В писательском дачном посёлке под Москвой случилась трагедия, которая даже тогда, когда всё в нашей стране шло под откос, не осталась незамеченной. Покончила с собой удивительная, пронзительная в своём ярком таланте русская поэтесса Юлия Владимировна Друнина (10 мая 1924–21 ноября 1991)…
В одном из последних своих стихотворений она ясно обозначила причины случившегося и всю атмосферу того времени.
И откуда вдруг берутся силы
В час, когда в душе черным-черно?..
Если б я была не дочь России,
Опустила руки бы давно,
Опустила руки в сорок первом.
Помнишь? – Заградительные рвы,
Словно обнажившиеся нервы,
Зазмеились около Москвы.
Похоронки, раны, пепелища...
Память, душу мне войной не рви,
Только времени не знаю чище
И острее к Родине любви.
Лишь любовь давала людям силы
Посреди ревущего огня.
Если б я не верила в Россию,
То она не верила б в меня.
Она, 17-летней девочкой, почти ребёнком, ушедшая на фронт в 1941 году, очень хорошо понимала – как надо жить, как надо любить свою Родину. По сути, она была той же Зоей Космодемьянской, только не попавшей в руки гитлеровцев, так как её, заблудившуюся в прифронтовом лесу под Можайском, где она в числе других мобилизованных жителей Москвы рыла противотанковые заградительные рвы, подобрали наши солдаты, выходившие из вражеского окружения. Хотя погибли почти все при переходе линии фронта, но свою «сестричку», как они ласково назвали эту русоволосую девчушку, которая стала у них санинсруктором, вынесли буквально на руках из жуткой рукопашной схватки с озверевшими нацистами. Впоследствии, уже профессионально занимаясь поэзией, Юлия напишет поэму о тех событиях и посвятит её своим спасителям – простым русским солдатам и особенно командиру того батальона, к которому испытала первое чистое девичье чувство любви. Она долго писала ту поэму, переписывала, но всё выходило как-то «не так», слишком патетично, напыщенно, простой фронтовой правды в строках, казалось ей, не было, не складывался реальный и страшный в своей наготе образ войны. И, в конце концов, она оставила все усилия, сожгла неоконченную поэму и из всего большого труда оставила только четыре строчки, ставшие бессмертными.
Я только раз видала рукопашный,
Раз – наяву, и тысячи – во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
И тем не менее едва вырвавшись из вражеского окружения и вернувшись в Москву, Юлия снова рвётся на фронт, и если бы не тяжёлая болезнь её отца, старого московского учителя-историка Владимира Павловича Друнина, автора исторических очерков и рассказов, с малолетства привившего своей дочери любовь к высокому поэтическому слову, она не оказалась бы в эвакуации в Сибири. Но отец её умер там, в тюменском посёлке Заводоуковск в 1942 году и больше уже ничего не останавливало юную Друнину, она снова по доброй воле окунулась в горнило войны. Сначала поступает в училище авиационных техников в Хабаровске, но как только узнаёт, что её распределят в запасной полк, а не на фронт, бросает училище, добирается своим ходом до Москвы и подаёт рапорт об отправке её на передовую санинструктором. То есть, медсестрой, работающей на поле боя, под огнём, выносящей раненых бойцов с линии огня. И это в 18 лет! Самопожертвование? Да, несомненно, но без всякого надрыва, без позы, просто так надо, иного смысла в жизни Юля не видела.
Нам, наверное, трудно понять детей тех «страшных лет России», как сказал Александр Блок, но разве сейчас, в эпоху новой войны с бандеровщиной мы не видим похожих примеров? Они есть, вчитайтесь только во фронтовые сводки и рассказы наших корреспондентов…
Но жила в Юлии и высокая поэтическая душа! Она сама потом, даже с некоторой иронией напишет, что в детстве, в её небогатом московском детстве 30-х годов прошлого века, проживая в обычной для тех лет коммуналке, она зачитывалась стихами о Прекрасной Даме, писала о роковой любви, о роскошных и манящих южных странах, о «пампасах и лампасах». А после жизнь окунула её в быт солдатских теплушек...
Я ушла из детства в грязную теплушку,
В эшелон пехоты, в санитарный взвод.
Дальние разрывы слушал и не слушал
Ко всему привыкший сорок первый год.
Я пришла из школы в блиндажи сырые,
От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»,
Потому что имя ближе, чем Россия,
Не могла сыскать.
