Игорь Григорьевич Гребцов по-прежнему в рабочей форме, всё время что-то пишет и запросто зачитывает стихи, причем как свои, так и чужие. Недавно, например, в издательстве «У Никитских Ворот» вышел новый сборник его произведений «Избранное». Во время нашей встречи Игорь Григорьевич был при параде, со всеми своими наградами, которых у него оказалось немало — два ордена Отечественной войны, орден Красной Звезды, а из мирных наград — орден Дружбы народов и премия «Золотое перо России».
- Поскольку, Игорь Григорьевич, вы сегодня считаетесь самым последним поэтом-фронтовиком, с этого мне и хотелось начать нашу с вами беседу. Где проходили ваши первые испытания на фронте?
- Они начались в районе Грачевой балки в конце сентября — начале октября 1942 года. Эти бои оказались очень страшными. За трое суток наша 252-я стрелковая дивизия потеряла почти половину ранеными и убитыми. В моей недавно вышедшей книжке «Избранное» помещен очерк об этом - «Высотка младшего сержанта». Но для начала расскажу, как я попал на передовую. Перед тем, как оказаться непосредственно на Сталинградском фронте, я какое-то время проучился в военном училище связи. Но через пять месяцев, так и не закончив его, был с другими ребятами отправлен под Сталинград. Но так как в течение пяти месяцев мы проучились в училище, умели наводить связь через проволоку и так далее, нам присвоили звания младших сержантов. Непосредственно, в отличие от пехотинцев, я в боях не участвовал. Моим делом было обеспечивать подразделения необходимой связью. Конечно, иногда связь давалась под огнем, иногда, если провод разрывало снарядом, просто восстанавливалась. Поэтому стрелять лично по немцам мне, как связисту, было не нужно. Именно во время Сталинградских боев меня заметил впоследствии знаменитый хабаровский писатель Сергей Алексеевич Тельканов. Я узнал, что есть дивизионная газета, сам туда пошёл и принёс своё стихотворение «Грачевая балка». Его напечатали буквально с ходу. А уже во второй половине войны, начиная с 1943 года, я стал литературным сотрудником дивизионной газеты. В этом качестве и встретил День Победы 9 мая 1945 года.
- Какой из эпизодов военного времени для вас наиболее памятен?
- Знаете, поэтесса Юлия Друнина когда-то написала: «Я только раз видала рукопашный, раз наяву и тысячу - во сне. Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне». Страх, конечно, я на фронте испытывал, хотя его и надо было как-то глушить. Когда я уже стал военным корреспондентом, со мной произошел следующий случай. Я как раз вернулся с передовой: снял пилотку и ремень, положил пистолет и пошёл по какой-то надобности. В это время меня замечают два бегущих автоматчика и говорят: «Товарищ лейтенант, в кукурузе — немцы!» К тому времени мне присвоили офицерское звание. Как оказалось, наши бойцы прошли по дороге (дело было вечером, в Молдавии, на реке Прут) и не заметили, что совсем рядом, в кукурузе, обосновались фашисты. Это было примерно в двух — двух с половиной километрах от того места, где расположилась наша редакция. Я сказал: «Стойте, ребята». Побежал к себе на место, схватил пистолет и вернулся обратно. Оказалось, что в поле спряталась довольно потрепанная рота солдат. Их было что-то человек сорок — сорок пять. Вдруг я увидел, что передо мной стоит немец, который держит парабеллум. Заметив меня, он буквально остолбенел. Тогда я выстрелил в него, и он упал. Я взял у него парабеллум и дал немцам знак: «Выйти на дорогу всем остальным». В итоге я привел этих немцев в штаб. Страх у меня появился уже потом. По коже прошли мурашки, когда я понял, что мог быть убитым. За этот случай я был награжден орденом Отечественной войны 2-й степени.
- А вообще насколько частым было явление, когда корреспондент участвовал в боях?
