В ноябре 1818 года в Москве, в семье бедного чиновника, выходца из провинциального уездного города Чухлома Костромской губернии, родился Михаил Никифорович Катков. Один из выдающихся русских людей, чья жизнь, судьба и даже посмертная память сопоставимы с сюжетами произведений, опубликованных им в своем журнале «Русский вестник», ставших нашей классикой. Написанные самой историей в эпоху великих перемен любая страница его удивительной биографии нуждается в отдельном серьезном и внимательном изучении.
В течение многих десятилетий советского периода Катков характеризовался в трудах исследователей не иначе как «столп реакции», «идеолог национализма и самодержавия», «крайний консерватор» и «махровый контрреволюционер». И все эти оценки были повторением и отголосками прежних эпитетов, которыми «московский громовержец» был щедро удостоен еще при жизни от коллег по цеху – журналистов либерального и радикального направлений. И были эти оценки глубоко несправедливыми и незаслуженными.
Строго говоря, именно Катков и являлся основателем политической журналистики и публицистики в России. Редактированная им старейшая столичная газета «Московские ведомости», университетская по своей ведомственной принадлежности, стала в 1860-80-е годы самым популярным и влиятельным в империи изданием. Передовицы, написанные Катковым, с быстротой молнии распространялись по всем уголкам и весям обширного государства. Ими зачитывались жаждущая правдивого и страстного слова молодежь и зрелая российская публика из разных сословий. Всюду, – от студенческих аудиторий и неприметных путевых гостиниц до салонов знати, кабинетов важных сановников и залов императорских дворцов, – «Московские ведомости» находили своего отзывчивого читателя и ревностных почитателей. Широко известна газета была и заграницей. В мировых столицах внимательно прислушивались к каждому выступлению издателя со Страстного бульвара, чье мнение для иностранных правительств было не менее значимым и авторитетным, чем позиция официальных властей в Петербурге.
Катков – москвич по рождению и по своему сокровенному призванию – был всем сердцем и душой связан с древней столицей России, c ее простыми и великими гражданами, когда-то родившимися на ее земле, или жившими и трудившимися здесь, и составившими славу Отечества и русской культуры в веках. Александр II и Достоевский. Лермонтов и Толстой. Хомяков и братья Аксаковы. Белинский, Бакунин и Герцен. Щепкин и Кольцов. Тургенев и Боткин. Тютчев и Фет. Чаадаев и, конечно, Пушкин. Именно Катков одним из первых публично в печати высказал мысль о необходимости возведения памятника поэту на его родине, в Москве. Он же указал возможное место его установления: в начале Тверского бульвара, на пути к Страстному монастырю.
Когда в июне 1880 года памятник стараниями многочисленных жертвователей и благотворителей наконец был готов к открытию и на праздник, посвященный этому событию, съехались делегации и почетные гости со всей России, произошел неприятный инцидент. В своем проникновенном выступлении Катков заявил, что «на русской почве люди, так же искренно желающие добра, как искренно сошлись все на празднике Пушкина, могут сталкиваться и враждовать между собой в общем деле только по недоразумению». Речь Каткова не встретила сочувствия некоторых из присутствующих; Тургенев отвернулся от протянутого к нему Катковым бокала. По сути эта была реальная возможность для нашей интеллигенции подняться над существовавшими противоречиями и преодолеть их во имя единства русской культуры и будущего страны. К этому же призывали собравшихся и Достоевский, и Иван Аксаков. Но, увы, раскол между западниками и славянофилами, между либералами и консерваторами, между радикалами и охранителями все нарастал. Интеллектуальная элита, как и элита политическая со своей задачей не справлялась и уверенно вела страну к национальной катастрофе. На 1 марта 1881 года пришелся ее первый страшный удар…
В своей многосторонней деятельности в области культуры, просвещения и образования Катков стремился подняться над партийными интересами и страстями. Любая партийная структура в его представлении раскалывает общество и государство. В передовой статье 12 марта 1881 года он прямо писал, что «пора исчезнуть всяким партиям на Руси, кроме той, которая едина с русским народом». И в этих словах выразилась и гражданская, и нравственная позиция Каткова, его понимание отечественной истории и роль в ней российского монархического государства и его богатый общественно-политический и человеческий опыт.