Детских восторженных стихов она больше не писала, но, давайте задумаемся: а если бы ей с детства классиками не была привита высокая поэтическая душа, этот «цветной туман» восторженного отношения к миру, смогла бы она стать поэтом?.. Только вот беспощадная война так перепахала её душу, что она всю жизнь будет возвращаться к этой теме и лучшие стихи её поэзии – это, конечно, стихи военных и послевоенных лет, но, так или иначе, – всегда о людях на войне, о долге и самопожертвовании.
Да, надо сказать, что это было особенное поколение, словно рождённое для преодоления невероятных трудностей ради защиты Родины и заранее настроенное на это преодоление.
Даже самое первое стихотворение девочки Юли, громко прозвучавшее на поэтическом конкурсе среди школьников в 1940 году и опубликованное тогда в «Учительской газете», было посвящено предчувствию близкой войны.
Мы рядом за школьною партой сидели,Мы вместе учились по книге одной,
И вот в неотглаженной новой шинели
Стоишь предо мной.
Я верю в тебя, твоей воли не сломишь,
Ты всюду пробьёшься, в огне и дыму.
А если ты, падая, знамя уронишь,
То я его подниму.
Что тут скажешь... Если 16-летняя девочка ещё в мирное время пишет такие стихи, значит, она твёрдо знает, что самой судьбой призвана бороться и победить, и погибнуть бестрепетно, если так нужно будет Отечеству. То поколение и победило в войне. Стране тогда удалось вырастить и воспитать такое поколение молодых людей, без которого не было бы Победы.
Ведь Юля была простой московской девчонкой, квартира её родителей находилась в центре Москвы на Советской площади, напротив здания Моссовета, теперь это Московская мэрия. Квартира была коммунальная, что было обычно для того времени, а родители: отец – школьный учитель, мать – библиотекарь, жили скромно, она не была избалованным ребёнком. А началась война – и три раза сбегала на фронт, хотя ведь могла спокойно работать в тылу на благо страны. В начале войны она стала медсестрой в клинике глазных болезней, повидала страшные ранения глаз, полученные солдатами и офицерами на фронте. Одного ослепшего офицера выходила, и пока тот не видел, кто за ним ухаживает, то думал, что это красивая молодая женщина, влюбился в неё заочно и предлагал даже руку и сердце. А когда прозрел, то обнаружил худенькую школьницу, почти подростка. Ей бы и дальше там работать, а она рвётся на передовую и уезжает на рытьё противотанковых рвов под Можайском, пристаёт к колонне ополченцев, идущих в бой...
В 1943 году её оставляют работать в штабе ВВС, секретарём. Хороший паёк, престижное место, а она... снова сбегает на фронт. И там – на Втором Белорусском – санитаркой в пехотных частях, вытаскивает бойцов с поля боя.
Болеет плевритом, рожистыми воспалениями, потом получает ранение осколком в шею, от которого едва не погибает, получает третью степень инвалидности и... боевой орден Красной Звезды! В 1944 году она в Москве, демобилизована по ранению. На свои «инвалидные» тут же покупает в комиссионке чёрное бархатное платье, надевает его поверх солдатских кирзовых сапог, сверху натягивает гимнастёрку с орденом и медалями, и в таком виде (сопровождаемая шёпотком прохожих: «Партизанка!») идёт поступать… в Литературный институт им. Горького. Несёт туда свои фронтовые стихи, которые она писала, «лёжа под танком», спасаясь от обстрела.
Могла ли я, простая санитарка,
Я, для которой бытом стала смерть,
Понять в бою, что никогда так ярко
Уже не будет жизнь моя гореть?..
Но её тогда не приняли, сказали, что стихи искренние, сердечные, но... неумелые. И Юля снова идёт в военкомат и снова просится на фронт. И видно – так были нужны медработники на линии огня, что её (с третьей степенью инвалидности!) снова посылают в бой. Теперь она старший санинструктор в самоходной артиллерии: самоходки идут в бой, а сзади плетётся санинструктор и если машину подбивают, то нужно оказать помощь артиллеристам, выбирающимся из горящей машины. И всё это под кромешным огнём вражеской артиллерии. Она дошла до Риги, дошла бы и до Берлина в «стопудовых своих кирзачах», как писала в стихах, но однажды, осенью 1944 года, её подкосил разрыв мины. Взрывной волной Юлю засыпало в придорожном кювете, её откопали едва живую. Потом начались обмороки, кровотечение из горла, в итоге её комиссовали из армии уже окончательно. Вернувшись в Москву в декабре 1944 года она просто пришла в Литинститут и села за парту. Никто её прогнать не посмел, а со следующего семестра она уже стала студенткой института, путь к которому прошёл через годы войны.