- Об этом могу сказать следующее: если где-то идет бой, меня никто не пустит до полка, максимум — до наблюдательного пункта батальона. Да и то — таких случаев не было. Однако в принципе это могло произойти. Ведь если корреспондент задерживался в том месте, где начинался бой, что ему оставалось делать? Беседовать становилось не с кем. Люди были заняты войной.
- Помните ли вы героев очерков своей военной поры, когда работали корреспондентом дивизионной газеты?
- Конечно, помню. Во времена моей корреспондентской жизни была одна интересная история. К нам в часть из госпиталя вернулся разведчик Толя Иванов. Сам он был с Украины. Родители его остались жить в оккупации. Он был призван в армию, служил сначала не в нашей дивизии, а после ранения поступил уже к нам. Так получилось, что когда дивизия освобождала его родное село, он отпросился у командира домой. Когда пришёл на место, узнал, что мать его повешена, а сестрёнку угнали на принудительные работы в Германию. На этого парня навалилось самое настоящее горе. Выслушав его историю, командир роты и его друзья решили написать об этом в радиокомитет. В результате об этом Толе рассказали на всю страну по Всесоюзному радио. После этого к нему посыпались письма. Их оказалось так много, что они составили половину его солдатского мешка. Он их всё время читал. Когда стало известно об обстоятельствах этого дела, редактор приказал мне ночью разыскать Иванова и взять у него десятка два-три писем для того, чтобы опубликовать в газете. Я знал, где находится его рота, и с помощью её командира разыскал Иванова. Застал я его за чтением писем. Поговорил с ним, попросил даже фотографию. Вот такая была история: вся страна, сочувствуя горю, писала разведчику Иванову.
- Сейчас, как вам, наверное, известно, возвращается уважение к Сталину и все попытки сотворить из него образ злодея, как это было в перестройку, терпят крах. Ваше мнение, как писателя и фронтовика?
- Я считаю, что о человеке нужно судить по его делам. Вы представьте себе ситуацию, в которой оказался Сталин во второй половине 1920-х годов… В 1924 году умирает Ленин. Сталин становится у руля. История с интервенцией и иностранным вмешательством показала, что Запад от нас не отступит, и война с врагом неизбежна. Это означало, что к будущей войне нужно готовиться. Этим и занимался Сталин в предвоенные годы. От некоторых людей, бывает, сегодня раздаются крики: «А зачем нужны были колхозы?» Так вот, по этому поводу хотелось бы сказать следующее. Если бы не было колхозов, мы бы подохли без хлеба. Ведь когда началась война, молодые крепкие ребята, которые жили в деревне, были взяты в армию для того, чтобы воевать с фашистами. В деревне остались женщины, старики и дети. Что бы они смогли сделать, если бы оставались единоличниками? Для себя бы посеяли на своей деляночке, и всё. Так что лично я считаю, что колхозы для нашей страны стали спасением.
То же самое касается и индустриализации. Мы построили столько тракторных заводов, что в начале войны нам понадобилось буквально несколько дней для того, чтобы настроить их на выпуск танков. Нашей страной всего за годы войны было выпущено 86 тысяч танков. Разве смогли бы мы без этих тракторных заводов выпустить столько танков? Да не смогли бы. Кроме того, нами было выпущено 125 тысяч самолетов. Раньше у нас были в основном фанерные машины, так как не хватало алюминия. Но выпустили, так как ко времени начала войны появилось множество авиационных заводов.
Я считаю, что то, что Сталин сделал после смерти Ленина в 1920-х годах, спасло Россию.
- В ваших стихах много обращений к природе, что свойственно нашей литературе.
- Природу я действительно очень люблю, потому что вырос в её окружении. Ведь я родился в 1923 году в селе Ужур. Это небольшое районное село располагалось между Ачинском и Абаканом и было окружено лесом. Даже один лес назывался почему-то «Генералиха». Я пытался выяснить, в чём дело. Причём он прямо примыкал к домам. В основном это были берёзовые рощи, сосна, ельник. Также там росли рябина, калина, можжевельник. Поэтому раз я рос прямо на природе, видимо, это сказалось на поэзии. Хорошо это или плохо, судить не мне. Так получается...