Действительно, на своем жизненном пути ему приходилось встречаться с людьми самых разных идейных взглядов и направлений политической мысли. Еще будучи студентом словесного отделения Московского университета (1834-1838) он вошел в кружок Николая Станкевича и познакомился, а впоследствии и сблизился с такими незаурядными людьми, как Виссарион Белинский, Михаил Бакунин, Константин Аксаков, Василий Боткин. Он поддерживал товарищеские отношения с поэтами Алексеем Кольцовым и Иваном Клюшниковым, артистами Щепкиным и Мочаловым. Среди его однокурсников были будущий идеолог славянофилов Юрий Самарин и академик Федор Буслаев.
Уже после окончания с отличием университета и начала работы в литературных журналах Катков познакомился с Лермонтовым, Герценом, Огаревым, Панаевым, Анненковым, Кетчером. А во время учебы в Берлинском университете (1840-1842) он, углубившись в «философию откровения» Шеллинга, стал его активным последователем и заинтересованным собеседником, у которого часто бывал дома. Не исключено, что в эти годы он мог встречаться с Энгельсом, одним из лидеров левых гегельянцев, обучавшимся в это же время в Берлине. Но эти встречи с представителями западной радикальной социально-философской мысли не увлекли его так, как Михаила Бакунина, с кем они продолжали поддерживать товарищеские отношения заграницей, даже после несостоявшейся между ними дуэли.
Годы пребывания в Германии способствовали последующему повороту к идее личности, ее духовно-нравственному и религиозному развитию. Неслучайно, что после возвращения на родину Катков решительно порывает с прежним кругом литераторов, группировавшимся теперь вокруг Белинского, переживавшего становление своих новых радикальных взглядов. При этом Белинский всегда высоко отзывался об интеллектуальных и творческих способностях своего младшего товарища, испытывая к нему очень сложные чувства восхищения и ревности одновременно. В одном из писем критик писал о Каткове: «Личность его проскользнула по мне, не оставив следа; но его взгляды на многое, — право, мне кажется, что они мне больше дали, чем ему самому… Он много разбудил во мне».
В 1843 году Катков пытался найти точки соприкосновения с нарождающимся славянофильством. Некоторое время он проживает в доме идейного вождя славянофилов Алексея Хомякова, своего старого знакомого еще с юношеских лет. Однако в развернувшихся в 1840-е годы битвах между западниками и славянофилами, молодой преподаватель философии, психологии и логики Московского императорского университета Михаил Катков, несмотря на всю страстность своей натуры, не принимает никакого заметного участия. Он, по совету своего наставника и учителя графа Сергея Григорьевича Строганова, занимавшего в 1835-1847 годах должность попечителя Московского учебного округа, и очень много сделавшего для превращения руководимого им университета в одно из лучших учебных заведений Европы, углубился в изучение филологии, истории и классической древности.
В 1845 году он успешно защитил диссертацию на степень магистра: «Об элементарных формах славяно-русского языка». После защиты он получил место адъюнкта в Московском университете по кафедре философии и пять лет преподавал философию, логику и психологию, вплоть до 1850 года, когда преподавание философских дисциплин в университетах перешло в руки священников — профессоров богословия.
О Каткове-преподавателе, до нас дошли прямо противоположные мнения. Так Б.Н. Чичерин отзывался о нем крайне негативно, а Ю.Ф. Самарин и К.С. Аксаков, напротив, в письмах отмечали большой интерес, который вызывали лекции Каткова у студентов. Как профессор, Катков пользовался большим уважением, но им не увлекались как лектором, и на его долю не выпало такой громкой славы и успехов как у Грановского и Кудрявцева. Положительное влияние Каткова на студентов укреплялось не столько в аудитории, сколько беседами у него на дому.
«Мы горячо полюбили его, – рассказывал Пётр Бартенев, основатель «Русского архива» — и сокрушались сердечно, когда он лишился кафедры… Мы усердно посещали его в скромном его помещении на Цветном бульваре, где нам случалось видать и его матушку». Историк и будущий ректор университета Сергей Михайлович Соловьев, начинавший свою преподавательскую карьеру вместе с Катковым, приводит такой эпизод в своих воспоминаниях: «Какое множество у Вас слушателей! – сказал я однажды Каткову, выходившему с лекции. – Приятно видеть такое сочувствие к философским лекциям. – Что тут приятного, – отвечал мне с сердцем Катков. – Вся эта толпа ничего не понимает из моих лекций, а ждет, не ругну ли я Бога». Религиозные сомнения, позитивизм и рационализм, распространяемые в среде молодежи в эти годы, только начинали свой разрушительный для души человека процесс. Этой общественной и нравственной болезни, получившей вскоре, не без его участия, название «нигилизм» Катков мало, что мог противопоставить с университетской кафедры, которую он, несмотря на завоеванные в университете уважение и авторитет, вынужден был покинуть.
