Аполлонов с парохода современности.
В той буйной среде Конёнков чувствовал себя преотлично: общался с Филиппом Малявиным и Петром Кончаловским, пересекался с Михаилом Врубелем. Дипломная работа Конёнкова — "Самсон, разрывающий путы" показалась экзаменаторам вызывающе-революционной. "Придавленный к земле тяжёлым и грубым механизмом бездарно устроенной государственной машины, русский народ — скованный и ослеплённый Самсон — воистину великий страдалец!" — писал Максим Горький. Разгорелась нешуточная баталия и, если бы не заступничество Ильи Репина с Архипом Куинжди, нашего героя могли бы оставить без диплома и звания скульптора.
Вся мыслящая братия так или иначе склонялась к требованию перемен — империя, несмотря на её успехи, виделась неуклюже-архаической. Все жаждали рождения нового мира. Конёнков участвует в Декабрьском восстании 1905 года, где тоже черпает вдохновение, а по итогам создаёт выразительный портрет рабочего-боевика Ивана Чуркина и ещё целый ряд "пресненских" изображений. Для "Нике", скульптуры богини победы, Конёнкову позировала работница Трёхгорной мануфактуры.
Но жить на что-то надо — скульптор, ставший "модным", получает различные заказы, в том числе на создание барельефа "Пиршество" для московского особняка Карповых, построенного архитектором Алексеем Щусевым. Карповы были, как водится в образованных купеческих кругах, ещё и меценатами, покровительствовали талантам. Среди работ Конёнкова — бюст Маргариты Карповой, урождённой Морозовой. Также поступает предложение оформить кофейню Ивана Филиппова, хозяина знаменитой булочной.
Выставки шли одна за другой, а критика была остро-полярной — аплодисменты перемежались гулом неодобрения. Конёнкова уже именуют "русским Роденом". Это обидно: скульптор уникален сам по себе, наособицу, — в нём крестьянский дух сочетается с высокой образованностью, а бунтарство — с интеллигентской застенчивостью.
И вот революционный 1917 год. Надо ли говорить, что Сергей Конёнков радостно принял и февраль, и октябрь, хотя в материальном отношении сильно проиграл: купцы-покровители больше не могли позировать и приглашать на званые ужины. Но теперь заказчиком выступало само государство: "Владимир Ильич рассматривал наши творческие способности как активную силу в созидании нового человека". Конёнков восхищался Лениным и создал самый противоречиво-странный из всех известных портретов Ильича — с кричащим ртом и запрокинутой головой. Этакий глашатай и главарь, а не приглаженный "дедушка" из рассказов для дошкольников.
Ленину принадлежала инициатива создания мемориала в память павших героев Октябрьской революции. Конёнков вспоминал: "Никогда я не работал с таким увлечением. Один набросок следовал за другим. Зрелище освобождённого Кремля, заря над Москвой — эти виденья возбуждали фантазию, бесчисленные карандашные рисунки слагались в патетический образ". Время было тяжёлое, голодное и заполошное, но боевое, кипучее! Конёнков в постоянном движении, в запарке, состоит в комиссиях — его как политически надёжного выдвигают на руководящие должности.
Тогда же скульптор познакомился с Сергеем Есениным, с коим у него было много общего: деревенские "корни", самобытность, тонкое чувствование. Конёнков создаёт одну из своих лиричных работ — поэта, читающего свои стихи: "Есенинский бюст я переводил в дерево без натуры, корректируя сделанный с натуры портрет по сильному впечатлению, жившему во мне с весны восемнадцатого года".
В 1922 году Конёнков встретил на своём пути симпатичную и лукавую девушку — Маргариту Воронцову, дочь адвоката. Она изучала юриспруденцию, но была знатоком поэзии, вращаясь в богемных компаниях. Встреча оказалась роковой: вспыхнула любовь всей жизни, и это несмотря на существенную разницу в возрасте. Уже в конце следующего года чета Конёнковых по предложению Анатолия Луначарского отчалила в США для участия в выставке русского и советского искусства. Предполагалось, что поездка продлится несколько месяцев, но возвращение на родину состоялось только через 22 года. Основным местом жительства и работы в этот период стал Нью-Йорк. Конёнков встречается с видными эмигрантами: Фёдором Шаляпиным, Сергеем Рахманиновым, Надеждой Плевицкой.
Отношение к Западу — сложное. Конёнков точен: "Америка — это не только алчный расчёт, но и сердечность и бескорыстие". Его принимают! Он общается и с господами негоциантами и со знаменитостями, вроде Чарльза Линдберга. Среди гостей — сам Альберт Эйнштейн. Бомонд, да и только! Почему же так долго продолжался заокеанский "вояж"? Об этом ни слова не сказано в мемуарах скульптора. Дело не в нём — в супруге, которая была советской разведчицей, и с Альбертом Эйнштейном дружила она не лишь из-за того, что он слыл великолепным собеседником.
В 1945 году состоялось возвращение на Родину. Встретили с помпой. И тут же — персональная мастерская, звания, награды, проекты — по большей части реализованные. Среди его послевоенных работ выделяются "Марфинька" и "Ниночка". Они изящно приглажены — в стиле 1950-х, когда любые порывистые линии смотрелись бы диковато. За эти портреты Конёнков получил Сталинскую премию. Классически выверено и оформление Петрозаводского музыкального театра.
Конёнков даже в преклонные годы был открыт любой новизне: социокультурной, технической, философской. Его заворожил подвиг Юрия Гагарина, путь в далёкие пределы вселенной, прорыв, и потому неслучаен бюст Константина Циолковского — великого русского мечтателя. Что являлось причиной физического и творческого долголетия? Постоянный труд и любопытство. Он мыслил, как молодой, и прожил почти сто лет — скончался в 1971 году. Том воспоминаний Конёнков назвал "Мой век", и здесь нет ни малейшего преувеличения. Вехи, надежды, впечатления, свет души. Какая мощь!
Камнебоец
Барельеф Пиршество для особняка Карповых
Сергей Есенин, читающий свои стихи
Степан Разин
Говорящий Ленин
Сергей Рахманинов
Марфинька
Скульптурная группа для музтеатра в Петрозаводске
Галина Иванкина
