Авангардное искусство, безусловно, имеет право на существование. Но зачем за его продвижение берутся чиновники? И в каких целях они внедряют совершенно не близкие нам образчики "современного искусства"? В этом вопросе разбирались ведущая Анна Шафран и заслуженный артист России Алексей Весёлкин.
"И какой же русский не любит быстрой езды?" – написал Николай Васильевич Гоголь задолго до изобретения автомобиля и незадолго до начала массового строительства железных дорог. Русские писатели воспевали транспорт во всех его видах и ипостасях: Лев Толстой начинает "Идиота" с разговора в поезде, "Анна Каренина" тоже начинается с поездки из Петербурга в Москву на поезде, и убивает свою героиню писатель, как известно, посредством паровоза.
"Двенадцать стульев" и "Золотой телёнок" Ильфа и Петрова – Остап Бендер перемещается по России разнообразными видами транспорта и участвует в строительстве железнодорожной магистрали.
У современного писателя Дмитрия Глуховского московское метро становится декорацией для жизни героев после ядерной катастрофы.
Займитесь делом: ваша задача – доставить людей из точки А в точку Б
В общем, любят писатели транспорт, любят, и это очевидно, отметила Анна Шафран. Казалось бы, задача руководителей транспортной сферы – обеспечивать пунктуальность и безопасность движения. Но почему-то их тоже изо всех сил тянет к искусству.
В Москве Департамент транспорта организовал целый фестиваль цифрового искусства. Ведущая процитировала то, что написано на сайте Дептранса:
Диджитал-арт – новый язык искусства, актуальный как никогда. Пандемия многие явления перенесла в цифровой формат, границы между виртуальным и материальным стираются. Искусство реагирует на эти метаморфозы – художники конструируют новую реальность, доступную и безопасную. Хочешь изменить мир? Просто наведи на него камеру смартфона! Можно поместить радугу в пасмурное небо или обнаружить портал в другую реальность рядом с метро. И радость от результата будет абсолютно реальна. Цифровая скульптура и архитектура работают на стыке искусства и технологий. Как и Московский транспорт: в пространстве уникальной архитектуры воплощаются самые технологичные решения.
Хочется надеяться, что московский транспорт всё-таки больше внимания уделяет технологиям, а не искусству и впредь будет тоже больше заниматься своими прямыми обязанностями – перемещением людей из точки А в точку Б, а не виртуальностью. Про фестиваль цифрового искусства мы ещё поговорим позднее, потому что только лишь дополненной реальностью художественная активность Дептранса не ограничивается.
Бывшая жена главы Дептранса Татьяна Ликсутова, с которой, как говорят, Максим Ликсутов сохранил прекрасные отношения, разместила в Москве напротив гостиницы "Украина" зеркальные матрёшки в золотых кокошниках. Вот как описывается этот проект авторами:
Зеркальная поверхность Матрёшек отражает реальность настоящего времени, текущего момента "здесь и сейчас", где каждое последующее мгновение изменчиво, как настроение, погода, стремительно убегающее время и сам ход жизни. В резных узорах кокошников запечатлены сакральные смыслы, близкие каждому человеку и составляющие нашу национальную идентичность.
Также в описании проекта говорится, что, мол, "в классической форме матрёшек заключены вековые традиции русского народа". Возможно, Ликсутовы не в курсе, но первая матрёшка в России появилась в конце XIX века, и никаких вековых традиций в их форме нет и быть не может, уточнила Анна Шафран. Ну да ладно, наверное, лучше уж матрёшка, чем напоминающая понятно что "глина №4", о которой говорилось в одной из недавних программ Царьграда.
Арт-объект в виде семи зеркальных матрёшек в золотых кокошниках перед гостиницей "Украина" в центре Москвы. Фото: Мобильный репортёр / АГН "Москва"
Другого искусства у нас для вас нет: модная обёртка без содержания
Вообще, границы того, что является культурой или искусством, крайне стёрты в последнее время. Посмотрим, что нам предлагают "Яндекс.Новости" в сфере культуры. К примеру, "Седокова стала ведущей шоу с выбором партнёра по гениталиям". Это нормально? Но, как говорится, другой культуры у нас для вас нет.