1850-й год начался тяжело для Каткова. В самом начале января скончалась его матушка Варвара Акимовна, горячо и беззаветно любившая сына и воспитавшего его в православной вере, в уважении к традициям и культуре России и давшая ему прекрасное начальное образование. Внезапно потеряв кафедру, Катков фактически остался без средств к существованию. У него уже была приготовлена докторская диссертация по истории древнегреческой философии досократовского периода, которую он собирался защитить в ближайшее время. И, как часто бывает в подобной ситуации, Каткову помог случай или судьба…
В начале 1851 года неожиданно освободилась вакансия редактора «Московских Ведомостей», которая и было предоставлена Каткову, с оставлением его в звании адъюнкта, а в июле 1854 года он вышел из состава университетских преподавателей и был назначен чиновником особых поручений VI-го класса (коллежский советник, полковник) при министре народного просвещения. Однако с родным университетом он никогда не прерывал своих служебных и человеческих отношений. В 1863 году, в год 45-летия Каткова, университетская корпорация избрала его Почетным членом Императорского Московского университета.
Годы первого редактирования «Московских ведомостей» (1851-1856) были одним из самых спокойных в его жизни. Новое место дало Каткову 2000 руб. содержания с прибавкой по 25 коп. с подписчика и казенную квартиру, которая находилась в корпусе университетской типографии на Страстном бульваре. Отныне это будет его постоянный адрес в Москве, ставший известным всей России. Произошли изменения в его личной жизни: в 1853 году он женился на княжне Софье Петровне Шаликовой, дочери известного в свое время поэта и литератора (также бывшим редактором «Московских ведомостей»). В браке с ней родились девять детей, и их потомки стали наследниками знатных династий князей Шаховских, Щербатовых, Куракиных, Звенигородских, графов Толстых, баронов Фредериксов и Врангеля.
Начало царствования Александра II открывало перед государством новые перспективы и надежды на реформы, ожиданием которых жила страна. Весь 1855 год Катков провел в хлопотах о разрешении нового журнала. После закрытия в 1836 году «Телескопа» из-за публикации «Философического письма» Петра Чаадаева ни одно новое издание не было разрешено к открытию в империи. Значение и роль публичного слова в России была хорошо известна и власти, и публике. И сама попытка Каткова добиться разрешения – свидетельство его гражданской смелости, решительности и ответственности за предлагаемое читателям направление журнала, получившим вскоре название «Русский вестник». Этот журнал, редактируемый Катковым в течение последних тридцати лет его жизни (1856-1887) навсегда прославил его имя в истории русской литературы и журналистики.
В «Русском Вестнике» с 1856 года сосредоточились все лучшие силы русской писательской, гуманитарной и научной интеллигенции. Примечательно, что, определяя взгляды редакции, Катков принципиально подчеркивал надпартийность нового издания, его необычайную широту в работе с авторами. В этом списке соединились, казалось бы, самые непримиримые противники: и лидеры славянофильства, и западничества. Но в эти годы доверие к делу Каткова испытывали все мыслящие и творческие люди, озабоченные, прежде всего, общим направлением и ходом реформ в России.
Ближайшими членами редакции были объявлены Е.Ф. Корш, П.Н. Кудрявцев и П.М. Леонтьев. В «Русском вестнике» уже в первые годы издания были опубликованы «Губернские очерки» Салтыкова-Щедрина, произведения П.И. Мельникова-Печерского, С.Т. Аксакова, И.А. Гончарова, А.Н. Майкова, А.Н. Плещеева, А.А. Фета, Ф.И. Тютчева, труды Ф.И. Буслаева, И.Е. Забелина, С. М. Соловьева и других историков, и филологов. Сам М.Н Катков в первых номерах журнала за 1856 год начал публикацию своего исследования о Пушкине.