Так начиналась для Друниной мирная жизнь, хотя поначалу она была тяжелее военной. В голодной Москве на рынке буханка чёрного хлеба стоила 100 тогдашних рублей, а стипендия в Литинституте – 140, да ещё платили по инвалидности 105 рублей. Вот и живи. Хорошо, выручила публикация в журнале «Знамя», тогда очень престижном журнале, там в 1945 году вышла целая подборка её фронтовых стихов, а в 1948 году и первая книга – «В солдатской шинели».
Не скадывалась долго только её личная жизнь. С одной стороны она была очень красивой женщиной, в неё влюблялись, известные поэты делали нескромные предложения, хотя она рано выскочила замуж за своего однокурсника – тоже поэта-фронтовика Николая Старшинова. Родилась дочь Елена, но жизнь не сложилась – они были разные люди. Ей нужен был другой человек, соответствующий её интеллектуальным запросам. Такой человек нашёлся, и им оказался... бывшей возлюбленный дочери Сталина Светланы Алексей Каплер! В 1954 году он только что вернулся из «северных лагерей», где сидел именно за связь со Светланой. О нём ходили легенды, уж очень фантастической была у него судьба. Сын богатого еврейского купца из Киева, он после революции был эксцентричным актёром, потом стал писать сценарии для фильмов, написал два сценария к известным советским лентам: «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году». Сразу же получил Сталинскую премию первой степени и орден Ленина в 1939 году. Но потом познакомился с дочкой вождя... и оказался в местах не столь отдалённых.
И вот после кончины Сталина в 1954 году он снова в Москве и снова работает в кино, ведёт занятия на высших кинематографических курсах. И туда приходит учиться Юлия Друнина, всё ещё молодая, но уже много испытавшая в жизни, разочарованная в своём первом муже. Всё ещё никак не окончившая Литинститут (закончила его только в 1955 году). И вспыхнула любовь между людьми с разницей в возрасте в 21 год! Она уходит к новому мужу со своей дочкой и будет счастлива, и проживут они вместе до 1979 года, когда Каплер скончается.
А всё равно
Меня счастливей нету,
Хотя, быть может,
Завтра удавлюсь...
Я никогда не налагала вето
На счастье, на отчаянье,
На грусть.
Я ни на что
Не налагала вето,
Я никогда от боли не кричу.
Пока живу – борюсь.
Меня счастливей нету,
Меня задуть не смогут, как свечу.
Это уж было написано под конец жизни.
Всё-таки в ней было мало нежности, скорее она так и осталась сильным, волевым, этаким солдатом в юбке. Над ней посмеивались: вот, дескать, Друнина что ни напишет – хоть о любви, хоть о красотах природы, а всё заканчивается солдатскими кирзачами! Но это было неудивительно – война и фронт перепахали её на всю жизнь.
Уходило то героическое поколение Железного века русской поэзии именно на сломе 80-х-90-х годов, тех годов, что после назовут «лихими». Но то были и годы предательства, развала великой страны, и поколение фронтовиков не могло пережить этого, они не могли и не хотели пережить свою родную страну – СССР, которую защитили в 40-е «пороховые», а вот в годы измены защитить не смогли.
Покрывается сердце инеем –
Очень холодно в судный час.
А у вас глаза как у инока –
Я таких не встречала глаз.
Ухожу, нету сил.
Лишь издали (Все ж крещёная!)
Помолюсь
За таких вот, как вы, –
За избранных
Удержать над обрывом Русь.
Но боюсь, что и вы бессильны.
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!
Друнина по-детски верила в «перестройку», защищала Ельцина в августе 1991 года. Защитила... А вот уже к ноябрю того года поняла, что её обманули, что новое ельцинское руководство страны взяло курс на её ликвидацию. И что ей оставалось делать? Кричать – тогда многие кричали, но их не слышали, а некоторых убивали из-за угла. Народ был полностью дезориентирован и оглуплён. И она решила совершить поступок самопожертвования, так уйти, чтобы это заметили и не забыли. И она бросилась на «пулемёт» предательства, её смерть 21 ноября 1991 года не осталась незамеченной и обозначила перелом в сознании народа. Хотя через месяц, в декабре, и будут подписаны предательские беловежские соглашения, никто им уже не аплодировал, народ безмолствовал, но кое-что люди начинали понимать...
Юлия Владимировна Друнина, великая русская поэтесса военного поколения, сказала своё последнее слово, и оно прогремело над Россией.
Станислав Зотов