Анна Шафран: Алексей, начнём разговор с цифрового искусства. Если я правильно поняла, суть в том, что ты наводишь телефон на какую-то точку, считываешь QR-код, и появляется некий арт-объект в окружении московских пейзажей. Это забавно, но какое это имеет отношение к искусству, с вашей точки зрения?
Алексей Весёлкин: Никакого не имеет отношения. Тут ошибка есть в определении. Цифровое искусство означает только одно: появление технологической возможности компилировать какие-то изображения. К искусству это не имеет никакого отношения.
Тут всё дело в бюджете. Но для того, чтобы это продвинуть, получить бюджеты, интегрировать это в поезда, в подвижные составы, очень удобно назвать проект искусством и оправдать ещё и тем, что дистанция требует других технологических подходов. Но это обман, на мой взгляд. Я бы называл вещи своими именами.
Цифра – это всего-навсего дополнительная возможность, инструментарий. И открытия здесь нет – занимались этим очень давно. Музыканты группы Pink Floyd когда-то соединили звук, свет и, самое главное, идею. Цифра без идеи в принципе не имеет никакого смысла. Ты должен определить, для чего это делаешь, потом определить сюжет и уже этот сюжет выразить посредством цифры. А его можно выразить и другими способами.
Тем, кто интересуется, что такое цифровое искусство, я бы посоветовал посмотреть фильм бывшего лидера Pink Floyd Роджера Уотерса "Стена", где связали вместе идею, эту самую стену, наполнили её цифрой и потрясающим звуком. И сделали это очень смело. Это выглядит невероятно мощно. Поэтому говорить о том, что просто цифра, навёл, и всё – это смешно.
Я только за вчерашний вечер четыре проекта придумал. Например, в споре насчёт Дзержинского – ставить его или не ставить. Сделайте голографическую модель, пусть сначала три дня Феликс Дзержинский под музыку возвышается, потом Александр Невский возникает. Потом ещё какой-то проект. Ты едешь и видишь, как меняется площадь сама по себе. Вот это – идея. А смотреть, как на доме какая-то проекция появляется, причём в смартфоне… Это обман, это не искусство.
– Иными словами, нам предлагается форма в модной сегодня обёртке цифровых трансформаций, за которой не стоит никакого содержания. И самое главное – под эту форму, коль уж это стало модно и востребовано в эпоху ковидной реальности, выделяются бюджеты. Это удобно всем.
А.В.: Это дико удобно: ты продаёшь то, чего нет. А доказать, что это обман, неудобно, потому что все же этим увлечены, что же мы отстаём? Бюджет есть? Давайте его потратим туда.
– То есть деньги из воздуха?
А.В.: Абсолютно – деньги из цифры.
Проспонсировал за счёт государства "новое искусство" и раскрутился
– Вернёмся к цифровому искусству. Почему чиновники становятся спонсорами и агитаторами новых видов искусства, причём не за собственный, а за государственный счёт?
А.В.: Потому что спонсировать за государственный счёт – самое простое. При этом можно находиться в центре событий, потому что чиновника приглашают на телевидение, он раскручивается.
– Но какая им выгода делать именно то, что вызывает раздражение у людей?
А.В.: Они сами этого не понимают, на мой взгляд. У них нет понимания масштаба, они выбирают ближайший путь, чтобы позаигрывать с кем-то. И этот путь – авангард, который никто не сможет объяснить и сказать, хорошо это или плохо. В отличие от классического произведения, которое всегда выражает что-то ясное.
– То есть это признак эпохи безвременья в головах у чиновников?
А.В.: Это первое. А кроме того, сказывается полная необразованность людей в этой части. Просто выжженное поле. И ведь использовать эту необразованность очень удобно. Есть такой музыкальный критик, сейчас он живёт в Вильнюсе. А в своё время он поднялся за счёт того, что обсуждал подпольные рок-группы, отрицая при этом таких монстров, как The Beatles, Pink Floyd или Led Zeppelin. Это было очень удобно. И тут тот же самый процесс: если ты в чём-то не разбираешься, то лучше продвигать другое, что не вызовет вопросов.