За короткий срок «Русский вестник» стал ведущим литературно-художественным и общественно-политическим периодическим изданием, за участие в котором шло своеобразное соревнование между авторами. И.С. Тургенев признавался в одном из писем А.И. Герцену, что другого подобного журнала в России просто нет. Он опубликовал у Каткова, с которым у него в течение жизни складывались сложные отношения, романы «Накануне» (1860), «Отцы и дети» (1862), «Дым» (1867). В журнале печатались «Казаки» (1863), «Война и мир» (1865-1869), «Анна Каренина» (1875-1877) Л.Н. Толстого. На страницах «Русского вестника» увидели свет романы и повести Н.С. Лескова «На ножах» (1870-1871), «Соборяне» (1872), «Запечатленный ангел» (1873).
Ф.М. Достоевского и М.Н. Каткова связывали особые отношения. Почти все свои романы (за исключением «Подростка») Федор Михайлович передавал для печати в «Русский вестник». Супруга писателя в своем дневнике за 1867 год оставила такую запись: «Недавно Феде пришло в голову сказать, что вдруг Катков умер. – «Ну, что ж, как вдруг мы прочтем в газетах, что вот такого-то числа умер Михаил Никифорович Катков. Ну, что мы тогда будем делать?» Меня эта мысль до того поразила, что мне решительно это представляется, и я почти с ужасом берусь за «Московские ведомости». И дело не только в финансовой зависимости писателя от издателя, о чем, так охотно любят писать некоторые исследователи, а прежде всего в идейно-философской и религиозно-нравственной близости Достоевского и Каткова, в их сопричастном друг другу духовном поиске и стремлении вернуть русского человека, русскую молодежь к Богу, к родной культуре и традициям.
Великие реформы, затронувшие все стороны жизни общества, нашли горячий отклик и поддержку в Каткове, как патриоте и гражданине. Он сознавал, что России необходимо полное обновление всего ее строя. И всей душой, сердцем и силой своего характера и воли служил этому обновлению. Но он, подобно Чаадаеву, не мог любить Родину с закрытыми глазами, не замечать тех уродливых явлений и глубоких проблем, которыми оборачивались реформы, под руководством бездумных и безответственных реформаторов из числа либеральной бюрократии. Доверие верховной власти, они, по его мнению, не только не оправдывали, но своими действиями, а часто и бездействием, лишь её дискредитировали, нанося непоправимый ущерб национальным интересам страны и её будущему.
Катков являлся горячим поборником классической системы образования и решил на практике доказать ее значение в эпоху реформ. С этой целью он задумал открыть новое учебное заведение, во многом продолжавшее традиции Царскосельского лицея, и в июле 1867 года подал государю соответствующий проект. 26 сентября 1867 года в передовой статье «Московских ведомостей» сообщили об основании с 1868 года в Москве Лицея цесаревича Николая – принципиально нового учебного заведения, призванного служить примером «к выработке учебного плана и соответствующих ему учебников, к согласованию обучения с воспитанием, к систематическому выбору педагогических приемов, наконец, вообще к самостоятельной постановке русского педагогического дела» и, вместе с тем, «подготовлять к жизни людей, в которых особенно нуждается наше отечество, людей, которые, в своем звании Русских, были бы в полной силе детьми Европы». Лицей был назван в память наследника российского престола – цесаревича Николая Александровича, скончавшегося в 1865 году, что предполагало покровительство учебному заведению со стороны императорской фамилии. Чуть позже император Александр II разрешил лицею быть под покровительством наследника престола (будущего императора Александра III).
13 января 1868 года лицей уже открыл свои двери ученикам в Москве на Большой Дмитровской улице, там, где когда-то в частном пансионе профессора М.Г. Павлова учился сам Катков (1831-1834). Осенью 1872 года при Лицее учреждено было особое отделение для бесплатного обучения и содержания способных мальчиков из народа, из всех губерний России, с тем, чтобы они приготовлялись к учительскому званию. Эта учительская семинария получила название «Ломоносовская».