- То есть, первые стихи вы начали писать благодаря природе?
- Вы понимаете, не совсем так. Встречаясь со школьниками, я стараюсь разговаривать на самые разные темы. Затрагиваю и такой вопрос: кто-то, бывает, пишет стихи, но это таит. Так я в свое время это тоже таил. Но моя любимейшая учительница Анна Васильевна Ворошилова сумела подобраться ко мне и этим мне здорово помогла. Конечно, она меня и критиковала, но она же меня и хвалила. Например, она взяла два написанных мною стихотворения и, ничего не говоря мне, унесла их в районную газету «Победа социализма», где их и напечатали. Вдруг ко мне подходит мой друг и говорит: «Игорь, в нашей газете твоё стихотворение напечатано». Как только мне стало об этом известно, я готов был ходить по деревне и всем встречным и поперечным говорить об этом. Дурак! Но такое бывает. Я до сих пор помню мотив одного из первых своих стихотворений: мужичок косит траву, дочь его ушла с утра на сбор ягод, а сын находится где-то далеко на Амуре.
В своём творчестве я, конечно, шёл к природе, но я тогда жил и кое-чем другим. Например, в то время, а речь идет про 1930-е годы, мои товарищи жили значками. У нас в то время отличникам в той или иной области выдавались соответствующие значки — ПВХО («Готов к противовоздушной и противохимической обороне»), ГТО («Готов к труду и обороне»), «Ворошиловский стрелок». Кроме того, мы жили Папаниным и папанинцами.
- Кого вы считали и считаете своими учителями в поэзии?
- Я читал ужасно много книг. Когда ещё учился в начальных классах, то читал много самых разных авторов. Дело в том, что моя учительница Анна Васильевна сделала так, что районная библиотека стала моей родной комнатой. Когда я туда приходил, то сразу заходил за прилавок и сам копался в книгах, набирал какое-то количество и уходил. Первые попытки написания стихов были у меня уже в третьем или четвёртом классе. Чтобы вы понимали, какое значение для меня имела моя учительница Анна Васильевна, скажу, что её фотографию вместе с изображением Белинского я приклеил в общую тетрадь, которую проносил на фронте в «сидоре» (мешке). Ведь именно благодаря учительнице у меня состоялось знакомство с литературой. За свою работу она была награждена медалью «За трудовую доблесть». Поэтому великий литературный критик Виссарион Белинский и Анна Васильевна - это были два главных человека, на которых я старался равняться. Но из тех, кто на меня повлиял, я не могу назвать одного какого-то писателя или поэта. Повторюсь, я читал разных авторов.
Прозу читал меньше, больше — стихи. Причём читал самых различных поэтов. По их примеру я, прежде всего, изучал технику стихосложения. Поэтому, если вы прочтете, хотя бы одну из моих книг, то ломаной строки вообще не встретите. Может быть, только в нескольких стихотворениях она вам попадётся. Особенно это ощутимо в «Братиславе». Эта «песня дождей и солнца» была написана мной во время войны под влиянием, с одной стороны, поэзии словацкого поэта Яна Поничана, которого я читал, с другой стороны - стихотворений Яна Ботто, тоже классика словацкой поэзии. Там я действительно начал ломать строку, хотя всё было написано более-менее плавно. Больше же всего это проявилось у меня в поэме памяти друга, которую я написал, находясь в госпитале (я был на фронте ранен), за один день. 9 мая 1945 года меня должны были выписать вообще. Кроме того, так как дело шло к окончанию войны, могли выписать 5-го или 7 мая. Но начальник госпиталя держал меня специально, приказал никуда не отпускать, так как считал, что меня ещё где-то могут убить. Он знал, что я связан с поэтами Словакии, причём связан большой дружбой. Вплоть до того, что эти словаки печатали переводы моих стихов в своей газете.