– Можно я не откажу себе в удовольствии назвать имя этого критика? Артемий Троицкий. Судя по всему, об этом персонаже речь.
А.В.: Да, об этом персонаже. Один из музыкантов как-то сказал: я люблю Артемия, но если он не может отличить минорный аккорд от мажорного, о чём может идти речь?
– То есть в тот момент, когда человек не очень в чём-то разбирается, ему надо откопать что-то, о чём люди совсем не знают, с чем не имеют дела, и то, что не стоит внимания вообще?
А.В.: Да, и устроить на этом хайп.
Искусство должно рождать в людях доброе и вечное. А что на самом деле?
– Алексей, это интересный момент. С одной стороны, у нас есть очень развитый, технологичный и очень богатый мегаполис. Причём люди, живущие в провинции, уверены, что в Москве деньги девать некуда, поэтому и появляются там разные извращения типа "глины №4" и других подобных объектов.
С другой стороны, вся огромная страна смотрит на происходящее в столице с удивлением. Мы понимаем, что сегодня мы живём в сложных условиях, как с геополитической точки зрения, так и с точки зрения того, что у нас внутри происходит. И, если мы говорим об искусстве, хотелось бы иметь что-то духоподъёмное, то, что объединяло бы нас, что рождало бы в людях разумное, доброе, вечное вопреки тому хайпу, о котором так любят в последнее время говорить чиновники.
Ведь они какую мысль взяли на вооружение? Смотрите, это привлекает внимание, это скандал, отлично, люди заговорили об этом. То есть они мыслят этими категориями и абсолютно не мыслят государственно, с точки зрения того, что есть на самом деле культура и для чего нужно искусство. Если с этих позиций подойти, насколько оправдано всё это цифровое искусство, все эти цифровые фестивали и так далее? Сегодня нам это надо?
А.В.: Прежде всего нам надо освободиться от вторичности сознания. Мы всё время смотрим в хвост какого-то убегающего монстра. Надо перестать это делать, хватит догонять кого-то – в цифре или в чём-то ещё. Потому что в связи с этим мы догоняем по цифре или по чему-то ещё. Когда мы ищем парадоксальные пути, то создаём комплекс "Авангард", который летит не по траектории.
– Это вы про военную технику?
А.В.: Да. И вот здесь вторичности никакой нет, и заметьте, насколько эффективно и удивительно. Поэтому первый пункт – перестать ориентироваться на Европу или Америку.
– А вторичность – это значит, что мы не предлагаем ничего нового, а если мы предлагаем, то мы априори уже в хвосте?
А.В.: Мы всё время находимся не в авангарде, а в арьергарде. И, чтобы быть "продвинутыми", мы смотрим в хвост этой западной культуре, пытаемся сделать то же самое, выдать за своё и продать. Вот что происходит.
Второй пункт – нам надо определиться, кто мы. Потому что большое искусство всегда создаётся ради чего-то. А ради чего создаются эти матрёшки с золотой короной? И ужас в том, что это ещё и бездарно. Если мы считаем себя Империей, то не можем окружать себя бездарными символами.
Империя базируется на мощных проявлениях, на чём-то грандиозном, убедительном. И, пока мы не осмыслим, кто мы, от вторичности нам не освободиться. А искусство – следствие этой осмысленности.
– Продолжая вашу мысль, можно прийти к неутешительным выводам. Если искусство отражает сегодняшнюю реальность, то, глядя на "искусство", предлагаемое московскими чиновниками, мы видим, что у нас нет никакой духоподъёмной идеи, что мы вторичное, отсталое государство, где постоянно перемалываются темы, связанные с какими-то отбросами жизнедеятельности.
Я специально утрирую. Сегодня мы наблюдаем колоссальную пропасть между теми, кто находится в высших эшелонах, между чиновничеством, в результате деятельности которого появляются ужасные спектакли, мерзкие телевизионные программы, отвратительное искусство, и людьми, которые мыслят иначе – именно категориями Империи, большой страны, большой державы. Они мыслят себя наследниками Победы наших дедов в Великой Отечественной войне, наследниками победы 1812 года. Вот до такой степени превратилось в космос пространство, которое находится между чиновниками и людьми, что сегодня уже можно ставить диагноз происходящему.