Новаторский, или, как сегодня бы сказали, инновационный характер Лицея, по замыслу его учредителей, состоял в том, что он должен был стать первым в России общественным учебным заведением, независимым как от частного капитала, так и от бюрократических требований Министерства народного просвещения, и сочетать достоинства как частных, так и казенных учебных заведений. Особенность нового учебного заведения состояла не только в существовании исключительно за счет общественных средств в виде платы за воспитанников и в виде пожертвований. Лицей должен был и по устройству своего управления стать самостоятельным учреждением и пользоваться свободой от излишней казенной опеки, подобной той, которой обладали земские и городские органы самоуправления. Деятельностью лицея руководили правление во главе с директором (до марта 1875 года им был соратник Каткова профессор П.М. Леонтьев, после его смерти и до 1887 года – сам Катков) и совет лицея, председателем которого был Московский генерал-губернатор князь Владимир Андреевич Долгоруков.
Одними из главных отличительных особенностей лицея, по замыслу его учредителей, являлись отсутствие жесткой регламентации и индивидуальный подход к каждому воспитаннику. В лицее были гимназические классы, курс обучения в которых был рассчитан на 8 лет и предусматривал изучение двух древних языков, и трехгодичный лицейский курс, приравнивавшийся к университетскому и организованный по трем отделениям: историко-филологическому, математическому и юридическому. Выпускники лицея получали права выпускников университетов, но должны были выдержать публичные экзамены в Московском университете.
При лицее был устроен пансион, рассчитанный на небольшое число пансионеров: основатели хотели, чтобы пансион имел характер семейной домашней обстановки. Для занятий во внеучебное время в лицее были предусмотрены «туторы» – индивидуальные наставники, в задачи которых входила забота об образовании, воспитании, физическом развитии воспитанников. Особое внимание уделялось здоровью лицеистов, соблюдению санитарно-гигиенических требований. В классе ученики должны были проводить не более двух часов подряд. Между занятиями были введены продолжительные перемены, во время которых были обязательные физические упражнения и гимнастика. В лицее поощрялись спортивные игры: лапта, крикет, футбол и гребля. Все воспитанники обучались фехтовальному искусству. Не было лишь верховой езды, от которой организаторам пришлось отказаться из-за дороговизны занятий. В лицее были своя церковь, баня, больница.
В 1873–1875 годах на Остоженке, на берегу Москва-реки у Крымского брода было выстроено новое здание лицея, состоявшее из четырех соединенных между собою четырехэтажных корпусов. Все аудитории и кабинеты были светлые, с высокими потолками, в них были установлены пюпитры разной величины для воспитанников разного возраста. На четвертом этаже находились помещения для 50 лицеистов-пансионеров. Подобная организация лицея требовала внушительных затрат. Первоначальный взнос на содержание заведения был сделан самими учредителями – Катковыми и Леонтьевым (по 10 тыс. руб.), затем крупный взнос внесли московские предприниматели. Особенно значительным был вклад банкира С.С. Полякова, на нужды лицея в разные годы им было пожертвовано свыше 500 тыс. руб.
Лицей сразу получил неофициальное название «катковского». Даже недруги Михаила Никифоровича отдавали должное его педагогическим способностям и трогательной заботе о лицее и его учениках. Особое внимание Катков уделял патриотическому воспитанию лицеистов. В лицее поощрялись денежные сборы на разные общественные начинания: на Добровольный флот, Красный Крест, пожертвования в поддержку славянских народов. Катков внимательно следил за дальнейшей судьбой своих питомцев и старался помочь даже тем из них, кто явно переходил в лагерь его противников, как это было с народником Д.А. Перелешиным.
В своей педагогической деятельности, так же, как и в других областях, Катков исходил из идеи развития личности, воспитания ее в уважении к национальным традициям и культуре. Ему был глубоко противен практицизм и прагматизм в образовании и просвещении, так же, как и идея личной успешности человека. В этом он разделял позицию своего университетского товарища Константина Аксакова, как-то заметившего, что «добиваться успеха и его ставить целью – ложный взгляд. Я могу желать, чтоб истина, как я ее понимаю, торжествовала, …успех же и торжество нам не принадлежат; это как даст Бог».
В феврале 1866 года в статье по поводу учреждения Московской консерватории Катков писал: «Люди, сознательно или бессознательно тормозящие дело образования в России, обыкновенно прибегают к аргументам практической пользы. Надобно, говорят они, учить только тому, что непосредственно применяется к жизни. Чего бы, кажется, лучше? …Но наука не может давать полезных результатов, если она сама не служит высшею целью для людей, посвящающих себя ее служению». И в своем служении людям Михаил Никифорович Катков всегда руководствовался великими целями отечественной культуры, образования и науки.
Алексей Лубков,
доктор исторических наук, профессор