Конечно, было много поэтов, у которых я учился. Среди них - Светлов, Жаров. Также я, например, довольно рано оценил поэзию Маяковского. Мне его гражданская поэзия очень нравилась. Однако я не мог идти по этому пути...
- Какими качествами, на ваш взгляд, должно обладать хорошее стихотворение?
- Я не являюсь любителем поэзии Бориса Пастернака. Есть целый ряд поэтов, которые прячут свои мысли и впечатления за непонятные образы, за непонятные слова. С этим я категорически не согласен и считаю, что поэзия должна быть реальной и реалистичной. Только тогда мы сможем чего-то достичь в творчестве. В свое время я часто перечитывал поэму Василия Фёдорова «Проданная Венера». Почему? Потому что, вспоминая о своём прочтении, я о ней коротко могу сказать следующее: это произведение - о нашей индустриализации. Но он об этом пишет в прямом смысле этого слова, без излишеств. Так что если говорить о моем творческом методе, то я писал реалистично, без выкрутасов. Те же выкрутасы, к которым прибегал Пастернак, меня всегда коробили.
- Но что, в таком случае, вы можете сказать о поэзии Маяковского, которая, как вы сказали, вам очень нравится. Ведь он, будучи футуристом, как раз прибегал к всевозможным выкрутасам.
- Понимаете, это был какой-то определенный период в его жизни. Вы поглядите, как Маяковский великолепно сказал в своё время и о другом: «Мне и рубля не накопили строчки, краснодеревщики не слали мебель на дом. И кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести, мне ничего не надо». Куда уж дальше можно идти от реализма?
- Получали ли вы, как поэт и публицист, письма от своих читателей?
- Получал. Ведь когда я работал в Красноярске редактором книжного издательства, мне приходило «вести» художественную литературу — поэзию и прозу. Поэтому с письмами мы постоянно работали. Что касается вашего вопроса, то могу сказать вам следующее: да, приходили письма, в том числе и такие, в которых критиковались мои произведения. Но эти люди правильно их критиковали.
- А как вы относились критике?
- Я спокойно относился к критике. Например, в книге «Солдаты мира» у меня было не всё удачно. Конечно, в этой неудаче сказалось и влияние книжного издательства. Редактором моей книги был Игнатий Рождественский (особенно почитаемый в Сибири поэт, существует даже конкурс его имени). Мне хотелось туда вставить как можно больше стихов, которые я написал на фронте. Он же разместил в большинстве своем стихотворения иного характера. В «Красноярском рабочем» вышла рецензия под названием «Большой подвал». Как я её принял? Сказать, что с удовольствием, было бы неправильно, но можно сказать, что с пониманием. В сборник попали слишком общие стихи, которые и подверглись резкой критике. В то же время были отмечены такие стихотворение, как «Матери», имевшие слова: «Мы проходили по селу, где враг». Отметили несколько фронтовых стихотворений, которых в том сборнике оказалось совсем немного. В своей же недавно вышедшей книге я поместил в первом разделе, обозначив его как «фронтовое», около 40 стихотворений. Я не побоялся этого сделать, потому что то, что я был солдатом, фронтовиком, - это, всё-таки, часть моей жизни.
- Когда вышла ваша первая книга?
- В 1951-м году, потом вышла вторая. Я уже не служил в армии, так как снял погоны в 1946 году. В 1957 году я уже мог вступить в Союз советских писателей. Ведь Сергей Венедиктович Сартаков, который мне всегда помогал, тогда сам выступил с этим предложением. В то время, издав два сборника, я работал над третьей книгой. «Игорь, подавай заявление, - сказал мне Сартаков. - На основании двух книг будем принимать в Союз писателей». Я тогда ему ответил: «Сергей Венедиктович, вот закончу третью книгу, тогда и подам». Но к моменту выхода третьей книги его забрали в Москву, где он вместе с Соболевым организовывал Союз писателей РСФСР, а я потянулся к журналистике. На вступление в Союз махнул рукой. В результате членом Союза писателей России стал только в 2001 году.