А.В.: Конечно, они оторванные, у них цели другие. У народа одна цель – жить. Люди живут – идут на работу, возвращаются домой, устраиваются на диване, смотрят телевизор. И это нормально – человек живёт в некой гармонии. Чиновник пытается соответствовать, но выбирает, на мой взгляд, вторичный инструмент.
– И таким образом совершает каминг-аут своеобразный.
А.В.: Фу, какое слово прекрасное. Но, если глубоко посмотреть, так оно и есть.
Чиновники не понимают, что такое "русская цивилизация"?
– Ещё одна мысль, которая меня сильно расстраивает. Если обратить внимание на те названия, которые даются разным фестивалям и проектам, то там обязательно фигурирует слово "русский" или "русское". Получается, что в представлении этих людей русская цивилизация, русская культура, русское искусство – это какие-то кабины, ячейки, пространства, территории, то, что для нас является какими-то отвлечёнными формами и значениями и скорее связано с утопиями.
А.В.: Да, это такие утопические ячейки, просто удобно туда это всё закладывать. Они говорят "русский поп-арт", но добавляют "десижн" латиницей, чтобы сразу существовало "продвинутое".
– Поп-культура, чтобы называть вещи своими именами, надо просто переставить эти два слова – "культура поп". И всё становится на свои места.
А.В.: Да, это давно уже встало на "свои места" – это их обычная среда обитания, вот в чём ужас.
– Во все времена государство поддерживало классическое искусство, а модерн как-то сам пробивался, собственными силами. Но в последнее время мы видим совсем другую картину: при поддержке чиновников процветает авангардизм, раздражающий людей, потому что он не о разумном, добром и вечном, а существует лишь для того, чтобы вызвать хайп, скандал. А классика вынуждена искать частных меценатов. Это вообще обратимая ситуация?
А.В.: На мой взгляд, обратимая. Мне это напомнило историю 2010 года, когда Москву заволокло смогом из-за жары и лесных пожаров. Тогда Московским метрополитеном управлял Дмитрий Гаев. В одном из интервью у него спросили: что делать? В метро не работают кондиционеры, люди задыхаются. Так он ответил с ощущением собственного величия: "Да что же мне, солнцу сказать, чтобы оно не светило?".
– В духе "если у народа нет хлеба, пусть едят пирожные".
А.В.: Вот до этого тогда не дошли. Но потом ситуация изменилась, и оказалось, что можно строить быстро и с кондиционерами. Вот и тут, как мне кажется, маятник сейчас находится в какой-то крайней точке, а потом он опустится, и всё возвратится к реальным ценностям. Потому что рыночная стоимость и художественная ценность – это разные вещи.
Художественная ценность – это Бартоломео Растрелли, это Виктор Васнецов, это Иван Шишкин. Они в принципе деньгами не измеряются. А рыночную стоимость назначают галеристы, в данном случае московские чиновники, за какие-то арт-объекты, которые они раскручивают и продают. И вот мы сейчас упёрлись в рыночную стоимость. А между художественной и рыночной стоимостью расстояние огромное.
– Причём там, где находится рыночная стоимость, тот персонаж, который называется художником или творцом, если говорить о цифровом искусстве, продолжает оставаться тем самым программистом, системным администратором, дизайнером графики и так далее. То есть ты ещё вчера занимался дизайном графики, а сегодня ты называешься цифровым скульптором, просто потому что так назвали.
А.В.: И это не требует мастерства, это очень удобная ниша для всех. Это удобно для творца так называемого. Это удобно для тех людей, которые заказывают, и это удобно для тех людей, которые платят за это деньги. Потому что они себя включают в некий мейнстрим, в основное направление этого "культурного процесса". Вот и всё.
А раньше советское государство продюсировало Андрея Тарковского, с которым было очень сложно работать. Чиновники понимали уровень профессии, они отправляли фильмы на кинофестивали, продвигая величайшую кинематографическую культуру.
– То есть имидж Советского Союза представляли на международном пространстве так, чтобы это там понравилось, и делали это талантливыми средствами. А сейчас, если речь идёт о кинофестивалях, туда отправляются картины, которые по наименьшему пути сопротивления идут. Как понравиться на Западе русской картине? В ней надо обгадить нашу страну.