- Расскажите о начальном этапе вашего пути в литературу.
- После окончания войны я ушел из дивизионной газеты на должность парторга батальона. На реке Сита, что впадает в Ангару в Якутской области, наше подразделение строило мост. Батальон после этого должны были расформировать. Я думал, что с его ликвидацией уйду на «гражданку» со всеми остальными. И так оно и произошло: в 1946 году я демобилизовался. На родине, в Красноярском крае, меня встретили довольно хорошо. Ведь в «Красноярском рабочем» я впервые напечатался в 1942 году с подачи Рождественского. А произошло это при следующих обстоятельствах. Когда я проходил обучение в военном училище связи, к нам пришёл читать свои стихи Рождественский. По окончании встречи он спросил: «Кто-нибудь из вас, ребята, пишет стихи?» Я промолчал, но мой друг сказал за меня: «Да вот Игорь пишет». Тогда Игнатий подошел ко мне, взял меня за руку и сказал: «Читай!» Я прочитал два своих стихотворения. Одно из них он у меня забрал и напечатал в «Красноярском рабочем». Поэтому, когда я уволился из армии, меня в этой газете с удовольствием ещё раз напечатали. Потом были публикации в «Красноярском комсомольце», в альманахе «Енисей». Сейчас этот альманах, по-моему, заглох и не выходит.
- Какое произведение вы считаете главным в своем жизни?
- Мне сложно об этом говорить, но, по всей видимости, это поэма «Тётка Марья», с которой я очень долго мучился. Я пытался что-то написать о вдовах, но получалось плохо. Я уже сейчас и не помню, как взялся за написание этого текста. Я несколько раз его помещал в свои сборники. Два раза печатал в газете «Советская Россия». Печаталась она и в «Красноярском рабочем», в газете «Ветеран».
- Почему вы считаете эту поэму главным произведением?
- Понимаете, я затронул в ней такую важную тему, как вдовы погибших в годы Великой Отечественной войны. Особенно мне дороги следующие шесть строк:
Ох, война, проклятая война!
Вдовушками полнится страна.
Участь вдовья: в хате — тишина,
И во веки вечные — одна.
Лишь синичка утром у окна
Ждёт щепотку вдовьего пшена.
Что же ты наделала, война?
У этого стихотворения была реальная предыстория. Ко мне на фронт пришла посылка от неизвестной мне женщины. Некая тётка Марья, как она подписалась, отправила мне варежки. Но не оставила ни своей фамилии, ни своего адреса. Всю войну и все послевоенные годы я пытался её разыскать и отблагодарить, но тщетно. Именно поэтому я и написал это стихотворение. Оно — плод моих размышлений. Может, она вдова погибшего во время войны солдата? Ведь сколько было вдов! И среди них, возможно, была тетка Марья. Прямо о ней ничего не было известно. Может быть, её муж защищал волжские края? Может, сыночек погиб? Я долго задавался вопросом: почему эта посылка досталась именно мне? Поэтому это поэма о русской настоящей женщине - мои размышления на данную тему.
- Игорь Григорьевич, вы много лет работали журналистом, были даже собкором «Советской России» сначала по Дальнему Востоку, потом – по Поволжью. В этой связи у меня к вам — вопрос следующего характера. Как вы считаете, препятствует ли своей стандартизацией журналистика творчеству?
- Я считаю, что не препятствует. Чтоб вам было понятно, как на меня повлияла журналистика, расскажу вам один случай из моей довоенной жизни. Так как мой отец ушёл к другой женщине, я рано начал работать. Нас, троих своих детей, мама воспитывала одна. Я видел, что она страдает, и считал, что мне нужно срочно что-то делать. Я пошёл на работу — устроился учеником картотечника в отделение Госбанка. К тому времени я писал уже стихи и успел напечататься в газете со своей заметкой. Управляющий конторой в «Госбанке» оказался самым настоящим зверем. Должность главного бухгалтера у нас занимал красивый, но глухой, абсолютно ничего не слышащий мужчина. Из-за этого изъяна управляющий часто над ним подтрунивал, причем в присутствии других работников. Меня это так задело, что я написал об этом заметку «Башкирский бюрократ» и опубликовал её в газете. Он был так возмущен тем, что я, обычный ученик, открыто выступил против начальства, что подстроил мое увольнение с работы. В то время, а речь идёт о 1937-1938 годах, так как дело шло к войне, вышел такой закон: если человек опоздал на работу на 30 минут, то его сначала должны наказать, а во второй раз уволить с работы. В то время мне и в голову не могла прийти мысль о том, что меня могут уволить. Я же был за опоздание сразу уволен. Меня пожалела редакция газеты. Там я правил поступавшие в редакцию заметки от авторов, а также и сам писал статьи. Это продолжалось до тех пор, пока я не поехал поступать в Красноярское педагогическое училище.
- В Литературном институте имени Горького вы учились у знаменитого писателя и общественного деятеля Василия Дмитриевича Захарченко, который долгие годы редактировал журнал «Техника - молодежи». Расскажите об этой поре вашей жизни.
- Думаю, что для начала следовало бы вам о том, как я стал студентом Литературного института. Окончив вечернюю школу и получив аттестат зрелости, я буквально сразу после этого поступил на заочное отделение в Красноярский педагогический институт. Там я окончил первый курс с хорошими отметками. В это самое время председатель писательской организации Сергей Венедиктович Сартаков получает квоту на одно место в Литературный институт имени Горького в Москве. Тогда он приходит ко мне на работу и спрашивает: «Игорь, я получил одно место в Литературный институт, на заочное отделение. Как ты смотришь на то, чтобы тебе там поучиться?» Я ответил: «Только положительно!» «Это хорошо!» После этого Сартаков звонит в Литературный институт в Москву и говорит: «Гребцов закончил первый курс пединститута. Значит, ему уже нужно поступать к вам на второй курс?» «Нет, - ответили ему, - на второй курс мы его не возьмём. Примем на первый курс без вступительных экзаменов. Но он должен представить нам справку о том, с какими оценками он окончил первый курс педагогического института». Я пришел в институт, ректор подписал мне справку и поставил печать. В итоге я проходил только по творческому конкурсу, на который послал свою первую книжку.
- С кем из студентов, возможно, будущих писателей, вы дружили?
- Со мной на первом курсе учился прозаик Михаил Колосов. Потом он стал главным редактором издания «Литературная Россия». Я у него печатался, когда работал в Центральном комитете партии. Потом, когда его хоронили, я прочитал у гроба своё стихотворение «Нас всё меньше и меньше» впервые.
В числе моих публикаций оказалась рецензия на книгу Малютиной. Это была хорошая женщина, великолепный критик, жившая в Красноярске. Она написала книгу о красноярском писателе Мамине, книгу которого «Знамя полка» я тоже редактировал. Потом он погиб на Чукотке: попал в снежный буран. Также из моих сокурсников был Валентин Сорокин. Но это был не московский поэт, а поэт из Свердловска.
- Как Захарченко проводил с вами занятия?
- Я помню, что он всегда заставлял нас читать стихи. Причём, когда он их читал, то всегда как-то их комментировал. Он говорил прямо о тех произведениях, которые мы представляли на обсуждение. Комментируя твои стихи, он подбирал такое слово, которое тебя не ранит, но заставит как-то задуматься о написанном.
Когда я окончил институт, у меня была только одна тройка в аттестате. Все остальные оценки — или «отлично», или «хорошо». Я уже шёл на красный диплом. Но известный философ Валентин Фердинандович Асмус поставил мне «три». Меня уговаривали ему пересдать. Говорили: «Он тебе все равно поставит четверку». Но я не пошёл на пересдачу. Мы поругались с этим профессором. Но зато у меня есть золотая медаль Высшей партийной школы при ЦК КПСС. Кстати, в дипломе об окончании Литинститута у меня стоит подпись председателя Государственной экзаменационной комиссии — писателя Всеволода Иванова.