А.В.: Конечно. Но делается это изощрённо. Ведь жива школа кинооператора Вадима Юсова, работавшего с Андреем Тарковским. У нас есть хорошие операторы, они технологически хорошо снимают, но в чём подлянка: в фильмы вкладывается совершенно отвратительное содержание – и по кадру, и по визуальному ряду.
– За что ни возьмись, кругом вредительство. А где вообще заканчивается культура и начинается культурный продукт, имитация, безвкусица? Как человеку, далёкому от искусства, разобраться в этом? И существующая у нас государственная политика требует изменений или всё нормально?
А.В.: Конечно, ненормально. И прежде всего требует переосмысления такой мощный инструмент, как телевидение, контент которого имеет сильное воздействие на людей. Ещё один мощный инструмент – кинематограф, он тоже действует на массы. И ко всему этому надо относиться очень серьёзно, а не мерить всё деньгами.
– А исходить из государственных задач: кого мы в итоге хотим воспитать – грамотного потребителя или творца.
А.В.: И человека, способного мыслить и защищать Родину. Помните, была история, когда британских "Морских котиков" взяли в плен. На вопрос журналиста о том, почему они сдались, один из военных ответил: была прямая угроза нашей жизни.
– И у нас есть все шансы скатиться до такого же уровня, если всё будет продолжаться в том же духе. И, получается, у нас не приняты принципиальные решения на самом верху относительно того, чем должны заниматься культура и искусство, чем должны заниматься СМИ.
А.В.: Это болезненный вопрос, которым занимаются по остаточному принципу – поют себе что-то, рисуют, ну, пусть и рисуют, главное – что-то делают.
Скульптура "Большая глина №4" швейцарского скульптора Урса Фишера, посвящённая осмыслению акта созидания и преображения материи в руках человека, напротив будущего Дома культуры "ГЭС-2". Фото: Сергей Киселёв / АГН "Москва"
Какую картину мира получит ребёнок "эпохи цифры"?
– Страшно представить себе ребёнка, который вырос на таких примерах искусства, как памятник дерьму или какая-то цифровая скульптура, которую можно увидеть только через смартфон с помощью QR-кода и прочие подобные вещи. Что в сознании этого ребёнка будет? Какая картина мира?
А.В.: Ничего не будет. Сознание будет такое же раздробленное, как цифра. Да и само сознание станет цифровым, а это очень опасная вещь.
Что должно делать искусство? Оно должно заставлять переживать. Если ты не переживаешь, это уже с искусством не связано. Искусство обязательно должно быть связано с эмоцией.
– Вам скажут: памятник "большой глине" вызывает эмоции? Вызывает. Пусть и отрицательные. Значит, это искусство.
А.В.: И это неправильно.
Завершая программу, Анна Шафран напомнила о том, что у нас есть статья за сепаратизм, есть – за разжигание межнациональной розни. Но у нас явно не хватает наказания за разжигание межрегиональной розни.
Ведь что подумает любой нормальный человек, который живёт в небольшом провинциальном городе с разбитыми дорогами и кое-как работающим общественным транспортом, глядя на фекалоид под названием "Большая глина №4", или на вот эти зеркальные матрёшки с золотыми кокошниками, или на цифровые имитации искусства? Да не только подумает, но и скажет в сердцах: "Совсем москвичи с жиру бесятся! Не знают уже, куда деньги девать!"
И будет этот человек одновременно и прав, и неправ. Прав, потому что действительно очень сложно понять логику чиновников, которые тратят деньги на вот этот крайне сомнительный продукт, на сомнительное искусство.
И неправ, потому что обычные москвичи этих денег тоже не видят, а видят фекалоиды и позолоченные матрёшки. И ни малейшего удовольствия по этому поводу, разумеется, не испытывают.
Нужно ли там такое искусство, которое ни уму ни сердцу, и ничего, кроме раздражения, у большинства людей не вызывает?
Подумайте об этом, хотя ответ весьма очевиден.
Заглавное фото: CéZaro De Luca / Globallookpress