- В 50-е годы вы возглавляли Красноярское книжное издательство. Помните авторов, которых вам доводилось издавать?
- Помню. Я издавал Сартакова, писателя-мариниста Мамина. Среди писателей-красноярцев был и писатель-фантаст Сергей Снегов. Знал я и Астафьева. Наше знакомство состоялось при следующих обстоятельствах. В то время, когда он учился на Высших литературных курсах и жил в «герценовском доме», совсем недалеко от меня, я учился как раз в Высшей партийной школе, на факультете журналистики. Ко мне приезжал мой наставник поэт Игнатий Рождественский. Оказалось, что он был когда-то учителем Астафьева. Однажды он мне говорит: «Игорь, пойдём к Астафьеву. Навестим его». В то время он как раз выпустил книжку «Стародуб», которую я ещё не читал, но Игнаша сказал, что это хорошая книга. Мы пришли к Астафьеву, разговаривали. Как оказалось, мы оба имели одинаковый фронтовой опыт. Только он был не совсем фронтовик, так как в качестве связиста находился в корпусе или даже в армии, а я - в дивизии. Потом он издал роман «Последний поклон». На мой взгляд, это был великолепный поклон его бабушке! И вдруг, в начале 90-х годов, он стал выдавать такие страшные перлы в виде романа «Прокляты и убиты», что мне сделалось не по себе. В нём он буквально изгадил советского солдата и офицера. Я этого не смог принять. После этого для меня он просто перестал быть писателем.
- В одной из своих недавних статей в «Советской России» вы заявили о засилье в русском языке иностранных слов.
- Я считаю, что их не надо использовать без крайней необходимости. В свое время у меня вышло шесть статей в журнале «Журналист» о русском языке, хотя я не филолог и не русист. Однако взялся за это дело и стал на различных примерах доказывать свое мнение. Журнал выходил каждый месяц. Я в течение года писал статьи на эту тему через номер. О чем там шла речь? Взять хотя бы прекрасное слово «гостиница». Какие возникают ассоциации? Гостя надо угостить, гостя надо уважить. Какой тут ещё отель? А делал всё это я потому, что для меня русский язык всегда был связан с понятием святого.
- В период с 1992 по 2011 вы выпускали многотомный сборник «Живая память». Расскажите подробнее о том, как у вас родилась эта идея.
- Я считаю, что мы сделали то, что не сделал никто вообще. Представьте тебе ту ситуацию, в которой мы, ветераны журналистики, оказались. Наступил 1992 год. Уже распался Советский Союз. Была разгромлена Югославия, разделена напополам Чехословакия. У воевавших, как я, журналистов, пришёл срок для выхода на пенсию. Возник вопрос: чем же нам на пенсии заниматься? Нас, таких журналистов, оказалось немало: Семён Борзунов, Илья Шатуновский, Степичев, Михаил Домогацких. Собравшись в Союзе журналистов, мы начали думать: «Что делать? Садиться на диван к телевизору? Для нас такая жизнь не годится. Давайте создадим Совет ветеранов-журналистов России». В итоге нас набралось 100 человек. Это были журналисты, которые вышли на пенсию. Я ещё тогда работал, но вскоре тоже ушел на заслуженный отдых. Вопрос оставался злободневным: «Для кого писать? О чём писать?» Но у каждого из нас во время Великой Отечественной войны накопилось немало случаев и фактов, которыми мы хотели поделиться. Но просто так обо всем рассказать было невозможно. Мы поняли, что надо рассказать ради истории, представить всё это в виде фронтовой были, чтобы в результате прочтения наших текстов было ясно, как мы воевали, как любили, как читали друг другу письма. Со временем обозначился круг тем и вопросов. И мы выпустили 10 томов.
- Спасибо большое, Игорь Григорьевич. Сил вам и бодрости духа!
Илья Вершинин
Фото: Вячеслав Нарский
